Закончив свою речь, граф дал знак, и я залез по лестнице на высоту, после чего вставил лампочку. Все замерли в ожидании. Я глубоко вдохнул и послал энергетический импульс на включатель.

Сначала ничего не происходило. Но потом, медленно и постепенно, фонарь начал загораться. Мягкий, теплый свет разлился по площади, который было отчетливо видно даже несмотря на то, что еще не стемнело.

Раздался вздох восхищения. Свет фонаря был необыкновенным. В нем чувствовалась сила, но сила добрая и созидательная.

Люди начали улыбаться, чувствуя, как свет фонаря начинает исцелять раны, хотя сами еще не могли в это поверить.

Неожиданно одна из девочек, стоявших в первом ряду, начала петь. Ее голос был чистым и звонким, словно колокольчик. Подхватив ее, песню начали петь и другие дети, а затем и взрослые. Это была старинная местная песня о свете, о любви и о надежде.

Площадь наполнилась музыкой и светом. Люди обнимались, смеялись и плакали от счастья. В этот момент я почувствовал, что все наши труды были не напрасны. Мы создали не просто фонарь. Мы создали символ надежды, символ единства и символ веры в лучшее будущее.

Вечером, когда над городом сгустились сумерки, фонарь продолжал сиять, освещая площадь, а общественная жизнь тут впервые не стихала до самой ночи.

Я и сам радовался, пока не увидел на площади почтальона, который внимательно смотрел на меня. Стоял он далеко, поэтому жестом спросил у него, ко мне ли он, тот же в ответ кивнул.

И тут я понял, о чем или даже, вернее, о ком я забыл…

Рыжебородый крупный почтальон, всё в том же потрёпанном жизнью кожаном доспехе, сквозь толпу людей направился ко мне. Людей было много, и не то чтобы он кого-то обходил, скорее люди расступались. Интересно, мне сейчас показалось, или доспех и правда при прошлой нашей встрече был целее? Сейчас на нём явно добавилось несколько крупных отметин. Некоторые люди с возмущением оглядывались на него, но в то же время возмущаться не спешили.

Чтобы он окончательно всех не распугал в день установки фонаря в месте, которое я хотел сделать оплотом безопасности, я не стал ждать его на месте и тоже начал лавировать между людьми к нему навстречу. Правда, его шаги были намного крупнее, а путь прямолинеен, поэтому я не успел далеко продвинуться, когда почтальон протянул мне свою ладонь.

— Здрав будь, боярин, — пробасил он, кивнув, отчего его рыжая борода, заплетённая в косички, смешно подёрнулась. Вот только смеяться над ним я собирался в самую последнюю очередь в своей жизни. Слишком нужным человеком он был, да и опасным тоже. Не всякий может так рисковать, доставляя письма в любую погоду, в любую часть города.

Пожав руку, я так же ответил ему:

— И тебе здравия. — Хотел добавить имя, но только сейчас понял, что имя его так и не узнал, а спрашивать было неловко.

— У меня для тебя пара писем из рудников, — сказал почтальон и, немного покопавшись в своей сумке, достал два пергамента, которые были свёрнуты в трубочки и перевязаны.

Я немного задумался, не сразу взяв их в руки, потому что словно услышал его эмоции лёгкого раздражения во время поиска писем в сумке. Это было очень странно. Смахнув наваждение, я всё-таки взял письма и ответил:

— Спасибо, — искренне поблагодарил его я. — Погоди.

Я хотел заплатить ему за работу, и он, видимо, это понял, подняв перед собой ладони:

— Мне уже заплатили отправители, не беспокойся.

— Это благодарность, на вкусный ужин, — достал я пару серебряных монет, всё-таки настояв.

Я немного кривил душой. За пару бронзовых монет можно было плотно поесть в трактире, а за пару серебряных можно питаться и распивать напитки всю неделю в лучшем трактире и питейном заведении, возможно, даже не одному.

Почтальон улыбнулся, обнажив желтоватые зубы, и, приняв монеты, быстро удалился, оставив меня в растерянности с письмами. Письма — это хорошо, наверное. Вот только я их ни от кого не ждал, и это немного смущало.

Я развернул одно из них и увидел знакомый грубый почерк и пергамент, полный клякс. Маур! С разработкой светильника я совсем забыл об орке! Удручённо помотав головой, я свернул пергамент. Несмотря на то, что торжественную речь произносил граф, его никто ни о чём не спрашивал, зато ко мне подходили и задавали уточняющие и волнующие их вопросы. Поэтому лучше прочту письма у себя дома, всё-таки среди людей личные сообщения не следует читать.

Немного ещё постояв на площади, я направился в сторону дома. Валера с Микси уже ушли по своим делам, и я возвращался один, но спустя пару поворотов меня догнала графская карета без лошадей. Впереди сидел кучер, подавая команды в энергетические сгустки. Из кареты выглянул граф и тихо позвал меня:

— Негоже важным людям пешком ходить.

Я же шёл параллельно с каретой, под хруст снега под ногами, и вспоминал школьную пору, когда по темноте выходил тепло одетый на хрустящий мороз. В те времена выпадало много снега, и, неосторожно ступив, можно было провалиться по колено. Так было в детстве, а потом снега в нашей местности практически не было. Холод оставался, дожди, гололёд, но уже без снега. Сейчас, будучи на этой странной планетке, я словно вернулся на родную Землю, да ещё и в родное детство.

— Садись, техномаг, подвезу, — повторил граф.

Я вернулся из своих мыслей и запрыгнул в карету, которая остановилась передо мной.

— Когда я соглашался на этот проект, — обвёл он руками карету, — я думал об экономической составляющей, но совсем не подумал… — тут он замолчал, словно подбирая слова, и предположил: — О реакции людей?

— Верно, — кивнул он. — Кажется, они связывают карету с тёмными силами.

Граф внимательно всмотрелся в моё лицо, ожидая от меня реакции:

— Гильем, дело в том, что люди всегда отрицают то, чего не понимают. Но пройдёт немного времени, и кареты без лошадей будут нормальным способом передвижения, вполне обыденным, а вот поездка с лошадью будет казаться диковинкой. Лошадь будет в обслуживании дороже покупки вот такой чудо-кареты. Вы же первый, граф. Сейчас люди не понимают, но всё начнётся именно с вас и благодаря вам.

Моя речь, кажется, тронула его, потому что, кивнув на мой ответ, он… посветлел? Я чувствовал от него свет вместо тумана.

— Откуда ты знаешь, техномаг, откуда знаешь, что такие кареты приживутся?

— Это простая логика. Возможно, со временем изменится дизайн, и кучер тоже будет сидеть внутри кареты, просто в другой её части, а сами кареты будут разными: высокими, низкими, рассчитанными на высокую проходимость по лесу и горным тропам и, наоборот, рассчитанными на быструю езду. Но кареты без лошадей — это будущее, к которому придёт… — и тут я немного задумался, вот как назвать этот мир? — Наша планета.

Я ещё не до конца считал этот мир своим, но думаю, что сказать так было правильно.

Граф снова кивнул и тяжело задумался, а мы въехали на участок и остановились у гостевых домов.

— Спасибо, техномаг.

Тут уже была моя очередь кивнуть:

— Доброй ночи, граф.

Карета же умчалась по брусчатке дальше.

Зайдя в дом, я зажёг лампочку, лежащую на столе. Чувствовал себя сапожником без сапог. Хорошо хоть лампочку себе одну оставил. А то ни люстры, ни обычного плафона, ни напольного светильника. В общем, ничего того, что я делал людям, лично у меня не было.

Я сел за стол и, разложив пергаменты, взялся за тот, что уже открывал. Письмо от Марка меня волновало.

'Дорогой техномаг.

Мы говорили о поставке партии светильников и кирок.

Срок — неделя.

Пишу письмо, когда прошло полторы.

Маур'.

Пунктуационные ошибки и кривой почерк с разной стороной наклона слов. В последней точке он, как и в прошлый раз, перестарался, проткнув пергамент насквозь.

Я уронил голову на руку. Да, орк был прав: «Пишу письмо, когда прошло полторы», — это значит, что сейчас уже прошло две недели, а на исполнение обещанных партий нужна та же неделя, если удастся уговорить кузнеца поработать сверхурочно, плюс дорога. Три-четыре недели вместо одной. Это провал. Как я мог допустить это и забыть о сроках настолько? Нет, я понимал как: недели выдались действительно насыщенными, светильник делали и днём и ночью, благо всё получилось успешно, и теперь можно было уже повторять то, что разработали, но это не отменяет того факта, что я забыл о своём обещании, ведь сам же, можно сказать, напросился на эти поставки.