Теперь - расхлебывать варево, от которого отчетливо несет тухлятиной, словно от тех помоев, которыми в Тамере кормили солдат. Если бы все упиралось только в Скоринга и Реми, если бы; но нет же, герцог Алларэ все понял и просчитал совершенно правильно, какой же он умница! Реми в столице любят, а вот нового герцога Алларского почти не знают, кое-кто почитает регента за выскочку, коварными интригами добившегося и титула, и должности, в обход так своевременно погибшего законного наследника рода - и от чьей руки погибшего... До вчерашнего дня обвинение в измене и заговоре с целью убийства Рене кому угодно показалось бы глупостью, а изменником считался как раз покойный, но теперь все изменилось.
Вздумай Фиор поднять своих вассалов против Реми, всплыви подоплека событий - к вечеру того же дня вспыхнет вся Собра, разделившись на два лагеря, и этот пожар придется унимать силой, а погибших будет слишком много. Восстание, переворот и воцарение Элграса создали иллюзию, что все хорошо, все закончилось; но эта благостная тишина была не прочнее фарфоровой чашки. Если ее разбить, город, разочаровавшийся во всех и вся, понесет, как обезумевшая лошадь, скинет любого наездника - и никто уже его не усмирит...
Регент Собраны не имеет право на личные пристрастия, и жертвы он обязан считать по головам, выбирая между числом и числом. В этой арифметике благо столицы и страны перевешивает благо и Реми Алларэ, и герцога Скоринга, которые - вот же незадача, - сцепились так, что и баграми не расцепишь. Не скажешь даже, что на ровном месте. Увы, совсем наоборот. Такие счета оплачивают кровью... но как жаль, что пару часов назад она не подобрала слова, что заставили бы Реми сорваться прямо там, в ее доме. Сорваться, натворить чего угодно, но не выходя за ворота; гвардейцы бы его удержали, а дальше уж - не впервой, найдется и слово, и лекарство.
Не вышло. Не поняла, не почувствовала, что нужно не оскорблять - хлестать словами наотмашь, пробивать броню безумия и отчаяния, пробивать лед, сковавший все чувства, кроме одного: жажды мести.
Мести - и успокоения в смерти; Кларисса слишком хорошо знала алларцев и их обычаи. Алларэ, запятнавший свои руки пыткой пленного, жить не будет, он накажет себя сам, даже если все окружающие поймут и примут подобное действие. Так повелось со времен войн древности: алларцы никогда не марали себя пыткой. Честная смерть, но не издевательство над беспомощным врагом.
Только смерть Реми не станет точкой, она окажется лишь началом обвала: Алларэ не простят гибели двоих. Рене в замке любили, у него остались родные и двоюродные братья, а Фиор своей волей запретил мстить за его гибель. Раскол внутри рода, алларцы, восставшие против герцога - герцога-регента, против короля, против всех. Обвини кто регента в измене королю - отсюда полшага до проклятия, которое столкнет братьев...
Три часа до школы мэтра Тейна - так быстро, как могли выдержать лошади, и это значило, что в школе их придется менять. Леум никогда не любил агайрцев, предпочитая им эллонскую породу, крупную и выносливую, но на вкус Клариссы - слишком добронравную, да и медлительную. Норовистые агайрцы нравились ей куда больше, а пара редчайшей серебристо-гнедой масти, подаренная герцогом Гоэллоном, воплощала в себе представления женщины об идеальных лошадях. Молния для прогулок по столице, а Буран - вот для таких случаев, когда нужны только скорость и возможность не думать о последствиях, о том, что жеребца можно ненароком загнать.
Жертвовать лошадью, чтобы спасти человека - подлый выбор, которого и врагу не пожелаешь, да вот только бегут не только мили, которые Буран словно через себя перекидывает, но и минуты, становясь часами; а в оставшейся за спиной Собры - сорвавшийся с цепи Реми, и неясно, удастся ли Фиору удержать его подальше от Шенноры. Лучше рассчитывать, что - не удастся, но тогда уж счет пойдет на мгновения.
Не думать, каким словом можно будет назвать спасенных, кто или что, и захотят ли оба жить после этого?.. И не думать о том, что случится, если мэтра Тейна не окажется на месте. Пока еще не думать, пока еще не показались на горизонте невысокие беленые стены, зеленые черепичные крыши бывшего монастыря. Потому что если подумать, что опять просчиталась, совершила очередную ошибку, то не будет сил и удерживать поводья в руках, и попросту дышать. Слишком уж много их, этих ошибок, и не тех, за которые можно себя простить. Ханна пропала, Фелида сбежала и донесла, Кесслера пустили в дом ровно потому, что ей было лень подниматься с кресла, а Реми ушел - ибо не нашлось нужных слов.
Фиор еще думал о том, не добралось ли до него чужое божество... посмотрел бы внимательнее на женщину, которую считает достойной доверия! Если уж кому и думать, не поступает ли по чужой воле, так супруге наместника Къелы.
"Сейчас не время для отчаяния, - оборвала себя Кларисса. - Да, за все промахи мне место на плахе, но нужно придумать, что делать, если и с Тейном не выйдет. Нужно..."
Как же хорошо, что хотя бы за Хельги можно не беспокоиться... родное графство не подарок, конечно, а после войны и вовсе мешок с неприятностями, но муж справится и к Новому году, к первой капели, Къела будет умиротворена и верна государю Элграсу. Найдется, конечно, и дочка, и ничего с ней в компании брата Жана не случится, можно надеяться, да и гадания говорили, что с беглянкой все в порядке. Вспомнив в очередной раз выходку Ханны, женщина возмущенно фыркнула: вырастил Хельги на свою голову девицу, которая не боится ровным счетом ничего - ни отцовского гнева, ни досужих языков, - потом невольно улыбнулась. И хорошо, что не боится. Не нужно это никому, а ей самой - в первую очередь.
Мэтр Тейн оказался на месте, его даже не пришлось дожидаться: Кларисса увидела его, едва ступив за ворота, любезно открытые очередным юным школяром, настолько рыжим, что казалось - по присыпанному свежим песком двору вышагивает хорошо воспитанный факел.
Леум трепал по белой гриве солового эллонца, оседланного и нетерпеливо прядавшего ушами. Только что вернулся из поездки - или собирается в дорогу?
- Вы за мной, надо понимать, - услышала Кларисса, поднимая голову после реверанса. Ей, супруге владетеля, не полагалось приседать перед простолюдином, но в старой привычке женщина не видела ничего для себя унизительного. Невысокий сухой человечек деловито кивнул. - Меня еще с утра посетила мысль, что сегодня придется ехать в столицу. Я только не знал, что вас будет трое.
- С утра? - спросила госпожа Эйма. - Уж не перед рассветом ли?
- Вы правы, - за год Леум не изменился, да он всегда, сколько Кларисса помнила, был такой - непонятных лет, словно пеплом присыпанный. Морщины вокруг глаз от вечного прищура, скептическая складка у губ. Изменилась только манера обращения - раньше своей ученице мэтр "вы" не говорил. - Что вы заметили?
- Мне было совсем не до того, - вздохнула Кларисса. - Но... почти как во время затмения, все словно поплыло перед глазами. Дело не в этом, мэтр. По дороге говорить будет сложно, так что выслушайте меня сейчас. Мне нужны не только вы...
Дослушав, Тейн вздохнул, задрал голову и поглядел на небо. Редкие серые волосы облепили темя, словно приклеенные. Взгляд следовал за вороньей стаей, летевшей на север. Потом птицы скрылись за высоким рядом тополей, окружавшим школу, а владелец ее ощупал Клариссу взглядом, который казался тусклым только дуракам.
Осведомленность Леума обо всем, что творится в Собре, нисколько не удивляла. Новостью для Тейна оказались только вчерашние события и кое-что, касавшееся планов обоих герцогов, скорийского и эллонского. Остальное даже не пришлось расписывать в подробностях, человечек и сам обо всем знал. О чем-то - от хозяина "Разящей подковы", но мэтр Длинные Уши был лишь одним из многих, кто пересказывал Тейну новости и сплетни. Несколько седмиц назад таким докладчиком была и сама госпожа Эйма, пересказавшая все, что узнала, слышала, предполагала...
