Прошло больше десяти минут в умиротворенной тишине, которые они со Львом провели в обнимку, наблюдая перед собой старшего сына, прежде чем Славу кольнула тревога: слишком тихо. Он вздрогнул, подался вперед, выпуская из объятий Льва, спросил: - Где Ваня?

- Кажется, собирался искать Мики, - припомнил Лев, не выражая особого беспокойства.

- Но Мики-то здесь.

Он найдёт Ваню в другом конце лаунж-зоны, залипающего на рыбок в большом аквариуме, и, сделав голос строже, скажет, чтобы тот не отходил так далеко. Мальчик нехотя отлипнет от стекла и поплетется за ним, обратно к диванам. По пути Слава, обернувшись, сделает неловкую попытку наладить тактильный контакт, взъерошить сыну волосы, но Ваня увернется от его руки.

До самого выхода на посадку ему будет вспоминаться, как ни один из них не заметил, что Ваня пропал.

Почти 15 лет. Лев [3]

Больше всего Лев жалел о доме. О настоящем деревянном доме на берегу моря. В Новосибирске у них такой был, хотя в Новосибирске даже не было моря.

Ну, такого моря, про которое бы знал кто-то, кроме самих новосибирцев. Морем называли Обское водохранилище – этакая бескрайняя лужа без берегов. Если не смотреть на картах и не искать водохранилище на спутниковых снимках, вот так, стоя на пляже в окружении единичных сосновых деревьев (ну, прямо как пальм), запросто можно поверить, что смотришь на часть Мирового океана.

Про дом тоже никто не знал, кроме них двоих. Даже дети не знали. Нет, не так: особенно дети не знали. Ведь дом и нужен был для того, чтобы от них прятаться.

А ещё от родительских обязанностей.

От работы.

От быта.

От взрослой жизни.

Лев придумал это десять лет назад, когда Мики только появился в их жизни. Больше всего в родительстве его пугала не ответственность, и даже не сама опасность затеи, а то, во что оно способно превращать отношения. Он боялся за себя и Славу. В детстве он видел, как это случилось с его родителями, как это случалось с родителями его друзей: усталость друг от друга, пустые взгляды, молчание за ужином, сон в разных кроватях – поверить невозможно, что когда-то эти люди любили друг друга больше всего на свете.

Он верил, что у них так не будет – верил целый год, пока не случилось Утро Шестого Марта. Вообще-то, самое обыкновенное утро. У других семей таких, наверное, навалом. Льву нужно было на работу к восьми, Славе – на какую-то конференцию для художников и дизайнеров к девяти, а Мики – в детский сад, но он тянул время, бесконечно долго завтракая овсяной кашей. Лев поторапливал его каждый раз, как проходил мимо («Мики, пожалуйста, ешь быстрее»), но чем больше отец об этом просил, тем медленнее жевал мальчик.

Стрелки на часах показали 7:40, а Мики так и сидел над тарелкой с кашей. Слава, пристроившись рядом за столом, рисовал в планшете. Лев, глядя на эту картину, вспыхнул. Гнев перепал не на Мики, а на Славу.

- Почему он ещё не одет? Я опаздываю.

Слава удивленно посмотрел на Мики.

- Ему шесть, он сам может одеться.

- А ты не можешь с этим проследить? – он бросил взгляд на планшет в его руках. – Ты всё равно ничем на занят.

- Вообще-то я за…

- Вообще-то это не так важно, как то, что в восемь утра я должен быть на работе, а в восемь тридцать на операции!

Помолчав, Слава твёрдо ответил:

- Но для меня это важно.

- Ты можешь просто собрать его и не спорить со мной за двадцать минут до начала рабочего дня?

Слава не продолжил спор. Мики, напуганный разговором на повышенных тонах, перестал сопротивляться и второпях натянул на себя вещи, надев футболку задом-наперед (перенадевал уже в коридоре). Когда они вышли за порог квартиры, Лев ушёл, не поцеловав Славу на прощание – просто забыл. Впервые забыл об этом.

Потом, когда эмоции схлынули, он много думал о раздражении, охватившим его в тот момент. Конечно, он и раньше раздражался на Славу: когда тот, дразня Льва, называл «красавчиками» других мужчин, или когда надевал рваные джинсы в тридцатиградусный мороз, или когда в десятый раз подряд заставлял смотреть с ним первый сезон «Теории большого взрыва». Но он ещё никогда не злился на Славу из-за каши, ребёнка и опоздания на работу.

«Наверное, это оно», - подумал Лев.

Вечером, вернувшись домой, он встретил Славу долгим, глубоким поцелуем (компенсация за его отсутствие утром) и сказал:

- Собирайся, у меня для тебя сюрприз.

Слава обернулся на детскую.

- А Мики?..

- Я позвонил твоей маме, она придёт через десять минут.

- Ты говорил с моей мамой? – опешил Слава.

- Да.

- А моя мама говорила с тобой? – это удивило его ещё больше.

Лев снова утвердительно кивнул.

- Она останется с ним ночевать.

- А где будем ночевать мы? – уточнил Слава, прищуриваясь.

Лев улыбнулся:

- Не здесь.

Тогда и появился дом на берегу Обского моря. В начале марта, когда сосновые леса утопали в снегу, дом выглядел как скандинавская мечта об уединенной жизни: маленький (со спальней, гостиной, кухней и чердаком), но уютный, пахнущий древесиной и свежим ремонтом. Они провели в нём одну ночь – в ту ночь, когда впервые за год родительства можно было заниматься сексом со звуком – а утром Лев сказал: - Давай его купим.

Они лежали на просторной кровати, Слава, прильнув к его плечу, вздохнул:

- Думаю, мы не можем его купить.

Недавно они купили Киа Соренто, и это был предел их возможностей. Дом на берегу, пусть и самодельного, но моря, стоил куда дороже.

- Сейчас не можем, - согласился Лев. – Но через пару лет…

Слава засмеялся:

- Доктор, вы намерены разбогатеть?

- Мне доплачивают за вредность, - в тон ему ответил Лев.

- О, хоть где-то твоя вредность пригодилась.

Лев потянулся к подушке (на той огромной кровати их было четыре штуки) и легонько хлопнул ею по Славиной голове. Тот, не оставшись в долгу, нанёс ответный удар. Они засмеялись, завязалась шуточная потасовка: Лев попытался выхватить подушку из Славиных рук, дёрнул на себя и Слава – нос к носу – упал на него сверху. Тёмно-карие глаза прошлись нежным взглядом по губам, а затем, бегло изучив лицо, встретились со взглядом Льва, и тот замер, ощутив приятную щекотку в груди. Как будто не прошло пяти лет.

- Давай сделаем всё, чтобы это сохранить, - шепотом попросил Лев.

Слава понял его, и Лев догадался: он почувствовал то же самое.

- Давай.

Через два года это стал их дом.

Они провели в нём почти семь лет – каждые выходные, каждый отпуск, каждые Микины «в гости к бабушке», каждую поездку в летний лагерь. В общем, каждый день жизни, в который можно было не помнить, что у них есть ребёнок. Они смотрели фильмы, ели мороженое, читали друг другу вслух, занимались сексом, плавали в море, гуляли по берегу, встречали закаты, встречали рассветы (потому что всё равно не спали), и чувствовали, что этот мир принадлежит только им.

В доме действовало правило: «Мы поговорим о Мики в понедельник». Неважно, какой был день недели, и неважно, приехали они на выходные или на несколько недель: пока они в доме, они не говорили о Мики. Год назад, конечно, это правило включило в себя и Ваню, но формулировка не изменилась: если кто-то один начинал обсуждать проблемы детей, второй напоминал: «Мы поговорим о Мики в понедельник».

Это был лучший дом на свете. Как будто они построили шалаш из стульев, накрылись одеялом, спрятались от остального мира, и это сработало. Как будто сбылась детская мечта. Они ни разу в нём не поссорились.

А теперь продали.

Лев понимал, что это правильное, рациональное, взрослое решение, но противился ему всем нутром. Слава говорил, что эти деньги будут нужнее в Канаде, и Лев согласно кивал, потому что это правда, но тут же спорил:

- Но это же… наш дом.

- Я понимаю, - заверял Слава. – Но зачем нам здесь «наш дом», если мы будем там?

Льву нечего было на это возразить. По крайней мере, он убедил его не продавать квартиру: и убеждение это сработало только потому, что в глубине души они оба знали, чья она на самом деле. По совести, а не по бумагам.