- Да нет, вполне себе размерный… - Пожал я плечами. – Четыре вагона – с легкостью…

- Уже привязал? – Разочаровано протянул Рэл, глядя на «безразмерный мешок» хоть и с сожалением, но без фанатизма.

- Братишка… Ну, хоть ты чуши не неси… - Тук вытащил руку из мешочка и, завязав горловину, перекинул артефакт мне. – Нельзя привязать золотое руно. Артефакты подобного уровня изготовления и примененных материалов можно либо получить в подарок, либо…

- Снять с трупа? – Бесхитростно полюбопытствовал я, вызвав на лице Тука самую настоящую гримасу мученической боли от общения с дебилами.

- Еще один идиот. – Тук сделал «рука-лицо». – Подобные артефакты сами выбирают своего владельца.

- Ага… И, артефакт из золотого руна, с вставками из кости клыков дракона выбрал – Тадам-м-м-м! – вампира?! – Расхохотался Рэл.

- Рэл… - Тук тяжко вздохнул. – А вот ты, лично, кому бы отдал все артефакты, что в нем лежали? А?

- Ну-у-у-у-у-у… Самействам-владельцам… - Рэл прищурился, наверное, уже прикидывая, как бы его чествовали в этих самых «семействах».

- «Рубашка монаха», «прядь Анги», «Шактималагана», «Миерхава», «Онимбарска», «Кольцо Диониса», «Диадема принцессы» - все они принадлежали греческим родам и в разное время были украдены и вывезены за границу. «Шактималагана», «Миерхава» сняли с тел их прежних владельцев, фашисты. «Прядь Анги» и «рубашку монаха» вывезли мужественные конкистадоры, что были еще теми грабителями. – Тук грустно усмехнулся. – Ни один из родов ИНЫХ не предъявит ничего Национальному Археологическому Музею, когда эти артефакты выставят на обозрение. Придут, полюбуются, повздыхают, но потребовать назад или, упаси все небеса, ограбить музей, чтобы вернуть – не осмелятся.

- Ну… Археология – это не мое. – Печально вздохнув, развел руками Рэл. – Но Старейшины будут очень недовольны.

- Да в жопу их. – Легкомысленно отмахнулся Тук. – Давно было пора потребовать ценности обратно, но нет, церемонились с ними! В общем, Макс, если будут проблемы – звони сразу маме. Папа еще думать будет, а мама сразу разрубит!

- Ну, вот и накрылась пи… вся моя анонимность. – Вырвалось у меня, а драконы, переглянувшись, выдали на-гора одну фразу: «Ты просто не умеешь врать!»

… - Ты просто не умеешь врать! – Мой главный редактор, тяпнув соточку беленькой, занюхал ее черной горбушкой и сладко зевнул. – У тебя же по морде лица все видно!

…- Ты же врать-то не умеешь, у тебя все на морде написано! – От порога двери обрадовала меня моя самая первая и безответная любовь.

- Да из тебя врунишка так себе… - Пьяная женщина за барной стойкой обвила мою шею руками и жарко задышала в ухо…

Ну, да…

Врать я не умею.

Зато у меня офигенная фантазия и очень гибкий ум, способный сперва в эту фантазию поверить, а затем и превратить ее в реальность.

Мелочь, пустячок, но…

Приятно.

Приятно, что уйдя из газеты, я прихватил с собой все контракты и фотографировал пару лет, вынуждая того же самого редактора скрипеть зубами от безысходности, ведь на страницах печатались исключительно мои фото.

Приятно, что моя первая-великая любовь научила меня прощаться и уходить без жалости и сожалений.

Приятно, что бухая дама так и не поняла, что играла с огнем, пока не сгорела дотла.

Я ведь не вру не потому что не умею, а потому что мне – лень.

Мне лень вспоминать, кому и что я врал.

А сказанная правда, которую так всегда легко проверить, настраивает людей на благожелательное отношение.

От дурака не ждут подвоха.

От потом уже поздно.

Можно сгибать и разгибать пальцы, считая, сколько же раз это правило: «не врать», вытаскивало меня из всяческих глобальных жоп, задниц и глубоких анусов.

Правду говорить не легко, не приятно, но нужно.

И мстить.

Тоже нужно, обязательно нужно.

Только – не спеша.

Только – искренне простив обидчика.

И вот тогда…

Я усмехнулся и пошагал мимо печальной похоронной процессии из девяти лиц невнятного вида и испитости.

Вот и еще один алкаш отправился в путь.

И пусть его родня и собутыльники твердят хором, какой-же усопший был прекрасный человек, вот, только что пил…

Говном он был этот жиртрест.

Говном, стукачом и мудаком.

И детишек воспитал точно таких же, недалеко упавших от яблоньки.

Я дошел до поворота, до припаркованной в тенечке «Мазды», взятой вчера напрокат в местном аэропорту.

Что же, прощай «стукачок», ты подыхал последние семь лет, по частям сваливая в гроб и мучая свою родню.

Я сел за руль и пару минут помолчал, чувствуя, что дышать стало легче.

Пока я молчал, группа товарищей дотащила гроб до входа на кладбище, сделала шаг за ворота и…

На них сверху рухнула массивная арка, украшенная трехметровым металлическим крестом.

«Ну, даже земля могильная не принимает ни тебя, ни отпрысков твоих…» - Хмыкнул я про себя и повернул ключ в замке зажигания.

… Как ни странно, но я люблю машинки-«япошки». Они достаточно маневренны, неприхотливы, удобны и есть в них какая-то душа, которая европейскому, да и нашему – больше не присуща.

А еще, если в них придавить педальку газа, то можно представить себя вновь за штурвалом «Крокодила», несущегося по-над дорогой, забитой трясущимися от страха, рвущимися вон из города, людишками.

Поворот, поворот и еще поворот…

«Ох, ты, зараза»! – Вырвалось у меня, когда привычная дорога уперлась в шлагбаум, за которым раскинулось новое море, из которого торчали наружу пока еще не затопленные деревья.

Почесав затылок, съехал на обочину, ближе к воде, разделся и, радуясь жаркому, летнему деньку, с воплем влетел в воду.

Покрутив головой и отфыркавшись, нырнул с открытыми глазами, вспоминая места.

Отплыл еще метров на триста, снова нырнул и вынырнул, тут же, обратно – нужное дерево оказалось прямо подо мной.

Провентилировав легкие, нырнул к дереву еще раз.

Оплыл уже склизкий от воды ствол, и, заметив черную дыру, сунул туда руку…

Обсыхая на солнышке, улыбался еще одной своей «маленькой» лжи – все отчего-то были уверены, что я не умею лазать по деревьям!

Я скосил глаза на толстенький полиэтиленовый пакетик, уже отмытый от зеленоватого налета и хмыкнул.

«Даже маленький пакет пролежит две тыщи лет», храня тайны, от которых у некоторых волосы дыбов встают, а у некоторых отнимаются ноги и отказывают почки.

Достав из бардачка нож, аккуратно разрезал туго скрученную колбаску, являя миру двести грамм белого порошка, зоновский нож-выкидуху и изящное, витое кольцо с синевато-красным камнем.

Три предмета, из-за которых в школу пришли тогда еще менты и завертелось-закрутилось дело о химической лаборатории, в которой трое старшеклассников химичили «радостный порошочек», а директриса прикрывала собственного сыночка.

Выплыви тогда эти три предмета, вместо сынка директора села бы наша молчунья Фаридэ, пырнувшая Арвидика этой самой выкидухой, а всплыви порошочек – села бы, вместо директрисы, нежно мной любимая химичка.

Ну, а за кольцо, мог «встать на учет» и я сам.

Высыпал «вещество» в воду, выкидуху повертел и сунул к вещам – сейчас это обычный нож, за него и глаз-то зацепится только из-за наборной, разноцветной ручки, которую, кстати, надо бы почистить.

А вот кольцо…

Я повертел уже изрядно почерневший пестенек с камушком и с легкостью надел его на средний палей левой руки.

Эх, где же сейчас та, которая его мне подарила на память!

Сколько же о ней слухов мелькало, сколько бабок на лавочках подралось, обсасывая ее.