Властный голос, не просьба, а требование... Фиор не понимал, почему соглашается на все, что приказывает ему сделать герцог Гоэллон. Он не обязан был, и между ними лежала смерть Мио, обида за то, что герцог - не защитил, не уберег свою любовницу от гибели, не помог другу; не защитил и Элграса. Не был обязан, и все же знал, что подчинится и сделает все возможное.
Лист вяза, влекомый ветром, был уже неразличим. То ли упал на усыпанную мелким гравием дорожку, то ли улетел прочь за край аллеи - к горизонту, к рассветному небу. Фиор посмотрел на другой, пронзительно белый, лист в своих руках и с омерзением отбросил его прочь. Клочок бумаги не полетел - спланировал и упал между Ларэ и герцогом Гоэллоном.
- Я надеюсь, что хотя бы о принце вы позаботитесь, - зло сказал управляющий, сам понимая, что несправедлив в своих упреках: он-то не был на севере, не воевал - и ничего не сделал...
Оба поднялись одновременно - быстро, слишком быстро по меркам прочих людей, - и оказались лицом друг к другу. Роста они были одинакового и сразу встретились глазами; Фиору хватило краткого мига, чтобы отшатнуться и отвести взгляд. Лицо герцога на фоне рассветного неба казалось темно-смуглым, а глаза горели серебряным пламенем; сейчас он был удивительно схож с Противостоящим, не хватало лишь ворон на плечах. Но вместо надменной злобы лицо было искажено болью.
- Простите...
- Вам не за что просить прощения, Ларэ. Вы правы решительно во всем. Надеюсь, вы справитесь лучше меня, - герцог запрыгнул в седло. - Счастливо оставаться, невинный мой... - пауза, похожая на пощечину, взгляд сверху вниз. - И... Ларэ, постарайтесь уцелеть!
Фиор долго смотрел ему вслед, чувствуя, как горит лицо. Плащ остался лежать на земле у его ног. Дурная примета.
- Посмотрите-ка, кто идет! Какой сюрприз! Кертор, вы же достаточно благоразумны, чтобы не затевать объяснение во дворце? - Скоринг дружески взял Флэля под руку.
- Не беспокойтесь, я справлюсь... со своими чувствами.
Дружеский, ободряющий хлопок ладонью по спине; потом господин комендант устремился вперед, навстречу шедшему по коридору от королевского кабинета высокому человеку. Кертор впервые видел их рядом. Комендант Скоринг оказался на полголовы выше герцога Гоэллона и заметно шире в плечах; им, господином комендантом, вообще можно было затыкать бреши в крепостных стенах.
Флэль стоял у стены и делал вид, что разговор двух благородных господ - первого советника короля и коменданта столицы - его, светского бездельника, нисколько не волнует, а первого советника он ненавидит со всем пылом юности, и лишь уважение к месту, в котором они все находятся, мешает ему немедленно обнажить шпагу.
Будь на то воля Кертора, шпага вонзилась бы в спину Скоринга. Под левую лопатку, на два пальца пониже и на ладонь в сторону от хребта. Так, чтобы не сомневаться в том, что самые искусные лекари и ухищрения ему уже не помогут...
Господин комендант Урриан Скоринг мог считаться человеком, приятным во всех отношениях. В искусстве ладить с людьми ему было мало равных; Флэль мог бы назвать лишь двоих достойных соперников - герцогов Алларэ и Гоэллона. Все трое умели заставить и знакомого, и незнакомого сделать то, что им было угодно, заставить так, что человек прежде делал, а потом уже понимал, на что согласился, и, кажется, испытывал радость от выполнения просьбы или приказа.
Своеобразное волшебство, дар богов - или следствие опыта, владения неким особенным знанием? Кертор не мог определиться; точно знал от только одно: с алларским и эллонским герцогами он готов был общаться, и, если бы они удостоили его дружбой, был бы счастлив, а вот господин комендант, такой обаятельный, добрый и заботливый, заставлял его беспричинно злиться и негодовать без повода.
Кажется, он делал все то же самое. Улыбался, смотрел в глаза и говорил слегка властным, но и по-отечески заботливым, уверенным и четким голосом, как Гоэллон; слегка, почти небрежно, касался во время разговора руки или плеча собеседника, как Алларэ. Тот же теплый, внушающий доверие ореол силы, власти и права приказывать... и все же результат был совсем иным.
Прикосновение заставляло содрогаться, а мягкий тон и твердая уверенность в своей правоте - леденеть где-то глубоко внутри, замирать и крючиться, словно под инструментами палача. Чувствовать себя на дыбе, распяленной на ниточках беспомощной марионеткой, которую дергают безжалостно и грубо, холодными недобрыми руками; куском теста, который мнут, вымешивают и рвут, чтобы слепить фигурку...
Видимо, Флэль был неким досадным исключением из правила, звучавшего как "комендант Скоринг - самый умный, обаятельный и достойный доверия человек во всей Собране". Остальные, как он мог заметить за три с лишним седмицы, с радостью подчинялись, очаровывались и ни на миг не задавались вопросами - почему, зачем?
Кертор не раз задумывался об этой разнице. У него была возможность прочувствовать ее на собственной шкуре. Герцог Гоэллон попросил - и он сделал; с удовольствием, с восторгом семнадцатилетнего юнца, готового услужить кумиру. Сделал десяток раз и продолжал делать то, от чего его выворачивало, словно с тяжкого похмелья, от чего ныло под ложечкой и опускались руки. Делал для того, кто попросил, не надеялся на награду, на одобрение и даже на краткую благодарность; делал ровно потому, что его попросил конкретный человек, и этого было достаточно.
Руи обошелся с ним грубо и бесцеремонно, наговорив обидных слов и выставив дураком, а потом пожелал, чтобы Флэль сам выставлял себя дураком дальше, уже по собственной воле - и получил желаемое. Господин комендант Скоринг был в сотню раз вежливее, деликатнее и ласковее. Он не дерзил; он все объяснял; в каждом жесте, в каждом движении головы сквозили внимание и забота; он не требовал ничего трудного, недостойного и неприятного... но керторец сотню раз мечтал опустить Скорингу на голову канделябр.
Или ударить в спину - против чести, против всех законов благородства, навсегда оставшись в памяти окружающих подлецом, - но ударить, вложив в этот удар всю ненависть, которой накопилось с лихвой...
Вместо этого Кертор отделился от стены и подошел к господину коменданту, встав по левую руку. Годы жизни в столице выучили его притворяться, изображать на лице то, что противоречило мыслям и чувствам - но как легко было прятать под улыбкой презрение и отвращение, и как трудно - радость под презрительной гримасой!
У Флэля была лишь минута, меньше минуты, чтобы сделать то, что он должен был; сделать и не попасться, не вызвать подозрений у Скоринга, который оказался удивительно внимательным к мелочам, наблюдательным и умным. Он рисковал, чудовищно рисковал. Одно неверное слово, неверно выбранный тон или слишком мудреная реплика, и комендант догадается, что связь между Кертором и Гоэллоном - совсем не того рода, что он думает.
- Герцог, вас можно поздравить с победой? - голос дрогнул.
- Что, вы за время моего отсутствия сменили гнев на милость и даже готовы меня поздравить? - приподнял бровь герцог Гоэллон.
- Какое интересное предложение!... Вы всерьез думаете, что я клюну на подобную наживку?
- Вы, как я погляжу, в мое отсутствие увлеклись рыбалкой? - Герцог не смотрел на него, не смотрел вообще... - Достойное занятие, куда более достойное, чем путаться под ногами у тех, кто занят более важными делами.
- Рыба бывает хитрой и увертливой, но до вашей скользкости ей далеко.
- Кертор, вы помните, о чем я вас просил? - господин комендант сделал шаг вперед и встал между ними. - Будьте так любезны...
- Вот и славно, - кивнул коменданту герцог. - Господин Кертор отправится ловить рыбу, которая ему более по силам, нежели моя скользкая персона, а мы с вами продолжим нашу беседу.
- Друг мой, я вынужден просить вас оставить нас. Подождите меня в Белой приемной, - элегантно поклонился Флэлю Скоринг.
Понял ли Гоэллон?.. Яснее выразиться Кертор не мог - не тыкать же пальцем в коменданта с радостным воплем "вот ваша хитрая рыба!", но - понял ли? Не забыл ли за две с лишним девятины слова, брошенные им в полутемной комнате дома верховного судьи Форна? Может быть, не стоило бросаться ему навстречу, затевая странный и подозрительный разговор, а нужно было написать, отправить письмо со случайным уличным мальчишкой?
