Все это, как и предсказывал Кадоль, здорово напоминало давешний хлебный бунт, только в масштабах всей страны.
Саннио был уверен, что виновник событий сидит перед ним на постели в гостевой спальне собственного дома, чувствуя себя еще хуже, чем вчера, но зато явно счастливый, довольный и едва ли не торжествующий. Молодому человеку же казалось, что радоваться категорически нечему. Сорен и пожалованный вчера владением ученик лекаря сидели по краям постели, вид имели самый преданный и с явным неодобрением таращились на Гоэллона. Кесслер, кажется, собрался помочь Реми в недавно высказанном им намерении.
Определенно, дружба с одним и преданность другому совмещаются... не всегда.
- Нет, герцог, я ничем не пользуюсь. Я хочу понять, что делается... и что мне с этим делать.
- Ничего страшного не делается. Коронация все расставит по местам.
- Да объясните же! - не выдержал Саннио. Пусть герцог Алларэ и тяжело болен, но если уж он считает себя достаточно сильным, чтобы заварить кашу, то пусть найдет и силы объяснить, какой ложкой хлебать ее остальным. - Что случится на коронации? Почему вы ни слова не сказали о Скоринге? Он стоял рядом с вами! О взрыве?.. Почему я не знал о документе, который хранился в моем доме?!
- Не знали - и рассказать не могли... - вяло качнул головой Реми. - Все, довольно тут орать. Уматывайте, сокровище, пока лекарь вас не услышал.
Саннио вылетел вон и уже у лестницы, которая вела с третьего этажа вниз, натолкнулся на Рене Алларэ. Тот поднимался с бокалом вина в руке, так что ничего хорошего из встречи двух движущихся тел не вышло: алые пятна украсили платье обоих.
Двоюродный брат Реми не относился к тем людям, которые с первого взгляда вызывали у молодого человека симпатию. Сорен был не слишком откровенен, но Саннио хватило и нескольких минут, чтобы уяснить для себя, как Рене обращался с полностью зависящим от него бруленцем. Еще нескольких минут оказалось достаточно, чтобы пресечь сие безобразие, но прощать Саннио умел куда хуже, чем помнить обиды, - особенно, причиненные тем, кого он любил.
Досадный инцидент сразу после позорного изгнания от ложа больного настроения не улучшил. Рене же рассыпался в любезных извинениях и, взяв Саннио под руку, повел по коридору в направлении кабинета. Там он позвал слуг и вручил им две испачканных камизолы со строгим наказом привести в порядок немедленно.
- Вижу, вы душевно пообщались с моим братом? - подмигнул он, открывая новую бутылку и разливая вино по бокалам. - Не вы первый, господин Гоэллон.
- Господин Алларэ... - что нужно делать и говорить в подобных случаях, молодой человек представлял себе крайне плохо. - Я полагаю, что достаточно знаю характер герцога.
- Если так, то вы заблуждаетесь. Чего ждать от Реми, знают только два человека. Он сам и ваш дядя. Остальным эта тайна не доступна.
Еще накануне Саннио подметил за Рене привычку постоянно двигаться. Он, кажется, и минуты не мог простоять на месте. Вот и сейчас он перемещался по кабинету туда и сюда: то садился в кресло, то поднимался и укладывался на диван. У Гоэллона давно уже рябило в глазах и от яркой обстановки, и от непоседливого Рене.
Дом герцога Алларэ был устроен почти так же, как его собственный, но обставлен совсем иначе. Все - новое, роскошное, сияющее. Много золота, много света - из витражных окон, от свечей, и еще он лился из бесчисленных умело расставленных зеркал. Они ловили каждый огонек и разбрасывали вокруг блики.
В этой обстановке потерялся бы кто угодно, но не Рене. Гибкий, отлично сложенный, с очень светлой кожей и виноградно-зелеными глазами, он был заметен и среди родичей - из-за черных волос, и среди остальных - из-за отличавшей всех Алларэ броской красоты.
Саннио он не нравился, не нравился и затеянный Рене разговор. Ему было чем заняться. Проехаться по летней жаре в одной рубахе - не такая уж и беда, но впрямую ссориться с братом Реми казалось опрометчивым. Тем более что ничего дурного он не делал - болтал о недавней Ассамблее (где, к счастью, вел себя куда тише), щедро подливал отличное вино и старался быть очень, очень любезным. Гостю не хотелось думать, что Рене попросту заглаживает недавнее неприятное объяснение. Но, кажется, именно этим он и занимался.
-...надеюсь, вы не посчитаете меня тираном, господин Гоэллон. Признаюсь, дни, проведенные с вашим другом, не показались мне легкими. Да, он помогал и помогает всеми силами, но...
- Господин Алларэ, для чего вы мне все это говорите? - сначала тяжелый разговор с Реми, а теперь вот эта алларская трещотка, от которой уже звенит в голове...
- Я не хочу, чтобы у вас составилось обо мне однобокое мнение.
- Сорен мне ничего не рассказывал. Свое мнение я составил сам. - Кажется, в воздухе запахло ссорой. Кажется, это Саннио рассыпал перец...
Рене не пошел на прямую стычку, хотя и сдвинул брови. Вместо этого он поднялся и уселся на поручень кресла Саннио. Изящная холеная рука, украшенная несколькими кольцами, забрала у него бокал.
- У вас кончилось вино. Я налью еще, - Рене потянулся к столику, и юноше вдруг захотелось толкнуть его в бок - чтоб свалился на пол.
Реми бы, наверное, не стал проявлять деликатность...
- Я выпил уже достаточно, благодарю. Мне пора.
- Как досадно, а я собирался выслушать то мнение, что вы составили, - неприятная до мурашек вкрадчивость в голосе, и еще вино, бокал перед самым носом...
- Господин Алларэ, к чему это все?
- Мы на одной стороне, не так ли? Нужно ли нам ссориться из-за пустяков?
Он пьян, понял вдруг Саннио, пьян и не спал, наверное, две ночи подряд, а еще точнее - трое суток, в последний раз он ложился еще до штурма Шенноры, потом была ссора с Реми, и Ассамблея, и, наверное, что-то еще... Рене пьян и почти не в себе, а он из той же породы, что и герцог Алларэ, - стало быть, опаснее дикой рыси, на которую, и вправду, похож, только кисточек на ушах не хватает...
Рука на плече, взгляд в упор - светлые глаза, напоминающие витражное стекло, подсвеченное факелами. Этот человек не побоялся взять штурмом крепость Шеннора, он спас Реми и был с ним все три дня. Он принес извинения Кесслеру. Он изо всех сил старался быть любезным, и Саннио видел, чего Рене это стоило.
Это было куда важнее, чем первый, сиюминутный страх перед ним.
- Я вовсе не хочу с вами ссориться, господин Алларэ.
- Рене.
- Хорошо, Рене. Вы устали. Идите отдыхать.
- Я, понимаете ли, надеюсь быть полезным моему брату...
Саннио осторожно забрал у Алларэ бокал и поставил на столик: урок о несовместимости признаний и хрусталя он выучил уже давно. Кресло спокойно могло вместить двоих, поэтому он молча подвинулся, уступая Рене половину.
- Рене, придется вам пить из бутылки. Можем по очереди. Вам не надо надеяться. Вы и так уже сделали столько...
- Расскажите это моему брату! Слышали бы вы, Алессандр, какова была благодарность...
Господин Алларэ оказался куда откровеннее Сорена. То, что пришлось выслушать Саннио и бутылке... двум... трем бутылкам алларского вина, едва укладывалось у него в голове. Исповедь Рене, чем дальше, тем менее разборчивая и связная, была печальной историей ревности, желания быть нужным и поспешности в выводах. Диалог постепенно превратился в монолог, а монолог - в долгую паузу. Рене попросту уснул на плече у собеседника.
Явившемуся с вычищенной одеждой слуге Саннио жестом показал "не будить!" и тихонько вышел вон. Голова шла кругом. Он искренне надеялся, что, выспавшись, Рене перестанет думать об уже сделанных ошибках и начнет - о том, как не совершать их впредь. Что бы он ни говорил, он - брат, управляющий всеми владениями, и один из самых близких к Реми людей.
И - забудет большую часть сказанного...
От чужих семейных ссор нужно было возвращаться к ничуть не менее понятным делам государственной важности.
Шедший навстречу Гильом Аэллас, надо понимать, думал точно так же. Саннио с тоской осознал, что ему еще не скоро удастся покинуть этот излишне гостеприимный дом.
