Да, это годы русско-турецкой войны и — шире — годы Большой Игры, по ходу которой Россия зачем-то пробовала оторвать Индию от Лондона.
В качестве политического ярлыка термин «джингоизм» ввел известный британский антиклерикал и деятель «рабочего движения» Джордж Холиоук в своем письме в газету Daily News 13 марта 1878 г. Как и французское словечко «шовинизм» (очень схожее по своему происхождению), это не столько самоназвание некоей идеологии или политическое движение, сколько дразнилка, кличка, бросаемая в лицо оппонентам. В том письмо Холиоук клеймил джингоистов: «Я, конечно, намеревался обозначить удобным названием новый вид патриотов…
[
чьей
]
характеристикой была вызывающая войну претенциозность, которая дискредитировала молчаливую, решительную, самооборонительную позицию британского народа»
[442]
.
Американская культура как политическая, так и художественная, полна осуждения собственно военной истории, что не позволяет считать, будто формула «моя страна всегда права» это мейнстрим американизма. Вот простая декларация Марка Твена:
«…если между американцем и монархистом действительно существует какая-то разница, то она в основном сводится к следующему: американец сам для себя решает, что патриотично, а что нет, в то время как за монархиста это делает король, чье решение окончательно и принимается его жертвой безоговорочно. По моему твердому убеждению, я единственный человек, догадавшийся оставить за собой право самому создавать свой патриотизм. Они ответили: — Предположим, начнется война, какова тогда будет ваша позиция? Вы и в этом случае оставите за собой право решать по-своему, наперекор всей нации? — Именно так, — ответил я. — Если эта война покажется мне несправедливой, я прямо так и скажу. Если в подобном случае мне предложат стать под ружье, я откажусь. Я не пойду воевать за нашу страну, как и за любую другую, если, по моему мнению, страна эта окажется неправой. Если меня насильно призовут под ружье, я вынужден буду подчиниться, но добровольно я этого не сделаю. Пойти добровольцем значило бы предать себя, а следовательно, и родину. Если я откажусь пойти добровольцем, меня назовут предателем, я это знаю — но это еще не сделает меня предателем. Даже единодушное утверждение всех шестидесяти миллионов не сделает меня предателем. Я все равно останусь патриотом, и, по моему мнению, единственным на всю страну».
(«Из автобиографии»)
Ну, а повторение мема про «моя страна всегда права» означает самоампутацию тостующего в качестве самостоятельного субъекта морально-ответственных действий и суждений. «Моя страна» определяет, что такое добро и зло за меня и вместо меня. Это полная антитеза «нравственному императиву» Канта и «моему не-алиби в бытии» Бахтина
[443]
.
Страна, которая запрещает обсуждение вопроса о том, права он или нет, становится опасна не только для своих соседей, но и для своих граждан. Точнее, своих граждан она просто отменяет, превращая бывших граждан в банальный мобресурс.
Те немногие, в ком при этом сохраняется гражданское самоощущение, могут ответить словами из «Лисистраты» Леонида Филатова:
— Постой!.. Ты что-то путаешь в запале!
Известно ведь любому пацану:
На вас не нападали. Вы — напали.
Вы первыми затеяли войну!
Предводитель (надменно):
Позвольте вам заметить с укоризной
И поскорей возьмите это в толк!
Мы выполняем долг перед Отчизной,
Священный перед Родиною долг!
Лизистрата (раздумчиво):
Пред Родиной, конечно, неудобно…
Долги, конечно, надо отдавать…
Но почему она в уплату долга —
С вас требует кого-то убивать?
И коль у вас пред ней долги такие,
Что даже жизнь в уплату их пустяк,
То хочется спросить вас, дорогие,
Зачем же вы одалживались так?
Коль Родина удар наносит сзади,
Да так, что аж в глазах потом круги,
То лучше, дорогие, не влезайте
Вы к этой страшной Родине в долги!
Глава 12
Вселенская претензия Москвы
Древний Рим заложил мощный вирус в матрицу последующих европейских властителей. Как греки отождествляли свой мир с «экуменой» («вселенной»), так и римляне были убеждены, что Империя может быть лишь одна. В 480 году, когда был убит последний и уже формальный император Западной Римской империи Юлий Непот, фактический владелец Италии варварский вождь Одоакр отказался провозглашать себя императором и царские инсигнии отослал в Константинополь, императору Восточной Римской империи. Сам Одоакр удовольствовался получением от (византийского) императора Зенона титула римского патриция.
Германские короли Европы еще долго формальным своим главой признавали византийского Императора. И лишь в 800 году Карл Великий решился присвоить себе этот титул, оправдываясь тем, что римский престол свободен, т. к. тогда впервые за всю историю Константинополя престол занимала женщина (Ирина
[444]
). Это ощущение единственности императорского статусу даже Карла привело к мысли о женитьбе на престарелой Ирине.
Но в 914 году императорский титул вновь исчез из политического лексикона Европы.
В 962 году была провозглашена «Священная Римская империя германской нации».
Позже в Москве ее именовали Цесария, а отождествляемых с нею «восточно-имперцев — Ост-райх, Австрия) — цезарцами.
И в головах кремлевских правитеей начинает зреть идея — «чем мы хуже». Возможно, ее в эти головы заронил в марте 1519 папский легат. Он сообщил московскому великому князю, что «Папа хочет его и всех людей русския земли приняти в единачство и и согласье римския церкви, не умаляя и не пременяя их добрых обычаев и законов, но хочет покрепити и грамотою апостольскою утвердити и благословити вся та предреченная, занже церковь греческая не имеет главы: патриарх констинополской и все царство в турских руках, и он ведает, что духовнейши митрополит есть на Москве, хочет его и кто по нем будет, возвысити и учинити патриархом, как было преже константинополской. А царя всеа Русии хочет короновати в христьянского царя»
[445]
.
Русский «царь» это и есть «цезарь». И хотя в поздне-римском протоколе термины «император» и «кесарь» не было равнозначны (кесарь это кандидат в императоры), русский язык 16 века их не различал.
И Иван Грозный уже настойчиво хочет именно этого титула Римского Кесаря, не удовлетворяясь венчанием на Московское царство.
В 1560 году Константинопольский патриарх Иоасаф предлагает ему копмпромисс —
именуя Ивана Грозного «государем всех христиан, от востока до запада и до океана»
[446]
. То есть он признает за Иваном «функционал» византийского императора, но без прямого его именования таковым.
В 1591 г. послание греческого архимандрита Христофора к Борису
Годунову возгревало ту же мечту: «И чтобы Бог подаровал
[
царю Федору Ивановичу
]
облаадати всею Вселенною от конца и до конца»
[447]
.
В 1598 году
грамота о возведении на царство Бориса Годунова неоднократно именует московского патриарха Иова «Пресвятейший», что является калькой с титула вселенского патриарха («панагиотитас»-всесвятейший).
