Картагиньо пролезает между канатами, грубо задевает ведущего плечом, едва не сбив его с ног. Он сверлит меня взглядом, как разъяренный бык, пока идет к своему углу. Я собираюсь. Адалия может быть моей слабостью, но она же и моя самая сильная мотивация. Разобраться с этим ублюдком — значит сохранить ее в безопасности. Я и другую половину его рожи разукрашу так, чтобы каждый раз, глядя в зеркало, он помнил, что никогда больше нельзя связываться со мной.

Толпа взрывается ревом, когда ведущий объявляет начало боя. Как и в тюрьме, лица зрителей скрыты тьмой, но их крики заполняют весь зал, когда звучит гонг, сигналя нам занять позиции.

Сквозь общее безумие я различаю несколько выкриков, четко доходящих до моих ушей: «Раздави ему череп!» — в сторону Картагиньо и «Сотри ему рожу!» — в мою.

Похоже, мой соперник принимает это буквально. Или он просто больше не в состоянии сдерживать себя после всех этих лет, которые он провел, готовясь к этому дню. Он бросается на меня, выбрасывая вперед кулак, лезвия между его пальцами рассекают воздух. Я молниеносно уклоняюсь, двигаясь быстрее, чем он мог бы ожидать от бойца моего размера. Люди моего телосложения обычно не исчезают так легко с линии удара.

После нескольких промахов, когда лезвия на его кулаках лишь разрезают воздух, Картагиньо останавливается, тяжело дыша. Он уже вымотан. Его безумные глаза сканируют мое тело, словно он пытается понять, с чем имеет дело. Когда мы впервые встретились, я был тощим, да и медленнее. Все эти годы он готовился к повторной схватке, но без реальных записей моих боев у него не было ни малейшего представления, к чему готовиться. Мы приняли особые меры предосторожности, чтобы эти бои никогда не записывались. Все, что когда-либо утекало, — контрабанда, слишком мутная, чтобы извлечь из нее хоть что-то полезное.

Картагиньо никогда не видел меня в деле после тюрьмы. Я ухмыляюсь, мои зубы блестят через латунные прутья, встроенные в маску на уровне рта.

Толпа ревет, требуя крови, их крики оглушают. Адреналин захлестывает меня с головой. Когда ты делаешь это так долго, как я, ты перестаешь быть просто человеком. Ты становишься самой сущностью насилия.

Картагиньо раскрывает рот в зверином крике, его глаза налиты кровожадностью. Я сохраняю стойку. Он снова бросается на меня. Я жду. С каждым его шагом он приближается, время словно замедляется, крики толпы превращаются в протяженный, глухой звук, как искаженный голос в телефонной трубке. Сквозь прорези маски я не свожу с него глаз. Я не моргаю, не колеблюсь ни на долю секунды.

И когда он, наконец, замахивается, пытаясь ударить меня снова своим кривым движением с лезвиями, я парирую одной рукой. Второй блокирую следующий удар. Заводя обе руки за его локти, я блокирую их у его боков и врезаю шипованным лбом прямо в переносицу.

Его глаза закатываются в орбитах, и если бы я не держал его, сцепив наши руки, он бы покачнулся и рухнул навзничь.

— Где мне найти Снейка? — говорю я достаточно близко к его лицу, чтобы он услышал меня сквозь рев толпы. Мой голос настолько низкий, что вибрация передается прямо в его кости. Когда я становлюсь Спартанцем, меняется даже мой голос.

Он моргает, кровь струится из его разбитого носа, словно он пытается осмыслить звезды, пляшущие перед его глазами. Но я не даю ему шанса прийти в себя. Мне нужно, чтобы он оставался оглушенным и отвечал на вопросы. Я встряхиваю его.

— Я знаю, что он нашел тебя, — шиплю я. — Этот бой — его рук дело. Ты знаешь, как его найти. Так что выкладывай.

Его взгляд с трудом фокусируется на моем лице.

— Или что? — хрипит он. — Мы оба знаем, что ты не можешь меня убить. Это не те правила. — Он ухмыляется, явно наслаждаясь моментом, чтобы добить меня следующей фразой: — Ты даже не представляешь, что мы приготовили для твоей девочки.

Мои кулаки готовы врезаться ему в лицо, но пока я сдерживаюсь.

— Говори.

Он продолжает смотреть на меня с вызовом, и тогда я перестаю сдерживаться. Я швыряю его на пол, оседлав сверху, и снова бью его лбом по лицу. На этот раз я вижу, как кровь покрывает его зубы. Похоже, я вырвал весь верхний ряд. Картагиньо вопит и дергается подо мной, но я прочно зафиксировал его: одно колено на его бицепсе, прижимая его к полу ринга, другая нога давит ступней на его запястье. Ему уже нечем ответить. Он остался без вариантов.

— Говори, — приказываю я голосом, который больше похож на рык чудовища. — Иначе будет только хуже.

В этой игре нет других правил, кроме одного: ты должен нанести своему противнику максимум повреждений, не убивая его. Убийство здесь не исключено, но ты не выиграешь, если оно произойдет «случайно». Это как офсайд. А вот боль — против нее нет никаких ограничений.

Я вдавливаю свое колено в его бицепс, пока не слышу, как под моим весом рвется мышечная ткань.

Он вопит, обнажая окровавленные зубы и десны. Я запускаю руку ему в рот, хватаюсь за самый шаткий коренной зуб и начинаю тянуть. Теперь он кричит, как человек, теряющий рассудок. Его беспомощное тело даже не пытается сопротивляться.

— Все, что тебе нужно, — это постучать по рингу, когда решишь заговорить, — говорю я холодно.

Шум толпы нарастает, и что-то прилетает мне в спину. Зрители начали швырять в нас всякий мусор, чтобы вернуть бой в привычное русло. Но Картагиньо, с дрожащей рукой, стучит по полу. Я разжимаю хватку. Его глаза, налитые кровью, полные страха и безумия от боли, говорят мне наклониться. Убедившись, что он не сможет мне навредить, я опускаюсь к его уху.

Когда он заканчивает говорить, а я выпрямляюсь, кровь приливает к животу, наполняя меня яростью. Все, что этот ублюдок мне сказал, — это их план на Адалию после того, как меня не станет. Последняя попытка ударить меня, жалкий выпад проигравшего. И за это он заплатит.

Срываю перчатки и бью его кулаком в лицо. Его плоть становится месивом, кровь льется потоками. Я почти не замечаю, как ведущий и несколько мужиков хватают меня, пытаясь оттащить. Но я уже в режиме разрушителя. Я — насилие, воплощенное в теле.

Этот ублюдок Снейк должен сдохнуть. И чем раньше, тем лучше. Желательно до того, как я выйду на ринг против Бистли.

Джакс

— Он бы не стал, — тихо говорит Бык.

Я встречаю его черный взгляд из-за своего стола, сцепив пальцы.

— Ты знаешь так же хорошо, как и я: он бы сделал это и еще хуже. Нам нужно решение, и нужно быстро.

— Как я это вижу, есть только один способ выманить ублюдка из его дыры, — спокойно продолжает Деклан. — Ты должен использовать его брата так же, как он использует Адалию. Бистли — единственный, кто ему дорог. Точно так же, как для тебя — Адалия.

Я понимаю, к чему он клонит, но он ошибается. Никто не способен заботиться о другом человеке так, как я забочусь об Адалии. То, что я чувствую, — это больное, неуравновешенное и неконтролируемое.

— Проблема в том, — продолжает он, все еще обдумывая, — что это вызовет полный сраный хаос с другими членами Триады.

— Мне похуй, пока Адалия в безопасности, — бросаю я, прищурив глаза. Планирую. Решаю.

Деклан глубоко вздыхает, поднимается со стула и поправляет костюм.

— Посмотрю, что могу сделать, чтобы ускорить процесс, как только закончу с делами, — говорит Деклан, направляясь к двери. — Через полчаса встречаюсь с тем грязным конгрессменом, о котором я тебе рассказывал, в борделе.

Мы оба знаем, что он не собирается встречаться с этим ублюдком. Он собирается застать его с поличным, пока тот развлекается с оплаченной проституткой. Вот так лорд Деклан Сантори делает свои дела, расширяет свое влияние и заставляет миллиарды течь в его карманы. В ринге он — зверь, а в жизни — утонченный современный мошенник, если нужно. Хамелеон.

— Но ты знаешь, что я всегда рядом, когда тебе что-то понадобится, — добавляет он.

Он разворачивается и направляется к матовым стеклянным дверям, которые плавно открываются с шипящим звуком. Но, сделав шаг, останавливается. Его взгляд мечется между мной и Адалией, которая появляется между раздвижных створок. Будучи моей невестой, она, очевидно, прошла без предупреждения — охрана ее пропустила.