Внезапно ее посещает новая идея.

– Вы не против помочь мне, сэр?

– Как?

– Можете лечь на пол вот здесь? – Она показывает на палубу перед собой. – Слегка повернитесь на бок, вытяните ноги и положите одну на другую.

Выпустив из рук костыли, я разрешаю ей уложить меня в нужную позу, словно натурщика.

Когда она наклоняется надо мной, я внезапно вижу другую женщину. Потом воздух начинает дрожать и видение исчезает.

Офицер Симпсон устанавливает штатив со световым прибором. Ярко-красная точка появляется на моей ноге, как раз там, куда вошла пуля.

Внезапно меня охватывает инстинктивный страх, и я кричу женщине, чтобы она легла. Всем лечь! Я помню этот красный цвет, танцующий красный лучик, предвещающий смерть. Я лежал в темноте, скорчившись от боли, а красная точка металась по палубе, ища меня.

Но никто не услышал моего крика. Он прозвучал у меня в голове. Все слушают офицера.

– Стреляли, видимо, оттуда, здесь пуля пробила ваше бедро и застряла в палубе. Пуля задела бедренную кость и развернулась боком, вот почему выходное отверстие было таким широким. – Кей Симпсон отходит на несколько шагов, измеряя рулеткой расстояние между перилами и еще одной дыркой в палубе. – Годами спорят, как точнее определить поражающую силу пули – по импульсу или по кинетической энергии. Ответ: нужно учитывать оба параметра. У нас есть программы, которые на основе измерительных данных определяют расстояние, пройденное той или иной пулей. В данном случае речь идет о четырехстах тридцати ярдах с погрешностью в два процента. Зная места попадания пуль, мы можем восстановить траектории и узнать, где прятался стрелявший.

Она смотрит на меня так, словно я должен дать ей ответ. Я же все еще пытаюсь унять сердцебиение.

– Вы хорошо себя чувствуете, сэр?

– Нормально.

Теперь и Джо наклонился надо мной.

– Наверное, не стоит реагировать так эмоционально.

– Я вам что, инвалид?!

Это звучит чересчур резко, и я тут же хочу взять свои слова обратно и извиниться. Все ощущают неловкость. Офицер Симпсон помогает мне встать.

– Что из случившегося вы можете воссоздать? – спрашиваю я.

Она явно польщена вопросом.

– Вот здесь вас ранили в первый раз. Пострадал еще кто-то, он упал сверху: в ваших волосах были обнаружены следы чужой крови и осколки костной ткани. – Она опускается на корточки, упираясь спиной в перила. – Вот здесь одно из основных скоплений пулевых отверстий. – Она показывает на палубу перед собой. – Думаю, вам удалось подползти сюда, чтобы спрятаться, но пули прошли над бортом и попали в палубу. Вы занимали слишком уязвимую позицию, поэтому…

– Поэтому я перекатился по палубе и скрылся за рулевой кабиной.

Джо бросает на меня взгляд.

– Вы помните?

– Нет, это просто естественно. – Не успев ответить, я понимаю, что частично я это помню.

Офицер обходит кабину.

– Здесь вы лишились пальца, когда хотели выглянуть, чтобы понять, откуда стреляют. Раненая нога, очевидно, не действовала, поэтому вы ухватились пальцами за раму иллюминатора и подтянулись. Пуля прошла через стекло и попала вам в руку.

Стены забрызганы засохшей кровью, красные подтеки видны вокруг дырок в раскрошенном дереве.

– Всего на судне мы обнаружили двадцать четыре следа от пуль. Только восемь из них были выпущены снайпером. Он был очень собран и точен.

– А остальные?

– Остальные пули были девятимиллиметрового калибра.

Двадцать второго сентября из оружейного хранилища участка был выписан мой автоматический пистолет «Глок 17», и его до сих пор не нашли. Возможно, Кэмпбелл прав, и я кого-то застрелил.

Офицер Симпсон продолжает развивать свою теорию:

– Думаю, вас вытащили через перила на корме с помощью крюка, на котором осталась одна из шлевок вашего ремня. Здесь вас вырвало.

– Значит, сначала я был в воде – до того, как меня подстрелили?

– Да.

Я смотрю на Джо и качаю головой. Ничего не помню. Кровь – вот все, что я вижу. Я чувствую ее вкус во рту и слышу, как она пульсирует у меня в ушах.

Я смотрю на офицера, и слова застревают в горле.

– Вы сказали, что кто-то погиб, так? Вы наверняка проверили кровь. Это была… то есть я хочу сказать, принадлежала ли она… могла ли она принадлежать… – Я не могу выговорить это.

Джо понимает, о чем я хотел спросить:

– Это была не Микки Карлайл.

Снова оказавшись в машине, мы проезжаем через табачный док, мимо серого квадрата воды, окруженного складами. Я так и не могу понять, облагораживают или уродуют этот район новые застройки, – большинство зданий здесь были заброшены еще до приезда новых владельцев. Портовые пабы закрылись, сменившись фитнес-центрами, интернет-кафе и барами, где подают блюда из побегов пшеницы.

Дальше от реки, зажатое между викторианскими постройками, располагается более традиционное кафе, где мы находим столик у окна. На стенах висят плакаты с пейзажами Южной и Центральной Америки, вокруг пахнет кипяченым молоком и овсянкой.

В зале управляются две полные седые женщины: одна принимает заказы, другая готовит.

Яичница смотрит на меня из тарелки огромными желтушными глазами, искривив беконовый рот. Али заказала сандвич с салатом и наливает чай из металлического чайника. Заварка темного цвета хаки, в ней плавают листья.

В местной школе только что начался обеденный перерыв, и на улице полно ребятишек, поедающих чипсы из пакетов. Некоторые курят у телефонной будки, другие слушают музыку, передавая друг другу наушники.

Джо пытается размешать кофе левой рукой, но ложка словно цепляется за что-то, и ему приходится воспользоваться правой. Его голос заглушает звяканье ножей о тарелки.

– Почему вы думаете, что Микки могла находиться на лодке?

Али уже навострила уши. Ее тоже интересует этот вопрос.

– Не знаю. Я думал о снимке. С чего мне было носить его с собой – разве что я хотел опознать Микки? Прошло три года. Она изменилась.

Али смотрит поочередно то на меня, то на профессора.

– Вы думаете, что она жива, сэр?

– Но не придумал же я все это. – Я показываю на ногу. – Вы видели лодку. Погибли люди. Уверен, что это как-то связано с Микки.

Я не притронулся к еде. И больше не чувствую голода. Возможно, профессор прав: я пытаюсь исправить ошибки прошлого и облегчить свою совесть.

– Нам пора возвращаться в больницу, – говорит он.

– Нет, только не сейчас. Сперва я хочу найти Рэйчел Карлайл. Может, она что-нибудь знает о Микки.

Он кивает, соглашаясь. Это хороший план.

Осенние листья кружатся по Рэндольф-авеню, собираясь у ступеней Долфин-мэншн. Здание выглядит все так же: белая резная арка над входом, бронзовые буквы на стекле над дверью.

Али нетерпеливо барабанит по рулю своими короткими ухоженными ноготками. Это место ее нервирует. Мы оба помним другое время года, суматоху, шум, мрачную жару, страх и горе. Джо ничего об этом не знает, но, должно быть, чувствует наше состояние. Шурша опавшими листьями, мы переходим дорогу и поднимаемся по ступенькам. Дверь открыта: домофон автоматически открывает ее каждый день с девяти до четырех часов. Стоя в фойе, я смотрю на центральную лестницу, словно прислушиваясь к отдаленному эху. Вверх и вниз по этим ступенькам может пройти все: письма, мебель, еда, новорожденные младенцы и пропавшие дети.

Я помню имена и лица всех жильцов. Я могу изобразить линиями на схеме их связи, контакты, карьеру, передвижения и алиби на время исчезновения Микки. Я помню это даже не так, как если бы это случилось вчера, – я помню это, как яичницу с тощим беконом, которую недавно так и не смог съесть.

Возьмите, например, Рэйчел Карлайл. В последний раз я видел ее на поминальной службе по Микки спустя несколько месяцев после суда. Я опоздал и сел сзади, чувствуя, что вмешиваюсь в чужую жизнь. Тихие, одурманенные всхлипывания Рэйчел наполняли часовню, она выглядела отчаявшейся и уставшей от жизни.