В многочасовом стоянии прошли два дня.

Беломойки все также приходили на работу затемно, но на свои рабочие места не шли, а выстраивались на тротуарах и принимались снова и снова скандировать:

– Прачка – тоже человек!

Однако на третий день их крики стали тише. Жалованье за забастовку не платят, а с голодным брюхом сил становилось все меньше. На лицах у голодных, уставших женщин уже читалось сомнение, не зря ли затеяли, может, сдаться и вернуться обратно к ожогам, мозолям и боли от работы в пару и сырости?

Вдруг к толпе подлетела пролетка, откуда извозчик начал вытаскивать и раздавать моечницам свежие булки и пироги:

– Держите! Ешьте! От нас это, от простого люда, собрали вам помощь! За хорошее дело горой надо стоять, бабоньки, а мы уж вам подмогнем!

Двое заводских рабочих, которые прибыли вместе с провиантом, принялись раздавать прачкам деньги:

– Держите, это вам, чтобы держаться до победного! Мы провели благотворительный сбор! Вы должны выстоять и добиться улучшений в работе!

Чьи-то мозолистые руки сунули Фросе пачку ассигнаций:

– Вот возьми на похороны! Закажи все как положено для ребеночка.

От этих теплых прикосновений, человеческой заботы в горле у несчастной женщины что-то лопнуло. Рассыпался на сто частей холодный камень, мешавший говорить, и слова полились наконец наружу. По бледному лицу хлынули слезы, она поклонилась своим благодетелям и прошептала:

– Спасибо, спасибо!

Вечером после хлопот на кладбище Фрося не пошла домой, хотя ноги от усталости ее уже не слушались. Она вернулась снова на пятачок к своим товаркам по несчастью и продолжила упрямо требовать облегчения в своем адском труде.

Ничто не смогло сломать ее, ни проливные дожди, ни холод, ни удары жандармов, которые однажды попытались разогнать упрямых работниц и вернуть обратно в стиральни.

Пока однажды на банную улицу, где было больше всего стиральных заведений, не явился сам градоначальник. За ним тянулась вереница владельцев прачечных и стирален города.

Градоправитель подтянул засаленные манжеты и грязный воротничок, потом раздраженно спросил:

– Ну так и чего же вам надо?!

Фрося в ответ звонко выпалила:

– Чтобы за людей нас считали! Отпуск давали, жалованье не хуже, чем у заводских! И работать как все, а не пока упадешь!

Чиновник оглядел измученных адским трудом женщин, их плохонькую, по сто раз заштопанную одежонку, бледные от недоедания и вечных болезней лица, их багровые, раздутые, шершавые после стирки руки… И с тяжелым вздохом согласился:

– Хорошо, предлагаю перемирие. Вы возвращаетесь на свои рабочие места, я же издам приказ о новых условиях вашей работы. Согласны?

Фрося с облегчением выдохнула, их бунт был не зазря. Она оглянулась на товарок и подтвердила их решение:

– Согласные, что ж поделать. Будем чистоту в городе блюсти, а то у вас уже одежка стирки просит.

Градоначальник смутился, рядом с ним загудели взволнованные держатели прачечных. Но их возмущение перекрыли довольные возгласы и шум шагов работниц, которые с победой расходились по своим стиральням и мойкам.

После двухнедельной забастовки, которую начала Фрося, для прачек были улучшены условия их работы. Прачкам установили восьмичасовой рабочий день, разрешили раз в год брать отпуск в две недели.

Сама же бывшая прачка стала ходить в воскресную школу, чтобы обучиться грамоте и письму.

И с тех пор использовала эти знания, чтобы защищать права своих товарок по тяжелому ремеслу. Любая беломойка знала, что к ней можно обратиться с проблемой. Сердобольная женщина поможет составить жалобу, пойдет ругаться с жадной хозяйкой, а случись что посерьезней, так и до самого градоначальника достучится.

До конца жизни творила Фрося добро. Она организовала для тех, кому не с кем было оставить маленьких детей во время работы, бесплатные ясли, где ее работу няньки оплачивали прачки в складчину. Ежедневно она возилась, кормила и заботилась о десятке чужих ребятишек, пытаясь загладить свою вечную вину перед погибшим Гришей.

Черная женская сумочка с размаху ударила по спине извозчика.

– Да быстрее! Еле тащишься! – Вера со злостью замахнулась на возницу еще раз, будто удары или бранные слова могли подогнать коляску.

Высокий старик даже вскрикнул от боли и закрутился на своем месте так, что взметнулась на ветру его длинная борода.

– Что же ты, барыня, дереси да ругаеси будто я животное? Праздник ведь на дворе.

Но женщина на сиденье, окруженная свертками и пакетами, только гневно выкрикнула:

– А ну, замолчи! Лошади своей указывать будешь, а не мне!

Даже когда кучер помог стащить все покупки из пролетки к крыльцу дома, Вера не перестала ворчать:

– Да будь ты проклят, идиот! Не ехал, а полз! Знаю я, какой у вас праздник, по трактирам шастать да горькую пить!

Она пихнула в сторону помощника:

– Чего встал, двугривенный захотел? Не дождешься! Давай иди, с утра, поди, наклюкался уже, вон морда красная!

– Не пьющий я, барыня, – смиренно посетовал пожилой возница.

Он все еще топал грязными лаптями рядом, ожидая чаевых.

– Ведь Новый год, надбавили бы за труды хоть немного.

Но пассажирка ему попалась скандальная, все ее на свете раздражало даже в канун новогодней ночи. Она повернулась к нему всклокоченная, со съехавшей набок шляпой.

– Ах, деревенщина, попрошайка чертов! Убирайся! Ни копейки сверху не дам! Ехал медленно, чуть грязью меня не измазал! И вообще, рожа у тебя противная! Бородищу бы хоть причесал! Будешь клянчить чаевые, так я мигом городового крикну и велю тебя в кутузку отвести за то, что благородным дамам мешаешь к празднику готовиться!

Седой великан несколько секунд что-то обдумывал, а потом покачал головой:

– Э-э-эх… Что ж ты, барыня, такая злющая, как ведьма? Будто не Новый год, а конец света наступает! А еще благородная! Одно название! – он махнул с досадой рукой и побрел к своей коляске.

Вера ахнула от таких упреков и побагровела под душной волной злобы. И без того с самого утра она была в не духе из-за подготовки праздничного вечера. Такой уж у нее характер, всегда переживала страшно по любому поводу и злилась на других за медлительность и бестолковость.

А сегодня особенно. Вечером к ним были приглашены на ужин коллеги мужа, коллежского советника. И Вера всю неделю с утра до вечера хлопотала, чтобы все вышло идеально.

Уже были куплены новые скатерти с салфетками, постираны шторы, вычищен ковер и натерты с воском полы в гостиной. Со вчерашнего дня кухарка возилась у печи, колдуя над горшками и кастрюлями.

Молодая женщина сама лично сегодня поехала за свежими фруктами и сладостями для застолья. Набрала кучу всего, едва дотащила покупки до коляски, ругаясь и проклиная весь мир из-за тяжести в руках.

Как тут еще наглый извозчик посмел упрекнуть в скандальном нраве, испортил и без того плохое настроение. Поэтому вместо чаевых в спину седовласому вознице полетели проклятия:

– Найду на тебя управу, деревенщина!

Ворча себе под нос, Вера влетела разъяренной фурией в дом и накинулась с упреками на мужа:

– Только встал? Время обеда, а он еще в халате за столом! Ты ужасный лежебока, Владимир! Ну что ты сидишь, помоги же! Занеси покупки в дом. Почему тебя вечно нужно подпинывать и направлять?!

Владимир раздраженно отшвырнул газету, задев край чашки. Бурая кофейная жидкость тотчас же разлилась некрасивым пятном по белоснежной поверхности скатерти.

Вера побагровела и перешла на крик:

– Растяпа, медведь! Сейчас же все будет на ковре! Беги за тряпкой! Ах нет! Покупки, занеси их! Ведь украдут, они стоят прямо на крыльце. Да чем же вытереть! Пятно останется на столе!

Она кинулась к столу и сгребла в охапку скатерть:

– Глаша! Вот глухая тетеря, не дозовешься ее вечно! Глаш-а-а-а! Глаша-а-а!

На ее зов, от которого задрожали стекла в окнах, наконец примчалась запыхавшаяся кухарка, распаренная, в заляпанном переднике.