Когда вспышка зелёного света достигла конца пещеры, я увидел всю картину. В луже блестящей слизи валялись люди. Человек двадцать. Человеческого в них осталось немного. Большая часть уже походили на уродливых воинов, чья кожа почти целиком затянулась гнойным доспех. Но те, кто еще проживал мучительную мутацию, выглядел совсем хуёво: кожа еще совсем молодых пацанов блестела от свежего гноя, сочившегося крохотными фонтанчиками из воспалённых пор. Они мучительно мычали. Охваченные агонией бешенства вертели головами из стороны в сторону. Руки их дрожали, а ноги тряслись, ударяясь пятками о залитый гноем пол.

— Они все обратились? — спросил Дрюня рядом стоящего воина.

Тот отрицательно крутанул головой.

— Хорошо! Мы кое-что еще проверим!

Стремительной походкой Дрюня подошёл к куче салаг. Грубо выхватил одно из них — его тело только-только начало подвергаться мутации: побуревшая кожа блестела от стекающего гноя, глаза покрылись белёсым налётом, как при катаракте в запущенной стадии.

Ему не повезло. Парень попал под горячую руку.

Дрюня выхватил из ножен стоящего рядом воина меч и вспорол горло салаге.

Какое бессмысленное убийство. И ради чего?

— Попробуй забрать его кровь? — сказал Дрюня, швырнув к моим ногам трясущееся тело салаги.

Из вспоротого горла к моим ступням потекла густая жижа, ничем не похожая на кровь.

— Это уже не кровь, — я брезгливо отступил.

— ПРОБУЙ! — не унимался мой друг.

У меня не было никакого желания быть частью эксперимента, но я был обязан Дрюне своей новой жизнью. Никакой властью надо мной он не обладал, послать на хуй эту компашку я мог в любой момент. Но вот на сколько это будет оправданным ходом? Его запросы были не такими уж и невыполнимыми.

Опустившись на колено, я коснулся пальце края быстро расползающейся лужи гноя.

Ничего. Как я и сказал: это уже не кровь.

— Поздно, — сказал я.

Вместо красноречивых слов, Дрюня со всей силой швырнул стальной меч в глубь пещеры. Опустив глаза на бездыханное тело салаги, он приказал:

— Сожгите тело, — а потом добавил: — И ту кучу, её тоже сожгите. От неё больше нет никакого толка, лишь мухам место потрахаться.

Выводя меня из комнаты для «новорождённых» тон моего друга был полон печали.

— Каждая гибель моего ребёнка оставляет неизгладимый шрам на моём сердце. Ты можешь подумать, что я — монстр, но не торопись меня осуждать. Вся эта грубость и жестокость только ради спасения моих детишек! Я умертвил одного, ради спасения остальных.

— Ты лично спасал каждого? Как… как ты их заразил?

— У меня свои хитрости. Конечно же я не буду разбазариваться своим «соком» налево и направо. Ты бы видел их лица. Полные ужаса. Кто-то сходит с ума еще до того, как им в глотку вливают мой гной. Они давятся, кашляют, но проглатывают всегда. Что ты на меня так смотришь? Этому миру необходимо перевоспитание! Я перевоспитываю неотёсанных крестьян! Доходяги, отбросы, покалеченные — все они превращаются в воинов! Забившаяся в угол толпа этих никчёмных нытиков способна своими горькими слёзками залить весь пол! Они плачут и ссутся под себя. Умоляют выпустить их. Просят свободу. А потом я смотрю на это раздетое догола мясо, и меня разбирал смех. Но я смеюсь не из-за бесконечного презрения к этой бренной плати. Я смеюсь из-за переполняющей моё сердце гордости. Солнце лишь тронет горизонт, а в моей пещере родится новый выводок. Они будут сильнее, выносливее, живучее. Они больше не будут рыдать и просить мамочку забрать их домой.

Дрюня возомнил себя «Матерью Войною». Такой благородной и заботливой. Но то, что он говорит — правда. Спорить нет смысла. Салаги сделали свой ход — они проиграли. Война передала их судьбы в другие руки, в более могучие и надёжные. Он вправе распоряжается ими как ему угодно.

— Из дрожащей от страха толпы, — продолжил мой друг, — я выхватывал самого запуганного. Самого слабого. Самого зассаного. Я всегда думал, что это шутка. Ну, про саньё. Но как оказалось — это правда. Они даже не сопротивляются. Мне стоило сказать ему, чтобы он открыл рот — и он открывал его, жмурясь. Слюни и сопли стекали с его губ на подбородок. Капали на пол. Затем я отдираю маленький кусочек от сюда, — тут он раскрыл ладонь и поддел пальцем кусочек гнойной корки, — и вливаю порцию гноя ему в рот. Они начинают давиться и задыхаться. Валятся на пол. Умоляют дать им воды. И плюют. Эти засранцы плюют мне на пол! А потом затихают. Процесс начинается сразу, даже промывание желудка им не поможет. Я поднимаю это корчившееся в муках тело и швыряю обратно в кучу, где все начинают взирать на своего друга выпученными от страха глазами и ссаться под себя от ужаса. Мутация — пол дела. В этот момент их сознание ломается. Лопается кожура, защищающая их разум от безумия этого мира. И только пройдя этот этап — они закалятся. Мне довелось быть свидетелем, как эта звериная стая забивала ногами своего соотечественника, видя его перевоплощение. Но это исключение. Чаще они расступаются, брезгливо расползаются в стороны, боясь дотронуться до своего друга. Затем я выхватываю еще одного из толпы. Повторяю всё точь-в-точь, исключений нет никаких. Затем еще одного. И так до тех пор, пока одному из них чертовски не повезёт. Я ни как на это не могу повлиять, и из-за чего так выходит — не знаю. Просто в один миг кожа бедолаги покрывается огромными пузырями, а тело раздувает как воздушный шар.

Я вспомнил случай, когда из леса на поросшее зелёной травой поле близ деревни Оркестр вышел мужчина. Его одежда из-за вздувшегося тела лопнула и продолжала трещать, причиняя нестерпимую боль. Когда он подошёл ближе, я сумел разглядеть его кожу. Она была вся усыпана пузырями, напоминающие вздувшиеся прыщи с белыми гнойными головками, только раз в сто больше. Тогда к нему подбежал стражник и ткнул больного уродца копьём. То, что произошло дальше, происходило и в пещере.

Незримая улыбка на лице Дрюни читалась в его коротких паузах между словами. Он упивался своим рассказом.

— Я швырял вздувшееся тело в толпу. Визг стоял оглушительный! На моих глазах эти трусливые девчонки разбегались в панике, готовы были на стену лезть, ногти драть, лишь бы выбраться наружу. Им плевать было на своего сослуживца. Даже руки не подавали. Ни капли сострадания! Я испытывал отвращение, глядя на этот цирк. Но я знал, что жертва сделает своё дело. Жертва… Когда кожа растягивалась до треска и покрывалась миллионами растяжек от переизбытка гноя внутри жертвы, хватало одного касания — и взрыв! Всю эту голую толпу окатывало литрами гноя. Процесс начинался молниеносно, стоит моему соку коснуться их кожи. А дальше ты сам всё видел.

— Это ужасно.

— Ужас как убивает, так и рождает победителей. Мы все через это прошли. Ты в том числе. Кстати, о какой маске ты тогда твердил?

Маска — малая часть того, о чём я хочу узнать. Мой мозг разрывается от постоянно всплывающих вопросов, но, если он сам спросил, я ухвачусь за появившуюся ниточку.

— Борис, — начал я издалека. — Ты знаешь его?

Дрюня рассмеялся. Наши ступни гулко барабанили по голому полу, и лишь грохот от зелёных вспышек едкого газа под потолком мог скрыть от чужих ушей наш разговор.

— Участь этого предателя будет ужасна. Поверь мне. В моей власти даровать ему долгую жизнь, но боюсь, что наш Борис не особо будет счастлив своей новой роли.

— Я знаю, что ты сбил с его головы шлем.

— И?

— Этот шлем сделали из моей маски…

Дрюня замер, кинул на меня непонятный взгляд и проорал на всю пещеру:

— И моей головы!

Я чуть не оглох от рёва Дрюни!

— Ты даже не представляешь, на что способен этот люд! Они сделали из моей головы шлем! И после всего этого меня называют монстром? Да ты хоть знаешь, что тут вообще происходит? Сколько тебе дней? Или может быть месяцев? Сколько зим ты тут находишься?

— Я точно не знаю. Скорее всего и месяца нет.

— Ты ничего не знаешь!

— А я разве тебя в чём-то упрекаю, или обвиняю?