Лето ввалилось в июль, но, несмотря на жару, Виктора Николаевича Садовского бил крупный озноб. Быть может, стоило послушаться Машу Рокотову и поехать на похороны Давыдова? Теперь уж совсем поздно. Можно не оправдываться, что жена Бориса настояла на погребении не в Ярославле, а на деревенском кладбище под Мышкиным, где похоронены и его и ее родители. Там его и отпевали в местной церкви, там и поминки были в какой-то столовой при совхозе.

Садовский достал из стенного шкафа початую бутылку, налил прямо в чайную чашку. Выпил. Выдохнул. Полегчало. Руки и колени перестали трястись. Внутри что-то еще прыгало и дергалось, наверное, сердце, но снаружи все уже было терпимо.

Вчера Бориса зарыли. Все. Как раз тот случай, когда жаль, что к гробу багажник не приделаешь. Борису, пожалуй, точно было жаль. Он всю жизнь по крупицам собирал добро… Да что там, тырил все, что плохо лежит, а то, что лежало хорошо, сначала умело перекладывал. Талант у него был воровать и не попадаться. Или, может, его, Садовского, задача была – его ловить?

Если бы похороны были здесь, в городе, и не в воскресенье, Садовский непременно организовал бы настоящую панихиду: оформили бы актовый зал, подготовили речи, траурный караул, цветы, автобусы, поминки. Ректор плохо представлял, кто бы это все подготовил, ведь раньше во всех скорбных и торжественных случаях суетился как раз Давыдов. А теперь он умер. Умер?

Нет. Не умер. В том-то и дело. Его убили! Его смерть не первая и, может статься, не последняя из задуманных и осуществленных только для того, чтобы Садовский не дошел до финиша на выборах. Ректор знал, что все эти трагические события – только из-за него, но вины за собой не чувствовал, с чего бы вдруг? Его мучило другое чувство, стократ сильнее, чем вина, – страх. Страх, что одной из жертв станет он сам. Ведь убийцы подобрались к нему уже очень близко. Слишком близко.

Мог ли Виктор Николаевич Садовский назвать Давыдова своим другом? Нет, конечно. Положа руку на сердце, он бы мог смело сказать: друзей у него не было вовсе. Собственно, даже это сказать Садовскому было некому. Только ей, только Рокотовой, она поймет, она простит. Почему? Потому что она ему никто, и он ей – тоже. Они совсем чужие друг другу люди. Тот факт, что он просто-напросто влюблен в свою давнюю знакомую, Виктор Николаевич старался изгнать из своего сознания, убедить себя, что любовь эта, нет, скорее влюбленность, ровным счетом ничего не значит.

Он был влюблен в Машу Рокотову еще с тех самых времен, когда она была студенткой, а он преподавал в вузе, где она училась. Даже тогда было в ней что-то необыкновенное, мощное, затягивающее. Садовский уже давно считал себя зрелым и прожженным ловеласом, но Рокотова со второй парты смотрела так, будто читала все его чувства, крупными буквами написанные на его лбу. Казалось, неизмеримо больше знала она жизни и о любви. Или не казалось?

Садовский почувствовал себя глубоко оскорбленным, когда Маша вышла замуж за студента Каримова, который был всего на два года ее старше. До этого ее замужества все еще было возможно, Виктор Николаевич мечтал, что наступит удобный момент, и он с Рокотовой объяснится. И она непременно с восторгом примет его ухаживания. А как же иначе? И вдруг стало ясно: удобный момент упущен, и другого не представится.

Один лишь раз он поцеловал Машу. По-дружески в щеку, в день экзамена. Она была уже беременна и вот-вот должна была родить. Какие уж тут романтические отношения? И все же этого поцелуя хватило Садовскому на всю жизнь. Все остальное он додумал сам: их несостоявшийся роман, ее не доставшуюся ему нежность, неслучившееся расставание.

Порой, встречаясь с нею, Садовский не мог скрыть улыбки, вспоминая их страстное свидание в только что прошедшие выходные. Свидание, которого не было. Он все надеялся, что удобный момент объясниться с Машей наступит еще раз. Шли годы, Рокотова становилась день ото дня, год от года все желаннее, но нужный момент никак не приходил. Садовский не мог разбивать ее брак с Каримовым, потом не мог ее брать с маленьким ребенком, а потом вдруг и с двумя. Не мог не жениться, ведь его собственная скумбрия мороженая забеременела. Не мог бросить своих маленьких дочерей. Когда вдруг случилось чудо, и Рокотова оказалась на временной работе в его вузе, он все-таки опять не смог решиться. Не станет ли это соблазнением подчиненной? Что скажут люди?..

И вот, наконец, нужный момент вот-вот наступит. Маша не случайно пришла ему на помощь с этими выборами. Значит, он ей не безразличен. Осталось совсем не много. Чуть-чуть потерпеть. До тех пор, пока выборы не состоялись, он не имеет права говорить Маше о своей любви. Она, конечно, ответит взаимностью, Садовский не сомневался, но это будет похоже на жалость. Куда лучше штурмовать женское сердце будучи победителем. А он им непременно станет. Маша Рокотова сама сделает его победителем!

Телефонный звонок с дешевым стеклянным дребезгом разрушил все его хрустальные фантазии.

– Виктор Николаевич! Почему вы не были на похоронах Давыдова? – резко спросила Рокотова, едва Садовский снял трубку.

– Господи, Маша, не кричи, – взмолился Садовский. – Ты же знаешь, похороны были где-то у черта на куличках, в его родной деревне…

– Знаю. Я там была.

– Зачем? – удивился ректор.

– Думала, вы там будете, как я велела, возьмете церемонию в свои руки. Покажете, что смерть друга, коллеги и соратника – удар для вас. Отдадите последний долг.

– Маша, кому бы я стал там это показывать? Его жену я едва знаю. Родственников, особенно деревенских, удивлять без толку.

– Там вчера был весь университет, – отрезала Рокотова, – во главе с Зайцевым.

Ректор едва не выронил трубку.

– Не может быть!

– Я говорила вам: хотите победить на выборах, слушайтесь меня. Да у меня такое впечатление, что в вашем кабинете в последний приезд я разговаривала не с вами, а с Зайцевым! Вот он как раз и выполнил все, чему я учила вас. И автобус обеспечил, и гражданскую панихиду организовал, и говорил так, что многие прослезились. И главное – каждый из присутствующих понял, что вы палец о палец не ударили, чтобы проводить Давыдова в последний путь.