– Хозяин, я привез вам ту, которая, надеюсь, усладит ваше одиночество, – торжественно объявил он.

Слепой не торопясь закрыл крышку пианино. Фейри таращила на него глаза – он был без очков и совершенно наг. Худое, сухощавое тело сорокалетнего мужчины, почти аскета, не знающее солнца. «Извращенец», – с запоздалым испугом решила девушка и тревожно оглянулась на толстяка. Он сделал страшное лицо, напоминая о ее высокой миссии.

Морл не отвечал и едва заметно двигал головой. Со стороны казалось, что он принюхивается к воздуху.

– Ее зовут Фейри, – бодро продолжал толстяк.

– Хорошо, – сказал наконец слепой. – Ты можешь идти.

Камил поклонился и вынырнул за дверь. Он не хотел упустить ничего из того, что будет происходить в комнате. Уже давно он тайно установил во всех помещениях дома миниатюрные следящие камеры, настроенные на его хэнди. Из каких соображений он это сделал – излишней преданности Морлу или нелишней предосторожности ради собственной безопасности, – толстяк и сам вряд ли мог определить. Но как бы то ни было, слежка за хозяином время от времени убеждала его в том, что дело это полезное.

А сейчас к тому же и занимательное.

Хотя изображение на маленьком экранчике скрадывало детали, общую картину передавало четко. Сидя на кухне и экспериментируя с ненавистными пищевыми синтезаторами, Камил одновременно следил за тем, как бесстрашная спецагентка Фейри приступает к выполнению задания.

Она на удивление быстро справилась с первым испугом и храбро ринулась в атаку. Правда, при этом старательно не поднимала взгляда выше подбородка слепого.

– Я готова выполнить любые твои желания, милый, – произнесла она глубоким эротическим голосом и шагнула вперед. – Только скажи, чего ты хочешь.

– Я чувствую холод твоей кожи. – Толстяку показалось, что Морл усмехнулся. – Примерно так я и предполагал. Ты послушная девочка.

– Конечно, милый, – с запинкой проговорила Фейри.

– Сколько же стоит твое послушание?

– Мне ничего не нужно, – почти искренне соврала спецагентка.

– Совсем ничего? – с разочарованием, наверняка поддельным, как решил толстяк, переспросил Морл. «Кто из них кому будет язык развязывать – это еще вопрос», – ухмыльнулся Камил.

– Ну, – потупившись и снова взмахнув ресницами, сказала Фейри, хотя слепой не мог, конечно, видеть ее игры, – может быть, немного любви. Все девушки мечтают о любви, – вздохнув, добавила она. – И о том, чтобы растопить ледяное сердце.

Толстяк насторожился. Разговор принимал неправильное направление. Спецагентка начала заговариваться? Ведь глоток всего только и выпила.

– Чье сердце? – наклонив голову набок, медленно спросил Морл.

– Злого колдуна, тролля, живущего в лесном замке.

– А злой он оттого, что у него ледяное сердце?

– Ну да, – кивнула девушка. – И наверно, он даже не знает, что он злой. Наверно, он думает про себя, что он ужасно несчастный, потому что его никто не любит.

– Ошибаешься, – резко произнес, почти крикнул слепой. Толстяк, пробуя горячий суп, от неожиданности ошпарил язык, зашипел, как раскаленная сковородка, и впился глазами в экранчик на руке. – Его любили. Только ему не нужна никакая любовь. Ему ничего не нужно.

– Ничего не нужно только дохликам.

Морл сделал несколько стремительных шагов, приблизившись к девушке. Толстяк подумал, что сейчас он ударит ее. Судя по всему, самой Фейри это было безразлично. Она была на голову ниже слепого и равнодушно смотрела на его бледную, безволосую грудь. Толстяку показалось, что она впала в какое-то подобие транса. «Сейчас с ней случится тот же припадок, – решил он. – Как с той, с божественной супружницей. Завалится на пол, и делай с ней что хочешь».

Но припадка не случилось, и Морл не ударил ее. Вместо этого он сказал:

– Ты права. Твоему троллю кое-что нужно. Жизнь. Чужая. Потому что своей у него нет. Но при этом он не дохлик. Такая вот простая задачка на вычитание. Понятно тебе? – вдруг заорал он на нее.

Фейри сильно вздрогнула, качнувшись всем телом, и как будто немножко ожила. Бледность стала уже понемногу сходить с нее.

Морл отошел от девушки и бросил через плечо:

– Раздевайся и ложись.

Послушно оголившись, она стала озираться в поисках ложа.

– На пол ложись.

Фейри легла на толстый ковер, закрыла глаза и обреченно раздвинула ноги.

Когда он закончил, у нее осталось ощущение, что ее влагалище прочистили жестким ершиком. Он почти не касался остального ее тела и немедленно отстранился от нее, вскочив на ноги, как отпущенная пружина.

– Твоя кожа стала теплой, – сказал он с неприязнью.

– Это от твоих объятий, милый, – выдохнула Фейри.

– Разве я держал тебя в объятиях? – возразил слепой. – Теперь уходи. Я хочу, чтобы ты пришла снова через три дня. Тогда мы поболтаем о том, что нужно тебе. Только не говори мне больше, что ты пришла сюда за любовью. А то я заплачу.

Камил уже ждал ее в коридоре, и как только она вышла, схватил за руку и потащил. Приволок на кухню, усадил, налил подогретого вина и сунул стакан ей в руку. Ее снова трясло, но теперь уже явно не от озноба. Зубы выстукивали чечетку о край стакана.

– Черт побери, о чем ты с ним говорила? – напустился на нее толстяк.

– Ни о ч-чем. Об-бычный трахательный треп. Но с т-таким мне еще никогда не приходилось. У него н-не член, а реактивный вибратор.

– Я не понял: тебе понравилось или нет? – жестко спросил Камил.

Она попыталась хитро улыбнуться, но в сочетании с дрожью хитрость вышла неуклюжей.

– Ревнуешь, да, с-славный мой толстячок?

Камил отобрал у нее пустой стакан, наклонился над ней и тихо, но внушительно произнес:

– Еще раз назовешь меня толстячком, девочка, разжалую тебя в табула расу. Знаешь, что это такое?

– Что?

Он ткнул пальцем в ее бедро, где еще виднелись побледневшие надписи, крошки священного орденского знания.

– Табула раса – это те, кто недостоин носить на себе священные письмена. Попросту говоря, те, кого вышвырнули из ордена за плохое поведение. Уяснила?

Фейри перестала дрожать и смотрела на него бешеными глазами.

– Ты этого не сделаешь. Орден – это все, что у меня есть.

– Значит, мы договорились, – подобрел Камил. – А теперь отвечай на мои вопросы. Как и положено специальному агенту. Тебе понравилось трахаться с ним?

– Нет. – Фейри скривилась.

– Очень хорошо. В каждой роли есть место для личной жизни. Если роль съедает и это место, актер получается никудышный. Запомни это, киса. А теперь вернемся к тому, о чем вы говорили. Какого беса тебя понесло в дурацкие сказки?

– Какие еще сказки? – удивилась она.

– Про злого колдуна и ледяное сердце. Ты понимаешь, дурочка, что играла с огнем?

– Да ничего я не понимаю, – возмутилась девушка, схватила со стола стакан и налила себе еще вина. – Какого колдуна? Какое сердце? Он спросил, чего я хочу, и я сказала, чего хочу. Тогда он меня трахнул, и все дела. Чего тебе еще нужно? Контакт есть, а доить будем постепенно. Сразу нельзя, может догадаться. Ну, Камильчик, чего ты на меня взъелся, чего ты меня пытаешь? – Она потянулась к нему губами, сложенными бантиком для поцелуя, но не дотянувшись, махнула рукой. – А, все равно не поймешь. Все вы, мужики, одинаковые. Вам бы только женщин мучить. Са… дисты. – Она громко и некрасиво икнула и засмеялась.

– Так, – сказал Камил. – Понятно.

«Мой хозяин производит на женщин неизгладимое впечатление, – подумал он. – Одна лишилась ума, другая теперь лишилась памяти. И явно не от большой и чистой любви».

– А иди-ка ты, девушка, спать. – Он опять отобрал у нее пустой стакан, обхватил ее и поставил на ноги. Захмелевшая Фейри повисла на нем и, пьяно хихикая, всю дорогу до спальни пыталась укусить его за ухо.

Камил очень редко видел сны. Наемному убийце такая роскошь ни к чему – только отвлекает, разжигает воображение, которому, наоборот, полагается быть лаконичным, точно отмеренным, приучает к неодномерности восприятия жизни. Плох тот киллер, который вместо плоской двигающейся мишени видит перед собой многомерное человеческое явление. В ранней молодости Камил выдрессировал свои сны так, что они бледной тенью проходили по краешку его сознания, не оставляя ни памяти, ни впечатлений. За двадцать лет профессионального бездействия привычка контролировать себя во сне не умерла – сделалась только еще жестче, приобретя собственную волю и перестав быть всего лишь механизмом подавления. Она стала хищником, охраняющим границы сознания, и жадно пожирала фантомы, проникающие на запретную территорию. Наверное, поэтому все эти годы ему регулярно, раз в два-три месяца, снился один и тот же сон. Он охотился на хищника, прячущегося в каменных извилинах города-лабиринта, выслеживал его и убивал.