«В период перехода одесской организации от нелегальщины, когда в городе еще были французы и нами было устроено открытое заседание Совета рабочих депутатов… с участием двух французских офицеров, уполномоченных адмиралом Д'Ансельмом о форме передачи города, в котором я участвовал в качестве члена исполкома, меня вызвали в коридор неизвестные два человека для каких-то переговоров. Они мне отрекомендовались: Каменев и Моссальский (так в тексте. – O. K.), работающие самостоятельно в Одессе, куда были посланы Центральным Комитетом Российской Коммунистической партии для… контрразведывательной работы. Я у них попросил мандаты и вообще, что может свидетельствовать об этом. Они сказали, что у них нет, и дали уклончивые ответы, которые сейчас не помню. Я ответил резким отказом и возвратился на заседание.
После ухода французов, когда я был назначен членом президиума Временной чрезвычайной следственной комиссии, вышеназванные товарищи опять явились ко мне, настойчиво предлагая свои услуги, говоря, что могут дать материал о неприятельских контрразведках. Я опять отказал, считая их подозрительными… Через пару дней эти самые Каменев и Моссальский пришли ко мне с запиской, их рекомендующей и предлагающей мне принять от секретаря областкома тов. Елены Соколовской. Я им поручил собрать и дать тот материал, о котором они говорили, то есть о шульгинской контрразведке, для этого выдав соответствующий мандат. Они произвели обыск на Южной улице, дом 10 или 14, откуда привезли массу бумаги, которая через несколько дней пропала из здания комиссии. В первые дни тов. Каменев, для того чтобы развеять недоверчивое мое к нему отношение, в доказательство своей действительной причастности к революционерам ссылался на то, что был арестован за некоторое время до переворота в кондитерской Дитмана на Тираспольской ул., угол Преображенской. У него было отобрано около 100 000 рублей, о чем было напечатано в одесских газетах, что это, по всей вероятности, большевик… я лично сам читал. На мой вопрос, как он освободился, он мне что-то ответил, что именно – сейчас не помню, но помню, что мне его объяснения не понравились… Во время моей работы в Следственной комиссии Каменев никаких пособий не просил и к продуктам, которые покупались для сотрудников (хлеб, колбаса), не прикасался, видимо, материально не нуждался. Одет был хорошо.
Через некоторое время, то есть через 3–4 месяца… я узнал, что Моссальский, который был ближайшим другом Каменева, вместе с ним ходил, проводил время и в мое пребывание вместе работал… оказался злостным провокатором и сбежал на французский военный корабль. Каменев был арестован по подозрению в соучастии, насколько я помню, но затем при эвакуации был освобожден.
Каменева вторично я встретил при эвакуации из Одессы по дороге из Балты в Умань 12-й армии, где он работал в Особом отделе, и около местечка Терновка арестовал четырех человек, кажется поляков, и в ближайшем лесу они были расстреляны нач. отряда»[438].
Ту же самую характеристику, хотя и с иными деталями, дал Каменеву и Масальскому в конце 1920 года Иосиф Южный:
«В момент эвакуации… Союзных войск из Одессы происходил первый пленум подпольного совета в Народном доме в Одессе. Там присутствовал представитель Союзного командования и велись переговоры о порядке эвакуации. Мне передали, что два лица хотят меня видеть. Я вышел и увидел двух людей, оказавшихся Каменевым и Масальским… Первый их вопрос был, заведовал ли я подпольной коммунистической разведкой. Я ответил им, но до этого спросил: „А зачем вам это знать?“ Они показали мне выписку из газеты, где говорилось об аресте двух авантюристов – Каменева и Масальского – и указывалось, что при них были найдены крупные суммы. Они говорили, что работали здесь подпольно и руководил ими какой-то матрос, являвшийся резидентом ВЧК, что доклады им посылались в ВЧК и в настоящее время они связь утеряли из-за ареста. Говоря, что у них имеются большие материалы о контрреволюционерах, так как по поручению резидента ВЧК они имели непосредственную связь с белой контрразведкой, они мне предложили поручить им организовать самостоятельную ЧК».
Южный поинтересовался, как проверить правдивость их слов? Но ничего достоверного в ответ не прозвучало. Масальский, по словам Южного, сообщил о себе совсем мало, а «Каменев указывал, что его настоящая фамилия – Розенфельд и он родственник товарища Каменева – члена ЦК», а также что его знают в Николаеве. «Время, – отмечал Южный, – было критическое, проверять их происхождение не было возможности, и они слишком настойчиво предлагали свои услуги…» Им был дан испытательный срок.
«Неоднократно присматриваясь к их работе, – писал Южный, – являлась мысль, что они слишком опытны, чтобы быть новичками в этом деле. Большие связи с контрразведкой не удавалось установить никакому другому коммунисту… Я лично не мог до конца отказаться от мысли, что, может быть, мы приняли слишком опытных провокаторов. Ни одного факта о происхождении Каменева и Масальского до моего ухода из ЧК проверить не удалось». Каким образом узнали, что Масальский оказался провокатором, он не знал, поскольку в то время его не было в Одессе. Каменева Южный встретил вновь в конце марта 1920 года, когда первый приехал из Киева. Выслушав рассказ о его похождениях, Южный пришел к убеждению, что если Каменев и не провокатор, то, во всяком случае, он авантюрист и карьерист[439]. Северного же Южный 6 января 1921 года, естественно, охарактеризовал с лучшей стороны[440].
Составили заявление против Каменева четверо работавших в ОГЧК сотрудников, работавших там в предыдущий период: заведующий фотографией Иосиф Якоби и трое чекистов, чьи имена превратились в фамилии-псевдонимы: бывший секретарь оперчасти «тов. Юрий» теперь уже под фамилией Юрьев, этим подразделением заведующий, а также Арнольд Арнольдов-Кессельман (бывший помощник Северного «тов. Арнольд», неоднократно упоминавшийся Каменевым) и Давид Давыдов-Малышкевич (возможно, тот самый «тов. Давид», который участвовал в аресте фигуранта письма). Последние двое могли бы Золотусскому дать более подробные показания, но они уже собирали свои вещи, чтобы отправиться в Крым, где вскоре будут помогать ставшему предЧК Михаилу Вихману в проведении Красного террора. В письме Каменев характеризовался как темная личность, рекомендовавшая на службу Масальского, оказавшегося сотрудником добровольческой контрразведки, скрывшимся от ареста, и вообще, по слухам, подозрительным типом[441].
12 ноября 1920 года Станислав Реденс, возглавлявший в то время Харьковскую ЧК, обратился в Контрольную комиссию со служебной запиской, в которой указывал, что Каменев работал у него в юридическом отделе в качестве следователя. Однажды к Реденсу поступило заявление, что Каменев получил взятку за освобождение фабриканта Шпанделя, направленное, кажется, его сыном; в связи с этим следователь, по словам его бывшего начальника, просидел около двух недель и был освобожден за недоказанностью. Второй раз, по словам Реденса, его арестовали по подозрению в провокации: он рекомендовал на службу в ОГЧК некоего Масальского, оказавшегося провокатором, что выяснилось, когда в августе была раскрыта белогвардейская организация, в которой последний принимал участие; однако, поскольку 23 августа из Одессы эвакуировались неподготовленно, то всех заключенных, включая Каменева, освободили. Что касается докладов М. Каменева на т. Ракитина, то Реденс заявил, что о таковых совершенно ничего не знал, хотя и был не просто завюротделом, а членом коллегии Губчека [442]. Относительно же Ракитина руководящий чекист писал, что «знает его как ответственного партийного работника, против коего ни одного раза не выдвигалось какое-либо обвинение в каких-либо преступлениях или проступках, порочащих его партийную честь». Аналогичную Ракитину характеристику Реденс дал спустя полторы недели и своему бывшему сослуживцу Северному[443].
