— Это не бред, — покачала головой Мэй. — Я не могу это объяснить и не могу это понять, просто знаю, что так оно и есть.
— Тебе все-таки надо бы полежать у нас недельки три, — Аврора попробовала пошутить, но ей самой не понравилось. — Так, вы сидите дома, а я должна ехать к следователю.
— Ты же выпила, куда ты собралась? — строго спросил Сергей.
— На метро поеду. За руль я бы и трезвая не села, — Аврора вытянула руки перед собой, пальцы часто дрожали. — Самоотвод.
Мэй стала готовить завтрак. Делала она все как робот, не задумываясь, не делая лишних движений и не останавливаясь. Весело бурлило масло в сковороде, схватывая новые порции оладий с авокадо, стучал нож, микронными полосками нарезая салат и холодную свинину. Она брала из холодильника все, что приносила из ресторана, что оставалось с прошлой закупки, и превращала в новое блюдо. Сергей хотел ее остановить, стол перестал вмещать в себя блюда и тарелки с горячей едой и салатами, но Аврора взглядом остановила его.
— Не мешай, скоро она выдохнется. Это такая терапия, тебе бы тоже не мешало что-нибудь поделать, например, дрова порубить или камни потаскать.
— Очень смешно, — буркнул Сергей, от вида еды его мутило, особенно глядя на Аврору, с аппетитом поедавшую оладьи с салатом. — Как ты можешь есть, не понимаю.
— Могу и буду, всегда и везде, — ответила она с набитым ртом. — Это не значит, что у меня нет сердца, но это и не значит, что я должна сознательно вредить себе. И вам не советую, показная голодовка скорби никому и никогда пользы не приносила, а вреда вы и так получили достаточно.
Мэй пожарила последнюю партию оладий и села за стол, с интересом смотря за Авророй, отдававшей должное ее кулинарному искусству.
— Очень вкусно! Мне бы такую жену! — воскликнула Аврора, похлопав себя по плоскому животу, сколько бы она не съела, все пропадало в бездонной яме. — Уже почти семь, я пошла. Если что звоните сразу, нечего взращивать в себе патологии. Не надо стесняться меня, для меня вы не более чем пациенты.
— Это означает, что мы больше не люди, — пояснил Сергей, принимаясь за еду, которую положила ему Мэй. Наверное все было вкусно, но радости от еды он не испытывал, механически перерабатывая пищу в переходную фракцию между энергией и отходами.
— Хорошо, спасибо, — кивнула Мэй, с трудом съевшая один оладушек. Больше не лезло, ее начинало тошнить, или ей так казалось, желудок не возмущался, требовал продолжения. Потом ее кинуло в жар, сменившийся болезненным ознобом. Аврора смотрела на нее, потом разжала сжатые веки и кивнула сама себе.
— Скоро накроет. Чтобы уложил ее и все здесь убрал, понял?
— Все сделаю, не беспокойся, — ответил Сергей, не реагируя на тяжелый взгляд Авроры.
Она ушла в туалет, Мэй заставляла себя есть, с улыбкой смотря на него. Аврора ушла, громко хлопнув дверью, чтобы разбудить их. Сергей уложил Мэй в кровать и убрался на кухне. Сон валил его с ног, правильно он сделал, что взял отпуск на неделю, ехать на работу он бы не смог, да он бы и не поехал.
— Не уходи, пожалуйста, — с закрытыми глазами попросила Мэй. Постель расстилать не хотелось, она просто лежала на покрывале, накрытом простыней, и дремала. — Ложись рядом.
— Сейчас, на кухне закончу. — Знаешь, я когда покупала тут квартиру, то хотела жить здесь одна, — тихо сказала Мэй, когда он лег рядом. Она сжала его руку и улыбнулась, не открывая глаз. — Все сделала под себя и не очень скучала без других людей в моем доме. Больше всего на свете я боюсь близких людей, родных. Я больная, наверное.
— Не больше, чем многие. Я тоже сбежал из дома, как почувствовал, что смогу жить сам. Парням проще, у нас меньше потребностей.
— Да, вы свободнее, — согласилась Мэй. — Я вот думаю, что это я во всем виновата. Нет, не спорь, дослушай меня. Я дала девочкам этот оберег, если бы не он, они бы не пропали, понимаешь? Я не сошла с ума, но это так.
— Мэй, ты не виновата. Я не знаю, что все это на самом деле значит, что там произошло, но в этом нет твоей вины. Девочек там нет — вот это главное, остальное наши домыслы и бред. У нас бред в голове, не надо идти у него на поводу или как там, не могу сформулировать.
— Нет, я виновата, я! Если бы я не открыла ресторан, не взяла их на работу, а потом еще любезничала с этой Ланой, впутала девчонок во все это безумие! — Мэй затряслась от плача, слезы нашли выход и потоками заливали лицо смертельно испуганной девочки. Она и чувствовала себя такой, и снова ей девять лет, и снова она переживает этот ужас в подвале, а бабушка вытаскивает ее оттуда. Она почти ничего не помнит, только взрыв, почти такой же, как в этом проклятом бомбоубежище. Нет, она ничего не помнит, только тьму и свой страх. И еще какую-то женщину, она говорит с бабушкой, они долго говорят.
— Неправда, ты не виновата, — он прижал ее к себе, Мэй уткнулась лицом в его грудь и затихла, провалившись в глубокий сон. Она стала такой маленькой и беззащитной в его руках, он не заметил, как заплакал, повторяя одно и то же, пока сам не провалился в сон. — Ты не виновата, никто не виноват. Мы ничего не знаем и не узнаем.
Егор сидел за столом и разбирал пистолет, раскладывая детали и патроны на белых листах. Придирчиво осматривая каждую деталь, он собирал пистолет, и разбор начинался заново. Больше занять себя было нечем, напротив сидела пожилая женщина, делопроизводитель управляющей компании, и невозмутимо пила чай.
— Вы бы поехали домой, Егор Олегович, — сказала она, пододвигая к нему блюдце с печеньем.
— Спасибо, но домой я попаду не скоро, — он с тоской посмотрел на часы, время шло к полудню, а вскрывать двери в бомбоубежище разрешения не поступило. Ему приказано было ждать и без дурных инициатив, так всегда приказывало начальство, когда к делу подключались сб-шники. В этот раз он был даже рад, что не придется в одиночку расхлебывать все это, пускай в итоге провал спишут на него, как обычно.
— Понимаю, сколько лет живу в этом доме, а ничего подобного никогда не случалось. Были убийства, но в основном по пьяни, как у всех.
— Кто вам сказал, что было совершено убийство? — напрягся Егор.
— Никто, не стройте версий, достаточно сплетней в чате дома. Если бы не было убийства, то не оцепили бы весь двор. Люди напуганы, сами знаете.
— Знаю, пусть пугаются, так лучше вспоминается, — процедил сквозь зубы Егор и принялся за остывший чай.
— Жестоко, — покачала головой женщина. — Но по-другому вы не сможете работать. Я это по отцу знаю, он все носил в себе, так до шестидесяти и не дожил.
— И я не собираюсь, — сказал Егор, жуя печенье. Он вдруг почувствовал зверский голод, потом напала чесотка, и даже воспоминания об ужасных скульптурах на алтарях не вызывало ничего, кроме горечи во рту и ужаса в сердце. С ужасом он привык жить, еще в молодости, узнавая людей по их поступкам. Как бы это странно не звучало, но ужас помогал ему жить, не сойти с ума, особенно ужас от самого себя, когда жестоко подавляя себя, он отступался, чтобы не вершить свой суд на месте, сразу, долго, справедливо. И он понимал, что ему бы понравилось, как и тем, кого он ловил, разница была лишь в выборе стороны, выборе цвета ночи.
В комнату вошел следователь и высокая худая девушка с ультракороткой стрижкой. Его поразила ее смуглая, чуть бронзовая кожа, блестевшая, как и умные внимательные глаза, насмешливым превосходством. Она в упор посмотрела на Егора и широко улыбнулась, обнажив крепкие зубы. Егор встал, молча пожал руку следователю и оглядел ее с ног до головы, особенно его раздражали ее выглаженные до идеальной тошноты серые брюки и белая блузка, больше походившая на мужскую сорочку. Она бы и сошла за дрыща, если бы не массивные серьги, похожие на творения кавказских мастеров, и ярко крашенные фиолетовым губы, ресницы тоже были темно-фиолетовыми, почти черными.
— Это еще кто? Журналистов нам тут еще не хватало, — Егор ткнул пальцем в девушку, она улыбнулась ему еще шире, отправив губами воздушный поцелуй. На слегка смуглом лице зубы светились особенно издевательски.
