— Познакомься, Аврора. Вы будете работать вместе. Она работает со мной по этому делу в качестве консультанта. Ей надо самой все увидеть.

— Слушай, Игорь, тут не Афимолл и не ЦУМ, припадочных мне тут еще не хватало. Там мужики не выдерживают.

— А ты за меня не волнуйся, у меня вены заполнены чем надо, — Аврора похлопала себя по локтевому сгибу. — Если хочешь, могу и тебе выписать. Тебе надо, я сразу вижу, но ты пока еще держишься. Мужик! Уважаю!

— Она психиатр, а по совместительству составляет для нас психологические портреты преступников и жертв, — следователь похлопал Егора по плечу. — Поверь, ты с ней сработаешься. Она крепче тебя и злее.

— Это точно, — оскалилась Аврора, потом сбросила маску и, мило улыбнувшись, протянула руку. — Давай не будем начинать работу со ссоры. Ты мне понравился, я не шучу.

— А ты мне нет, — ответил Егор, пожимая руку, она крепко сжала, выдержав тяжелый взгляд.

— Спасибо за честность, — улыбнулась Аврора. — Пойдем, я тебе бургеров привезла, в машине остались. Нечего здесь сидеть, такой хороший день сегодня.

— И не говори, день что надо, — ухмыльнулся Егор. — А за бургеры спасибо, с меня ответ.

— Не сомневайся, я не забуду, — кивнула она. — Потом вниз меня проводишь, мне надо все самой увидеть.

— Не советую, — Егор с тревогой посмотрел на нее.

— Я видела фотографии и готова.

— Нет, не готова. К этому нельзя быть готовым, — покачал он головой.

— Ну, хорошо, ты прав — не готова. Но посмотреть должна. Пошли-пошли, мне еще в больницу на смену надо успеть.

34. Бессилие

— Так, давай примерим. По-моему, очень неплохо получилось, — Марта разложила на койке ушитые куртку и ватные штаны из толстой серой ткани, не хватало полосок, и вполне вышла бы арестантская роба.

Юля с сомнением посмотрела на огромную куртку и штаны, но спорить не стала. Девушки-надзирательницы сегодня пришли очень грустные, даже причесок не было, просто убраны на затылке волосы и грустные глаза. Юле показалось, что они плакали недавно, так сильно распухли веки и покраснели глазные яблоки.

— Да, размер точно твой. Мы подшили еще подкладки, чтобы тебе было теплее, — вторая девушка явственно всплакнула и отвернулась, Юля так и не узнала ее имени, а спросить стеснялась.

— Вы меня как будто хороните или в дальнюю дорогу отправляете, — попыталась улыбнуться она, но настроение девушек передалось и ей, и Юля чувствовала тяжесть в груди. И дело было не столько в обереге, который с самого утра предупреждал ее слабыми покалываниями, а в гнетущей атмосфере, сгустившейся за последнюю неделю. А она здесь уже больше месяца, и обещанного разговора с инспектором или допроса, как намекнула ей Марта, не было, словно о ней забыли, занимались другими более важными делами.

— Так и есть, — шепотом сказали девушки и настороженно покосились на щит, все такой же разрезанный, черный и сгоревший.

— Понятно. Меня отправят в тюрьму? А разве это не тюрьма?

— Нет, не тюрьма. В тюрьме все гораздо хуже, — ответила Марта и кивнула влево. — Здесь камеры для важных преступников и карцеры, ты же слышала крики по ночам?

— Слышала, — кивнула Юля и поежилась. В первые недели она не понимала, что слышит, относя странные долгие звуки к раздраженному воображению. С каждым днем звуки становились яснее, переходя в отчетливый монотонный гул десятков голосов, который перешел в жуткий вой. Так не могло выть животное, вой перемешивался со стонами и проклятиями, срываясь на слезливые молитвы — это было невыносимо, она перестала спать ночью, уходила в коридор и бегала до утра, ища тихого уголка, но вой преследовал ее, отраженный и усиленный десятками щитов. — Они хотят, чтобы я сошла с ума.

— Нет, тогда ты ничего не расскажешь. Ты не представляешь, как нам жаль тебя, — Марта всхлипнула, вторая надзирательница часто замигала и выглянула в коридор, не подслушивает ли кто-то. Дверь в камеру держали открытой, что-то случилось с вентиляцией, и дышать было нечем. Они называли это летом. — Примерь, нижнюю робу не снимай, никогда не снимай ее, жаль, но я не знаю, что еще и посоветовать. Мы никогда не были там, куда тебя отправят, слышали только анекдоты или в шлакопроводе что-нибудь всплывало.

— Ну, никогда не были — еще будем! — с наигранным оптимизмом воскликнула вторая девушка и подмигнула Юле. — Главное внимательно читай, что тебе подсунут, а лучше ничего не подписывай, тогда у них алгоритм зависнет. Я точно знаю, что так будет. Они будут угрожать, а ты не обращай внимания, держись.

— Да, так ты выиграешь время, — подтвердила Марта.

— Какое время, для чего? — удивилась Юля. Она достаточно времени думала об этом, решив для себя, что ее не выпустят, а бежать отсюда было некуда, разве что в другой коридор, больше напоминавший узкую улицу, но куда дальше бежать?

— Никто не знает. В твоем деле стоит гриф «совершенно секретно». Мы к нему доступ не имеем, да и не надо, там все равно ничего нет. Мы знаем, что ты не из нашего мира, но не спрашивай нас, что это значит. Так говорят инспектора высших уровней, они ведут такие дела, а мы должны приглядывать за вами, чтобы никто не наложил на себя руки. И такое бывало, до сих пор страшно, — Марта поежилась, и в этой грубой и некрасивой на вид женщине Юля увидела добрую и искреннюю девушку, которая с болью в сердце прощалась с ней.

— Прости, мы ничего не можем сделать для тебя. Если бы можно было увести тебя обратно, но мы даже не знаем куда идти. Вся наша жизнь прошла здесь, мы переходим из одного полиса в другой, но что творится в других полисах или наверху, никто не знает, кроме инспекторов высшего уровня, — вторая девушка вздохнула и потрогала вещмешок у кровати. — Для тебя в столовой насушили мяса и сухарей, даже печенье сделали, так что на первое время голодать не будешь.

— Спасибо вам большое! — Юля обняла каждую и поцеловала. — Вы очень хорошие и добрые, я вас люблю.

— Ты первая, кто нам такое сказал. Обычно нас проклинают, когда мы приносим плохие вести, — со вздохом улыбнулась Марта. — Давай уже примерь, а то может надо подшить немного.

Юля оделась и почувствовала себя снеговиком. Куртка и штаны плотно сидели, почти не стесняя движений. Она попробовала сесть на шпагат, и штаны легко позволили это, кто-то вшил вместо швов тугую резинку, рукава тоже казались слегка резиновыми, готовые выдержать любое резкое движение. Стало невыносимо жарко, Юля едва не грохнулась в обморок и поспешно сняла зимнюю робу.

— А, как мы угадали! — вторая девушка аж подпрыгнула от удовольствия. — Можно открывать мастерскую.

— Ага, как нас по этапу пустят, так в швейный цех перейдем,— хмыкнула Марта.

— А вас-то за что по этапу? — удивилась Юля, замотав головой. — Ну, честно, ерунда какая-то.

— И вовсе не ерунда. Тебя-то за что? Мы работали с преступниками и убийцами, они совсем другие, и в них духи сидят, поэтому приходится их выколачивать. А ты чистая, а мы ничтожества, да-да, все мы. Ничего не можем сделать, промолчим, спрячем поглубже и будем до конца жизни держать рот на замке ради этой жалкой пайки, ради нашей жалкой жизни, — Марта посмотрела на свои руки. — У нас пока руки чистые, но на следующий год переаттестация, и нас переведут в другое отделение, а оттуда мы пойдем по этапу.

— Почему? — Юля совсем запуталась, воспринимая слова больше на эмоциональном уровне, ей нужно больше времени, чтобы обдумать, загрузиться и обработать данные, как Альфе.

— Да потому, что не сможем. Они так ряды чистят от таких как мы. Все решается на высшем уровне, но система чистится сама. Я вижу, что ты не понимаешь, не переживай, поймешь позже. Пошли на обед, а потом мы отведем тебя туда, — вторая девушка показала средним пальцем в пол.

— Не понимаю, если вы не хотите так жить, почему не можете выбрать что-то другое? — Юля взяла их за руки.

— Ха, а разве в твоем мире иначе? — Марта грустно улыбнулась.

— Не знаю, я сама ничего не решала, все за меня решали, — нахмурилась Юля. — Что-то мне подошло, но в основном приходится терпеть.