Созвездия провернулись еще. Ковш Медведицы повис, опрокинутый, будто это из него выплеснулся на небо Млечный Путь.

Дочь Профессора возвращалась домой твердой походкой женщины, имеющей прочную ставку. Работать с душевнобольными — не бог весть какой легкий хлеб. К тому же она ведет научную работу. Дочь Профессора могла прямо глядеть в глаза людям.

Было грустно. В ушах все еще раздавались резкие крики истериков. Что-то подобное она уже слышала в обезьяньем питомнике, в Сухуми. «Истерика — психологический атавизм. Напоминание, откуда мы». Она кивнула, как бы сама с собой соглашаясь: вспомнила одного из больных, который, оскалив зубы, молотил себя в грудь кулаками, точь-в-точь орангутанг, когда он разгневан. «Гнев — это тоже оттуда…»

Она шла, размышляя. Один знакомый летчик, побывав в Индонезии, долго разглядывал там орангов. «Понимаете, какое-то неприятное чувство. Нет, это не зверь. Будто выглядывает из него, как из тюрьмы, человек. Узко посаженные, но уже размышляющие глаза. Нет, это не зверь…»

Карл Линней чувствовал, наверное, то же самое, когда написал: «Троглодит. Человек ночной. Человек лесной. Орангутанг».

На четвертом этаже с треском распахнулось окно. Дочь Профессора остановилась. Прокручивали магнитную пленку с последними шейками. «Так поздно? А что им!»

Во ист дэр Гай гер?

Солист выкрикивал свой вопрос хрипло, как водевильный злодей, который, играя, сам себя ненавидит. В горле у исполнителя клокотал комочек слюны — никак ему было не сглотнуть.

Эр тринкт айн Бир, —

хором отвечали ему. Оттого, что слова были на чужом языке, песня звучала первобытно.

Гоу! Гоу! Гоу!

Дочь Профессора невольно связала и это с недавними криками своих пациентов. «Мы удивляемся: родимые пятна… Не то чтобы пятна — предыстория, плейстоцен, каменный век прорываются в человеке. Есть что-то в этой музыке, не просто ведь хулиганство. Нащупали какой-то психологический аппендикс, задели нерв и играют на нем. Вот и меня музыка эта дергает, возбуждает против воли. Как разговор на высоких нотах, когда соседка-склочница выкрикивает что-нибудь — знаешь, что вздор, а будто бы током тебя проймет, уходить взвинченная…

О боже, какая неразбериха!»

Подходя к своему дому, Дочь Профессора судорожно зажала ладонью рот, чтобы не вскрикнуть: на пожарной лестнице шевельнулась человеческая фигура. «Воры?!»

Человек взбирался по лестнице довольно странно. Левой рукой он прижимал к себе нечто белое, а правой, свободной, перехватывал железный прут, повисая на миг в неустойчивом равновесии циркового гимнаста. Видать, очень уж дорожил своей ношей. Переступит ногами, потом правую ладонь разожмет и, падая, успевает зацепиться за следующий прут… Страшно смотреть.

Лишь когда человек ступил на крышу, беззвучно, как тень, скользнул к слуховому окну и замер, поняла: «Лунатик. Сомнамбула».

Жил в их подъезде, этажом выше, художник. Говорили про него, что он «бродит». Значит, правда. Дочь Профессора следила за ним из-за столба. «Что у него в руках? Кажется, подушка…»

Издали все еще доносилась вакханалия шейка. Человек на крыше склонил голову набок, прислушался. Потом прижал свою ношу к груди и начал раскачиваться, словно убаюкивал воображаемого ребенка.

Надо представить себе Землю без человечества. Не уже нет, а еще не было. Горстка неандертальцев, коротконогих, низкорослых, с приплюснутыми, скошенными назад лбами, едва сдерживает натиск мира млекопитающих.

…Первый Охотник шел впереди Рода. Десятка два сутулых волосатых фигур, крадучись, вышли из леса и направились к скалам. День выдался неудачным. Оленя, которого они гнали к пропасти, перехватил Саблезубый.

В темноте идти было трудно. Луна еще не светила Роду. Она тоже была планетой, искоркой среди звезд. Пояс астероидов, как полоска дыма, перехватывал полнеба.

Большой Дым от Костра Небесного Охотника светил слабо. Ступни пещерных людей, жесткие, как кора дерева, натыкались то на колючую ветку, то на камень, а то вдруг увязали в холодной жиже, и тогда между большим пальцем, далеко отставленным, и остальными, вспучивались и лопались болотные пузыри.

Пещера недалеко. Первый Охотник ощутил беспокойство. Он остановился и предостерегающе поднял руку.

Огня не было.

Всегдашние желтые тени, весело прыгавшие над входом, исчезли. Первый Охотник снял с плеча свой тяжелый топор и положил на землю, потом опустился на четвереньки, пополз.

Скалы молчали. Они чернели на черном небе, в котором струился, вспыхивая редкими искрами, Большой Дым от Костра Небесного Охотника. Разведчик почуял запах крови и еще — ноздри вздрогнули и расширились — знакомый, терпкий, его ни с каким не спутаешь… Пещерный медведь!

Значит, это он убил Поддерживающего Костер и захватил их жилище. Пещерный медведь — вечный враг пещерного человека.

Первый Охотник попятился и так, пятясь, дополз до своих.

Люди совещались недолго. Выгнать зверя или погибнуть. Они следили за жестами Старейшего. Он прожил уже так много, что на голове и груди у него побелели волосы. Редко кто доживал до белых волос. И хотя у Старейшего плохо сгибались ноги, а после быстрого бега он задыхался, его уважали и побаивались: он знал больше других.

Посовещавшись, люди широким полукольцом двинулись к скалам. Потом полукольцо разомкнулось, и две группы, обогнув пещеру, начали взбираться на скалу и собираться вверху над входом.

Дочь Старейшего, Высокая, сплела из прутьев грубое подобие корзины, в которую натолкали свежей травы. Расщепляющий Камни высек огонь и, обложив его корой, вложил в корзинку. Повалил дым.

Пока дымящийся ком спускали на ремне, Первый Охотник и Тяжелая Рука, схватив топоры, сбежали вниз и стали по обе стороны пещеры.

Жилище имело второй выход, узкую щель, законопаченную от сквозняка мхом. Старейший Рода вытолкнул палкой мох, образовалась тяга, и дым начало засасывать внутрь.

Раздалось угрожающее рычание. Пещерный медведь!.. Страшная сила, могучий поток мышц, взбухающий волнами, мохнатый, как чудовищная гусеница, когда, сокращаясь, она прогоняет судорогу-волну вдоль всего тела.

Пещерный медведь… Быстрый, как взгляд. Полная противоположность недвижным скалам, и в то же время почти такой же несокрушимый.

Охотник был наготове, и все же, когда полураскрытая пасть зверя показалась из дыма, Тяжелая Рука отшатнулся. Топор взлетел и опустился на широкий череп животного. Медведь рявкнул, кровь брызнула в лицо Охотнику. Отпрыгнуть он уже не успел — зверь смял его.

Первый Охотник недаром считался первым. Обхватив топорище у самого края, утолщенного, чтобы не выскользнуло при взмахе, он, не сгибая рук, отвел оружие назад и в сторону и, продолжая движение, занес его высоко над собой. Описав кривую, каменный топор со страшной силой опустился на спину зверя.

Медведь хотел обернуться, но только передернулся и вытянул лапы. Сверху в него полетели камни. С перебитым позвоночником зверь уже не был страшен.

Лицо Высокой потемнело, она стиснула зубы. Тяжелая Рука отмечал ее среди других женщин Рода, она могла бы стать матерью его детей.

Окровавленного зверя перевернули на спину. Тяжелая Рука лежал неподвижно. Старейший наклонился над телом, приложил ухо к груди. Махнул рукой. Двое охотников оттащили тело к лесу, бросили на него несколько камней — смутное чувство страха заставило их торопиться, — и вернулись к своим.