Зима, медленно сойдя со сцены, уступила место бурной весне, когда страну впервые по-настоящему ошеломила значимость «дела Судано». По мере приближения к лету его истинный смысл становился все более очевидным, заставляя простых людей выходить на улицы и выплескивать в протестах свое непрерывно нарастающее отчаяние. Осень принесла временное затишье, а зимние холода загнали боль за стены домов, где она, продолжая набухать тяжким нарывом, оставалась невидимой.

Клифтон Чедвик вздрогнул и зябко повел плечами, поднимая повыше воротник пальто из верблюжьей шерсти. Пока он шел от машины к крыльцу, густой снег успел облепить шею и плечи, и теперь, сбившись мокрыми комками вокруг воротника рубашки, таял и стекал за шиворот. Чедвик переложил сумку с продуктами из правой руки в левую, вставил ключ в замок и с облегчением переступил порог квартиры.

Послышался треск. Над его головой брызнули осколки фарфора. Чедвик уронил сумку, пинком захлопнул дверь и пригнулся, уворачиваясь от летящей в него стеклянной вазы с водой.

– Эбби… что слу?..

Трах! Вода залила ему плечи. В стену, возле самого уха, вонзился осколок стекла.

Чедвик бросился вперед, чтобы утихомирить свою сожительницу, вооруженную теперь не фарфоровой миской, а массивными ножницами. В несколько прыжков Чедвик пересек комнату. Что за бес вселился в женщину?

– Эбби! Эбби! Положи ножницы! Ты словно с ума сошла. Что случилось?

Женщина отступала, стискивая в правой руке свое оружие и не произнося ни слова. Глаза ее покраснели, словно от недавних рыданий. Причина для слез явно была нешуточной, а он, кажется, помешал ей собирать вещи — на кровати лежал раскрытый чемодан.

– Отойди от меня, ничтожество! — взвизгнула подруга, взмахнув ножницами. — Только подойди — убью!

Приближаться Чедвик не стал, но, посчитав за добрый знак хотя бы то, что она заговорила, снова спросил:

– Эбби, в чем я виноват?

– А ты не знаешь, Большой Человек? Мистер Умник, разваливший всю систему! Разве не ты под ручку вывел Джастина Судано из зала суда?

– Да о чем ты толкуешь, Эбби? Какое это имеет отношение к нам? Когда я уходил сегодня утром, ты лежала в этой самой постели и улыбалась. Разве ты не была счастлива?

– Еще этим утром у меня была работа, куда я ходила с улыбкой на устах, была карьера в Агентстве национальной безопасности. А теперь, благодаря тебе и твоей шайке, я безработная. И, наверное, навсегда.

– Почему? Как?

– Ты еще не догадался? Меня уволили из-за твоего теста, слизняк! Нас всех отправили на тестирование, и я пролетела. Теперь я статистический псих, а это означает, что ненадежна, и мне нельзя доверять секреты. Меня вышвырнули сразу после ленча. Пока я освобождала свой стол, охранники торчали у меня за спиной, а потом вывели меня на улицу…

– Эбби! Я…

Чедвик шагнул вперед, примиряюще подняв руки и собираясь ее обнять.

Нога Эбби угодила ему в пах, а когда он согнулся от боли, она сжала ножницы и вонзила оба длинных лезвия ему в спину. Потом шагнула в сторону и стала смотреть, как он медленно оседает на пол. Когда Чедвик перестал шевелиться, она выдернула ножницы, вытерла их, бросила в чемодан и продолжила свои сборы.

Тайри Хоси стоял, ежась на ледяном ветру, и страстно желал, чтобы репортаж поскорее закончился. Это был уже пятый выезд на сегодня, и глаза ему словно запорошило песком, а ноги совсем окоченели. Район тоже был не из приятных, и он прекрасно понимал, что микрофон оружием не назовешь.

Оператор, громадный негр Абдул Хабиб Уоткинс, несмотря на свой внушительный рост, явно разделял его чувства и разрывался между работой и необходимостью присматривать за машиной с оборудованием. Настроив камеру, он дал Тайри сигнал начинать.

– Это типичный день в Южном Бронксе, — заговорил Тайри. — У меня за спиной знаменитое здание, некогда известное под названием «Форт апачей». Теперь его называют иначе — «Небесная горка». Это здание — часть великой американской «ферм-машины». Днем и ночью полиция доставляет сюда арестованных. Они входят в эту дверь, поднимаются на лифте на верхний этаж, а затем, вероятнее всего, снова спускаются вниз и через служебный выход попадают в переулок с противоположной стороны здания. Но оказываются не в тюремном фургоне, а на свободе.

Тем, кому удалось оказаться внизу, больше не нужно убегать от полиции. Все признанные «ферм-позитивами» знают, что за любое преступление, кроме убийства, вооруженного ограбления или изнасилования, их даже не арестуют. В тюрьмах для мелких нарушителей закона не хватает места, а прокурорам известно, что с тех пор как семь месяцев назад суд над убийцей Джастином Судано закончился его оправданием, у них буквально не осталось шансов вынести обвинительные приговоры прочим преступникам.

А таких людей на наших улицах сейчас гораздо больше, чем когда-либо. И не только здесь, в Нью-Йорке, но и в Чикаго, Лос-Анджелесе, Питтсбурге и любом большом американском городе, поскольку искушение безнаказанностью пересилило страх, который прежде сдерживал кое-кого из них.

Кроме того, у них немало свободного времени. Почти все позитивы слоняются без дела, поскольку не могут найти работу.

Тест на «синдром Элбана» весьма прост. Наличие фермента в крови можно определить в ходе очень простого исследования. Работодатели, за которыми официально признали конституционное право проводить таковые, теперь зачисляют в штаты своих компаний медиков, единственная цель которых — выявлять работников с положительной реакцией: тех самых несчастных людей, которых в современной Америке начали называть «новые неприкасаемые».

Следствие: там, где до сих пор была просто нестабильность, наступил хаос. В воздухе запахло революцией. Мир замер в ожидании: что противопоставит наше свободное общество надвигающемуся разгулу уличной анархии?

В любом другом месте на Земле проблему решили бы штыками и концентрационными лагерями. Кстати, во многих странах именно так и поступили. «Синдром Элбана» не признает национальных границ, не уважает ни расы, ни пола, ни общественного положения. Но в нашей стране эту игру, кажется, придется сыграть до конца, и многие полагают, что с ее окончанием американскому обществу — каким бы оно ни было до сих пор — придет конец.

Репортаж из 41-го округа Южного Бронкса вел Тайри Хоси, «WBC News»

– Я все-таки согласился встретиться с вами, доктор Элбан, несмотря на то, что вы натворили.

– Не я, господин Президент, природа. И если не доктор Элбан, то кто-нибудь другой обязательно установил бы эту связь. Лично мне очень жаль, что и вы оказались жертвой фермента, но это, признайтесь, не влияет на факт его существования.

– Сейчас его называют «синдром Элбана». Большая честь для врача! Его имя попадает в учебники, верно?

– Господин Президент, давайте перестанем ходить вокруг да около. Мне известно, что вы позитив. И это не предположение.

– Однако сама история моей жизни начисто опровергает вашу теорию. Мне шестьдесят четыре года, из них я и дня не провел в тюрьме и ни разу не был арестован. Уж меня-то вам не удастся очернить.

– Я и не пытаюсь. В конце концов, я сам позитив.

– Что?

– Да, я тоже болен, и тоже никому об этом не говорил. И у меня тоже чистое досье, на бумаге. Но это вовсе не означает, что в моем прошлом нет поступков, которых следует стыдиться. Дело не в этом. Мы с вами, вероятно, достаточно стары и имеем достаточно высокий социальный статус, чтобы болезнь не заявила о себе: поэтому каждый из нас не представляет опасности для других. Но между нами находится огромное число менее удачливых людей. Только в нашей стране их почти четверть миллиона.

– По-вашему, виноват я? Но я лишь жертва.

– До определенной степени. Вы же видите, что происходит вокруг. Люди, как вы и я, наверняка существовали на протяжении всей истории человечества, но лишь теперь наличие фермента в крови расценивается как роковое обстоятельство. Теперь тест позволяет обществу идентифицировать часть своих граждан как преступников — и не статистически, а на индивидуальном уровне.