При чтении записки Реденса бросается в глаза явная ошибка, что Каменева арестовывали два раза, – об этом никто больше не говорил. Арест был явно один, и, судя по всему, как раз на две недели, во время которого ему могли приписать и взятку, и связь с Масальским.
Показывали одесские чекисты о неблаговидных поступках Каменева и после отъезда из города. Бывший комендант ОГЧК Чернецкий (не родственник ли это известных музыкантов Чернецких, ведь те, как известно, тоже были одесситами?) в январе 1921 года отправил на имя Северного заявления весьма любопытного содержания:
«Доношу до Вашего сведения, что промежду мной и тов. Каменевым был крупный разговор во время эвакуации из города Одессы советской власти, когда я был назначен казначеем 397-го полка 45-й дивизии (командовал полком бывший комендант Одессы Савицкий, а Каменев был военным следователем полкового трибунала. – O. K.), мы отправились из прорыва на отдых… До этого времени никто из полка не знал, что я чекист. Он себе даже позволил меня назвать палачом Одессы, будто бы я, будучи комендантом губЧК, таскал осужденных в подвал сотнями и расстреливал, все красноармейцы и штаб 397-го полка обратили серьезное внимание на меня, что и могло окончиться надо мной самосудом. Еще неприятностей и нехороших слов он говорил за одесских чекистов (такие чисто „одесские“ обороты речи использует в документе свидетель. – O. K.), прямо волосы могут встать дыбом… Да при нашем походе через всю Украйну пало много жертв, невинных людей, которые по его личному приказанию были расстреляны. Словом, где мы проходили и попадался кто-нибудь хоть мало-мальски ему подозрительный, он хватал его и через некоторое время расстреливал… Где был тов. Каменев, там был плач…»[444].
Более подробно описал послеодесскую чекистскую деятельность Кушнарев, в конце 1920 года вновь находившийся в Одессе и теперь руководивший Особым отделом Губчека:
«Знаю т. Каменева с 1919 года. Встретился с ним в Новозыбкове. Я был зам нач. Особого отдела 12-й армии и начальником активной части. Он был назначен уполномоченным по агентуре. Пробыл он на этой должности около 2 месяцев. Я все думал, что он соответствует своему назначению. Он даже утверждал, что, будучи в Одессе в ОГЧК, в его распоряжении было около 150 сотрудников, которыми он управлял… Товарищ Апетер – нач. отдела – прислал его в качестве следователя, но он не соответствовал, и я его назначил уполномоченным… Но впоследствии я убедился, что он портит лишь работу, тогда когда я сам подбирал в штат сотрудников… Когда наш отдел переехал в Нежин, было Каменеву поручено найти конспиративную квартиру и квартиру для секретных сотрудников. Для этого он выбросил несколько штатных советских работников и вывесил наклейку, что здесь помещается секретная квартира Особого отдела. С этими квартирами вышло целое недоразумение, после чего я решил его откомандировать в распоряжение Политуправления как не соответствующего своему назначению и без права занятия ответственного поста… По агентуре он никакой работы не сделал, именуя себя ответственным работником. Его считали ненормальным человеком, любящим лишь хвастаться… Из Политуправления его перекинули в Управформ, где он был назначен председателем комиссии по ревизии всех районных комендатур; и когда я был в Киеве, я видел начальника Управформа, он сказал, что знает, кто такой Каменев, но за неимением других он его назначил. По окончании ревизии он был откомандирован в распоряжение ЦК КПУ. Я был отозван из 12-й армии в распоряжение Особотдела ЮЗФ. В Харькове я снова столкнулся с Каменевым и узнал, что он назначен членом коллегии Харьковской губЧК. Тут же я встретился с Северным, который работал с ним вместе в ЧК в 1919 году, и он рассказал мне о целом ряде злоупотреблений в ОГЧК, совершившихся Каменевым, и что его необходимо арестовать. Мы пошли к Манцеву, сообщили об этом, тот его отстранил. Но потом он каким-то образом попал в Особый отдел ЮЗФ. Там тоже с ним был целый ряд недоразумений, и его откомандировали в Москву, в ЦК партии.
Мое личное мнение о нем, что ни в коем случае не может занимать ответственных постов, тем более в органах ЧК. Во время отступления он нам дал доклад о его действиях, что он расстреливал налево и направо, не разбираясь, по дороге много людей»[445].
В заключение Кушнарев не советовал обращать внимание на его слова, так как он не очень чистый человек, к тому же страдающий манией величия.
Дал показания не в пользу Каменева и его земляк по Николаевщине Адольф Григорьевич Верхотурский. Настоящая фамилия его была Гайсинский, а псевдоним он взял по названию Верхотурья, где в свое время отбывал ссылку за революционную деятельность. С первой русской революции Гайсинский был в рядах меньшевиков, а с 1918 года – большевиков. В момент подачи заявления он был секретарем Харьковского губкома, а в 1919 году редактировал одесские «Известия». Впоследствии Верхотурский переедет в Москву и до своей смерти в 1933 году в возрасте 63 лет будет журналистом московской партийной печати, в частности редактором газеты «Рабочая Москва». Он написал, что и Ракитина, и Рашеева знает как бывших анархистов и в настоящее время членов компартии с самой лучшей стороны, тогда как обвинения Каменева считает лживыми[446].
Еще двое бывших сотрудников одесских «Известий» обратились в конфликтный подотдел ЦК с поддержкой Северного. Это были экс-секретарь газеты, а теперь заведующий экономическим отделом «Вестника агитпропаганды ЦК РКП» Николай Валевский и бывший соредактор Верхотурского Шахно Эпштейн, некоторое время работавший с Северным в одесском подполье, а затем в Москве служивший редактором в издательстве Центрального бюро Евсекции при ЦК РКП[447]. «Передо мной, – писал Валевский, – как перед советским журналистом, была совершенно открыта деятельность разных органов советской власти… Я должен сказать, что Северный на посту председателя (на самом деле зампреда. – O. K.) ЧК в таком специфическом городе, как Одесса, пользовался, и вполне заслуженно, репутацией в высшей степени честного и добросовестного партийного деятеля. Качество его личности как-то смягчали в обычном представлении масс жесткие черты деятеля ЧК. Он пользовался популярностью в широкой рабочей среде и партийных кругах главным образом своей бескорыстностью, гуманностью, которые он проявлял на своем посту, дававшему столь широкие полномочия. В условиях одесской действительности, где каждый промах или жесткий шаг советской власти использовался недремлющей контрреволюцией великолепнейшим образом в пользу белых, фигура тов. Северного на посту председателя ЧК была в высшей степени полезна в целях укрепления в населении доверия и привязанности к советской власти»[448].
Показания о Северном и Каменеве дал бывший руководитель одесской рабочей дружины и комендант Временной чрезвычайной следственной комиссии Евсей Макар-Лиманов. Вот что он заявил:
«Я, Макар, знаю тов. Северного с 17-го года по Одессе, когда был член Совета… В 1918 году в августе я состоял с Северным в подпольном ревкоме, где он состоял начальником подпольной контрразведки. В 1920 году после моего освобождения из тюрьмы работал с ним в Одесской губЧК (точнее, во Временной чрезвычайной следственной комиссии, где Макар был комендантом. – О. К.), где тов. Северный пользовался наибольшей популярностью среди рабочих и партийной массы как преданный, честный товарищ, отличавшийся в борьбе с контрреволюцией и бандитизмом, постоянно подвергавшийся опасности со стороны бандитов (каких? – O. K.). Потом работал с ним в РКП».
О Каменеве же Макар сообщил, что, будучи в 1919 году в белогвардейской тюрьме, ему не раз приходилось слышать о Каменеве как подозрительном субъекте, связанном с известным провокатором Масальским и к тому же выдававшем себя за брата «главного» Каменева[449].
