Женщины раздували огонь. Еще дымящуюся шкуру сдирали острыми кремневыми ножами. Над костром затрещало, пригорая, медвежье мясо.
Люди Рода праздновали победу.
3
Лишь память о нем,
будто в некоем сне,
наскальной царапиной
ноет во мне.
— Так я представляю себе все это.
Пока Художник, откинувшись на спинку дивана, довольно невежливо курил, Дочь Профессора рассматривала холст. Как все другие в квартире Художника, картина висела, держась на гвоздях подрамником. Холст был прописан тщательно, с той уверенностью, когда пишут с натуры. В фигуре Первого Охотника, занесшего свой топор, было столько первобытной силы, столько свирепости, что гостья чуть было не отшатнулась. Торс, волосатый и короткий, развернут и натянут как лук. И дочь Старейшего на скале. Высокая, с темными сосками грудей, опершись ладонью о камень, следит сверху за поединком. Черные волосы почти закрывают лицо и струятся дальше, по каменному уступу…
Рядом с холстом, в проеме окна комнаты, сверкала на солнце вывеска гастронома, эмаль и алюминий прилавков, автоматы. Контраст был разительный.
— За сколько бы вы продали эту?
Художник покосился на гостью, пыхнул папиросой.
— Тридцатка.
— Я беру этот холст с условием, что вы придете к нам. Я вас приглашаю. — Она улыбнулась. — Отец будет рад.
— Договорились. Я и сам собирался… У меня идея. Догадка, что ли. — Его глаза ожили, испытующе остановились на гостье. Он встал.
Дочь Профессора почувствовала себя стесненно. Квартира холостяка. Диван засален, пружины там и сям выпирают, в углах комнаты мусор, полы не мыты, да и сам хозяин какой-то неухоженный… Ну чем не пещера! С наскальными рисунками. Засучить бы рукава, подоткнуть юбку — и за работу.
Желанье, возникнув, тут же угасло. У самой-то полы кто моет? Нюша. Вот какая нужна ему женщина. Конечно, она, Дочь Профессора, лучше поняла бы его искусство, стала бы подругой его души, может быть, даже соавтором его замыслов, а полы — что ж, полы так бы и остались невымытыми. И все-таки побужденье, о котором Художник и не догадывался, было ей дорого.
— Скажите, вы что-нибудь помните из своих ночных… путешествий?
— Ах, вы про это… — Он снова уселся на диван. — Я, видите ли, циклоид, человек со странностями. Один на целый дом — это не так уж и много. Похожее на «антропоид» или «негроид». Сразу слышно: тысячелетия.
«Он обидчив», — подумала гостья.
— И все же — не помню. — Художник подался вперед, доверительно заглянул в глаза, — Понимаете, было время, казалось, что помню. Вроде бы сон. Громадное дерево, лианы, карабкаюсь наверх, спешу, а снизу будто рычанье. Сказал как-то врачу, А он: «Сомнамбулы ничего не помнят, это доказано. Фантазируете все». С тех пор и не помню. Так спокойнее.
— А все же?
— Спросите у пьяного: помнит? «Нет. Ничего — хоть убей!» А он, подлец, все помнит: и звон стекла, и как в морду кому-то въехал, да вспоминать ему нет интереса. Невменяем, и весь разговор.
— Откуда вы столько знаете о неандертальцах?
— Это, собственно, по заказу музея. Потом увлекся. С тех пор, как начал бродить, — особенно. Почитывал, вашего Профессора тоже. — Ироническая усмешка. — «Сколько знаний стоит на костях!» А что найдено? Три черепных крышки и две челюсти. Что мы знаем о происхождении человека?
— Кое-что знаем.
— Нет-нет, не трогайте! — Художник вскочил, предупреждая ее попытку взглянуть на холст, завешенный сверху газетой. — Пока не надо. Это мое… открытие.
4
Прозревали фантасты, упорствовал Бруно в крамоле.
И сегодня художника смутным сомненьем зажгли:
мы начало берем от амфибий, покинувших море,
или от марсиан, что на Землю, как боги, сошли?
— Скажите, Профессор, как представляют сегодня происхождение человека? Только ли эволюция? — Художник поднес ко рту кусок торта, но видя, что хозяин отвечать не торопится, повертел куском в воздухе. — Рука — это я понимаю. Предок хватал палку, камни, швырял их, расщеплял, просверливал, и вот — рука. А мозг? Неужели — тоже?
Профессор вяло жевал запавшими старушечьими губами, наблюдая, как дочь, ловко орудуя скальпелем, очищала апельсиновый плод. Выломил дольку, поднял редкие брови.
— Видите ли, моя специальность — скифы, тавры. Вам следовало поговорить на эту тему ммм… с Рогинским, например.
«Ну вот, завилял, — подумал Художник. — Нет, брат, не отвертишься».
— А как вы для себя это решаете? Вы лично, Профессор?
Старик бросил на собеседника острый взгляд, в котором, однако, сквозила вежливая благожелательность.
— Что ж, происхождение человека — одна из популярных тем мифологии всех народов. Большинство мифов приписывает человеку божественное происхождение. Христианство, например.
Профессор говорил ровным голосом, не торопясь подбирал слова; он выражал мысль книжно и точно. Чувствовалась уверенность в том, что его не станут перебивать.
— Да-с. Как вы, вероятно, знаете, в эпоху, носящую название плейстоцена, в одно из межледниковий, когда на Земле потеплело, появился Гомо Сапиенс. Наука располагает довольно скудным костным материалом, относящимся к тому периоду. Однако эволюция прослеживается; питекантроп, неандерталец и, наконец, кроманьонец, или неоантроп, человек современного типа. Так что же вас смущает?
— Хиатус.
— Что?
— Хиатус… Так, кажется?
— Ах, зияние. Белые пятна есть во всякой науке. Какое же из них вас интересует?
— Хиатус между неандертальцем и неоантропом.
Отхлебнув чаю, Художник потянулся за новой порцией торта. «Хнатус между неандертальцем; и неоантропом…» Звучит каково! Вот что значит научный термин».
— Обычно словом «хиатус» обозначают другое: недостающее звено при переходе от обезьяноподобного существа к человеку. Весьма вероятно, что от какой-то неандертальской ветви выделилась линия гоминид, трансформировавшаяся в человека, а выделившая ее ветвь зашла в тупик, вымерла или была истреблена неоантропом. Вопрос о времени и месте появления человека современного типа — вопрос достаточно спорный.
Пока Профессор освещал нынешнюю точку зрения на тему о недостающем звене, Художник справился со своим куском торта. «Ах, спорный?! Ну так погоди».
Разливая чай, Дочь Профессора подумала, что вот и в ее жизни — «хиатус»… Все есть: и проблемы, и высокая материя, и умные разговоры, а человека близкого — нет.
Художник слегка откашлялся, подражая Профессору, может быть, бессознательно.
— Когда откопали черепную коробку неандертальца, какой-то ученый предположил, что это череп идиота.
— Да, что-то в этом роде припоминаю.
— Ага! Значит, неандерталец по разуму был равен теперешнему идиоту. Или что-то около этого. А следующая ступень, кроманьонец, — это уже современный человек… Каменным топором размахивал, а мозг имел уже современного человека! Великолепный мозг философа, ученого, художника! Вот где провал, зияние. Хиатус.
Профессор пожевал губами, никак не заражаясь горячностью собеседника.
— Костный материал, к сожалению; пока остается фрагментарным. Известны так называемые палестинские люди, двенадцать скелетов…
— Но вы согласны («Перебил-таки!»), что здесь — хиатус?
— Научно и неоспоримо доказано прогрессивное развитие человеческого типа и то, что неандерталец является одной из стадий этого развития. Однако вопрос о прямой, родственной связи между неандертальцем и палеолитическим населением, насколько мне известно, остается дискуссионным.
— Ага! — Художник бросил веселый взгляд на Дочь Профессора.
Она ответила улыбкой и кивком головы. «Сейчас мы его дожмем…»
— Возьмите негра из самого дикого уголка Африки. Он никогда не держал в руках ничего, кроме копья и лука, и дед его не держал, и пращур; возьмите этого негра в университет, и вот он уже инженер, полиглот, ученый! Да вот недавно в газетах было… Негры из Гвинеи стали современными летчиками, водителями ИЛов. У нас окончили школу. Так вот. Значит, его мозг был уже развит куда больше, чем требовала от него обычная жизнь. Человек имел уже в готовом виде орган, которым пока не пользовался или пользовался в полсилы. Не могла же эволюция произвести какой-нибудь орган авансом, на будущее! Орган — следствие условий существования, он не может опередить причину… Как вы для себя решаете это?
