Но Слава молчал, понимая, каким это будет лишним сейчас. Он ведь пришел, чтобы просто быть рядом.

И был, пока не вышло время, и Ольга Генриховна не написала ему: «Пора выходить». Слава нехотя выпустил руку Льва из своей, поправил на нём одеяло, как на ребенке, и, уже было собравшись уйти, на мгновение застыл в раздумьях. Да или нет? Сделать или?..

Сделал. Наклонился и поцеловал шершавые пересохшие губы, не ответившие ему взаимностью.

— Я украл у тебя поцелуй, — прошептал Слава. — Прости, что без активного согласия, но… Я потом верну, если что.

И почувствовав, как карман джинсов обжигает новыми сообщениями («Вячеслав, вы тут?» и «Аууу»), он заставил себя оторваться от постели и выйти из палаты. Так быстро, как только мог, чтобы не дать себе шанса спрятаться под кроватью и провести рядом со Львом всю ночь.

Вернувшись домой ближе к полуночи, он наткнулся на сонного старшего, который — засранец — обещал лечь пораньше, а теперь караулил его у порога.

— Куда ты ходил? — с тревогой спросил Мики.

— Прогулялся перед сном, — он старался не смотреть в глаза. Взгляд — предатель, всегда выдает вранье. — Развеялся.

— А, — вроде поверил. — Мне тоже надо было. Не спится.

И, потерев глаза, вернулся в свою постель, накрывшись одеялом с головой.

Слава же так и не заснул в ту ночь: улегшись на половине кровати, где обычно спал Лев, он обнимал его подушку и думал, что лучше бы спрятался под кроватью. Лучше кафельный пол больницы, чем мягкая постель без него. Завтра скажет, что скоро заберёт его домой. Что они снова будут жить вместе.

Лев [87]

Это был яблоневый сад — такой прекрасный, что в памяти всплыло слово: «Эдем». Он никогда не пытался представить Эдем всерьёз, не заходил в воображении дальше библейских картинок, а теперь вдруг видел его наяву: сочная зелень, несуществующего оттенка зелёного, и красные наливные яблоки: красные как огонь, как кровь, как закат. Несуществующим яблочным цветом.

Они разместились под деревом: Слава сидел, привалившись к массивному стволу — у яблонь, наверное, таких и не бывает, — а Лев лежал, положив голову ему на колени. Они были одеты в белый наряд, похожий на однотонную больничную пижаму, но сшитую из легкой ткани, хотя, говорят, в Эдеме одежд не шьют. Значит, уже познали стыд. Волосы у обоих были длиннее, чем обычно, Лев чувствовал, что его локоны разметались по Славиным коленям, Славины же были до плеч и вились на концах. Лев протянул руку, чтобы дотронуться до его волос, но Слава перехватил его пальцы, прижал к губам и поцеловал. Стало тепло. Только тогда Лев понял, что почти ничего не чувствует: ни его колен под затылком, ни твердой земли, ни собственного тела. Но когда Слава касается губами — чувствует.

— Я что, умер? — спросил он, пытаясь сохранить тепло на руке как можно дольше.

Слава опустил их сцепленные руки на грудь Льва и покачал головой:

— Нет. Но тебе было бы страшно здесь без меня.

Лев повернул голову, вглядываясь в вереницу яблоневых деревьев.

— Здесь не страшно, — заметил он.

— Без меня было бы хуже, — возразил Слава. — Поэтому я рядом.

Не выпуская его руки, Лев сел, ощущая неясное беспокойство, и ещё раз огляделся. Луга и деревья. На сотни метров вокруг не было видно больше ничего. Он дотянулся до яблока, упавшего неподалеку, и надкусил его: оно хрустнуло, как пенопласт, и на вкус оказалось таким же. Лев проглотил его, потому что плеваться в красивых садах неприлично, но оставшуюся часть откинул в сторону. Он придвинулся поближе к Славе, стараясь унять странную тревогу, и только тогда заметил, что почему-то меньше его в размерах: и ниже ростом, и уже в плечах.

Слава спросил:

— Обнять тебя?

Он закивал:

— Да. Да, пожалуйста.

Теплые руки окутали его объятиями, и в тех местах, где их тела соприкоснулись, Лев ощутил себя. В остальном он был будто бы бестелесен, но там, где его касался Слава, бурлила и наполнялась кровью жизнь. Он вжался в него, желая ощутить больше настоящего.

Мягкие губы коснулись уха.

— Можно тебя поцеловать?

Снова кивки:

— Да! Да… — и он первым прижался к его губам своими.

Он почувствовал, как Славино дыхание, едва коснувшись языка, нёба, горла, скользнуло в него, расправляя легкие, и распахнул глаза. Его губы, руки, тело — всё ускользнуло, исчезло, оставив Льва одного в черноте пространства. Он дернулся в попытке сесть, но тело не поддалось ему, ответив режущей болью в груди. Он упал на подушки, жадно глотая воздух, и, как в лихорадке, зашептал: — Слава, Слава, Слава…

А потом пришла медсестра, и Лев понял, что чернота, в которой он очутился — всего лишь больничная палата. За окнами стояла глубокая ночь.

— Как вы себя чувствуете? — она поставила стакан воды на тумбочку.

— Нормально, — выдохнул Лев. — А где…

Он не знал, как спросить. Моя семья? Мой муж и мои дети? Они приходили? В голове рой вопросов.

— Они завтра придут, — она ответила сразу на все.

«Завтра», — повторил Лев, пытаясь вникнуть в значение этого слова. Разум не подчинялся ему, сознание то и дело ускользало в неясный туман. Так вот что переживают люди, когда он отправляет их в это странное царство наркоза? Нестерпимая жажда, тупая боль и пляшущие мозги. Он приподнялся — девушка, чьё лицо он не узнавал, придержала его, как старика, — и вцепился в стакан, жадно высушивая. Снова упал на подушки, проваливаясь в сон, который не принёс ни чувств, ни образов.

Утром он чувствовал себя даже лучше, чем обычно, мозг заработал на пределе и тревожно напоминал ему, что в часы посещений придёт Слава. Лев поймал своё отражение в черном экране разрядившегося телефона, ужаснулся собственному лицу, откинул одеяло и подтянул тело на руках: нужно срочно в душ. С груди посыпались какие-то провода, Лев схватил их разом пятерней и оттянул в сторону, срывая — датчики на мониторах запищали. Не обращая никакого внимания — как будто так и надо, — он уже вставал на ноги, придерживаясь за койку.

Прибежавшая медсестра — теперь он её узнавал, это была Лиза из хирургии, — схватила его за плечи и принялась усаживать обратно.

— Лев Маркович, вы куда собрались?!

— Мне нужно в душ, — прямо сказал он ей.

— В душ?! Вам пока нельзя!

— Кто сказал?

— У вас корсет на ребрах и вообще… Вам вставать нельзя!

Лев, как будто не замечая давящих на плечи ладоней, опустил растерянный взгляд на девушку. Заметил:

— Но я уже встал.

— Так лягте обратно!

Он не лёг, но сел. Понимая, что не в том положении, чтобы командовать, он с надеждой спросил:

— Можно хотя бы зубы почистить?

Она выдохнула:

— Да зачем вам?!.. Вы только в себя пришли.

— Во рту как будто кто-то насрал.

— Это после анестезии.

— Анестезиолог насрал?

Она фыркнула от смеха, но Лев смотрел на неё серьёзно. Ему вообще казалось, что это очень серьезный разговор.

Лиза сдалась:

— Хорошо, но я помогу дойти до ванной.

Она перехватила его руку и завела за голову, он встал, опираясь на хрупкое плечо, которое, казалось, не в силах его выдержать. Поймав нужно положение тела, позволяющее ему шагать без боли, Лев пошевелил пальцами на Лизином плече и спросил: — Как тебе мой маникюр?

— Очень красивый, — сразу сказала она.

Он цыкнул, не соглашаясь:

— Цвет не очень.

— А почему такой выбрали?

— Сын выбирал, — ответил Лев. — У него со вкусом не очень, он из детского дома.

Она опять фыркнула, смеясь чему-то своему. Добравшись до ванной — своей собственной, с душевой кабиной и индивидуальным гигиеническим набором, — Лев оперся руками на косяки, сообщая Лизе:

— Мне нужно поссать.

— Э-э-э… Помочь?

Лев представил, как она будет доставать ему член из пижамных штанов, и помотал головой, пробираясь к унитазу по стеночке.

— Не надо, — сказал он. — А то тебя обвинят в харассменте.

— Скорее вас, — негромко откликнулась девушка, прикрывая дверь.