Наука, показывающая то, что человек – часть природы, способна оказать скорее благоприятное, чем негативное воздействие на искусство, если понять истинное внутреннее значение этого факта и если не интерпретировать его в противопоставлении с верованиями, доставшимися нам из прошлого. Ведь чем ближе человек к физическому миру, тем яснее то, что его побуждения и идеи осуществляются природой, находящейся внутри него самого. Человечество в своих жизненно важных действиях всегда поступало в соответствии с этим принципом. Наука же предоставляет такому действию интеллектуальную поддержку. В той или иной форме чувство отношения между природой и человеком всегда было духом, оживляющим искусство.

Кроме того, сопротивление и конфликт всегда были факторами создания искусства, и, как мы видели, они являются необходимой частью художественной формы. Мир, совершенно неприступный и равнодушный по отношению к человеку, как и мир полностью податливый, отвечающий всем его надеждам и удовлетворяющий все его желания, не является тем миром, где может возникнуть искусство. Сказки, рассказывающие о подобных ситуациях, перестают приносить удовольствие, когда они перестают быть сказками. Трение необходимо для порождения эстетической энергии в той же мере, что и для энергии, питающей машины. Когда прошлые верования потеряют власть над воображением – а властвовали они всегда скорее именно над ним, чем над разумом, – раскрытие силами науки сопротивления, оказываемого средой человеку, подарит изящным искусствам новые материалы. Даже сегодня мы обязаны науке освобождением человеческого духа. Она пробудила голодное любопытство и по крайней мере у некоторых сформировала и обострила наблюдательность к тем вещам, о чьем существовании мы ранее даже не подозревали. Научный метод обычно порождает уважение к опыту, и хотя эта новая форма уважения пока присуща лишь меньшинству, она содержит в себе обещание опыта нового рода, требующего выражения.

Кто может представить, что произойдет, когда экспериментальный подход будет полностью усвоен общей культурой? Выработка взгляда, позволяющего взглянуть на будущее, – наиболее сложная задача. Мы склонны принимать качества, в данный момент наиболее заметные и тревожные, за подсказки, говорящие о том, что случится в будущем. Так, будущее воздействие науки мы пытаемся вывести из современной ситуации, в которой наука занимает конфликтную позицию, разрушая великие традиции западного мира, словно бы такое ее положение и дальше будет для нее определяющим. Но для справедливого суждения мы должны рассмотреть, что станет с наукой, когда экспериментальная наука получит полное признание и будет повсеместно усвоена. В частности, искусство всегда будет оставаться отвлеченным, слишком мягким и утонченным, если у него не будет материала, состоящего из знакомых вещей.

Пока же воздействие науки в области живописи, поэзии и романа заключалось в диверсификации их материала и форм, а не в создании того или иного органического синтеза. Я сомневаюсь, была ли когда-нибудь такая эпоха, когда сколько-нибудь значительное число людей действительно «видели жизнь в ее постоянстве и целостности»[72]. В худшем случае ее надо было освободить от синтеза воображения, противоречившего сути вещей. Наличие обостренного чувства ценности эстетического опыта множества вещей, которые ранее исключались, оказывается определенной компенсацией за беспорядочность объектов искусства, обнаруживаемую сегодня. Пляжи, переулки, цветы и фрукты, дети и банкиры, изображаемые современной живописью, в конечном счете являются не просто разрозненными, никак не связанными друг с другом объектами. Они плоды нового видения[73].

Я предполагаю, что во все времена значительная часть искусства оставалась тривиальной и случайной. Рука времени отсеяла значительную часть такого искусства, тогда как на современных выставках мы сталкиваемся с ним en masse. Тем не менее расширение живописи и других искусств, позволяющее им включить предметы, некогда считавшиеся слишком обыденными или труднодоступными, чтобы заслужить художественное признание, представляется выигрышем, который сохранится и в будущем. Такое расширение не является прямым следствием развития науки, однако оно плод тех же условий, что привели к революции в научном методе.

Разрозненность и бессвязность, наблюдаемые в современном искусстве, являются признаком крушения консенсуса мнений. Большее объединение материи и формы в искусствах зависит, соответственно, от общего изменения культуры и выработки установок, которые считаются основой цивилизации, поскольку они формируют подпочвенный слой сознательных убеждений и начинаний. Одно можно сказать наверняка: единства невозможно достичь, проповедуя необходимость возвращения к прошлому. Наука уже с нами, и новое объединение должно будет учесть ее и включить в себя.

В наиболее прямом и убедительном виде наука в современной цивилизации присутствует в ее промышленных приложениях. Здесь мы обнаруживаем более серьезную проблему в плане отношения искусства к современной цивилизации и к ее подходам, чем в самой науке как таковой. Разделение полезных искусств и изящных означает даже больше, чем отказ наук от традиций прошлого. Различие между ними возникло не в современности. Оно восходит к грекам, у которых полезными искусствами занимались рабы и «простые ремесленники», а потому такие искусства считались недостойными, как и сами эти люди. Архитекторы, строители, скульпторы, художники – все они были ремесленниками. Только те, кто работал со словами, считались настоящими художниками, поскольку их деятельность не требовала применять руки, инструменты и физические материалы. Однако массовое, то есть механическое производство придало старому разделению полезного и изящного совершенно новый поворот. Раскол был усилен тем, что в современной организации общества промышленность и торговля наделены гораздо большим значением.

Механическое занимает полюс, противоположный эстетическому, а производство товаров сегодня является механическим. Свобода выбора, имевшаяся раньше у ремесленника, работавшего вручную, сегодня из-за общего применения машины почти исчезла. Производство объектов, которыми в непосредственном опыте пользуются те, кто в определенной мере обладает способностью производить полезные товары, выражающие их личные ценности, стало особым видом деятельности, отделенным от общего порядка производства. Возможно, это наиболее важный фактор, определяющий положение искусства в современной цивилизации.

Но есть соображения, которые должны предостеречь нас от вывода, будто промышленные условия делают невозможным сращение искусства с цивилизацией. Я не готов согласиться с теми, кто думает, что эффективное и экономное приспособление частей того или иного объекта друг к другу с целью его применения автоматически порождает для нас «красоту» или эстетический эффект. Каждый хорошо сконструированный объект или машина обладает формой, но эстетическая форма возникает только в том случае, когда объект, имеющий такую внешнюю форму, включается в более обширный опыт. Взаимодействие материала такого опыта с предметом обихода или машиной нельзя оставить без внимания. Однако объективно корректное соотношение частей, необходимое для наиболее эффективного применения, создает по меньшей мере то условие, которое благоприятно для эстетического удовольствия. Оно позволяет устранить все неуместное и избыточное. В детали машины, обладающей логической структурой, благодаря которой она полностью отвечает своей функции, есть нечто чистое в эстетическом смысле этого слова, и точно так же полированная стальная или медная поверхность, нужная для слаженной работы, по своей сути приятна для восприятия. Если сравнить коммерческие продукты наших дней с теми, что существовали тридцать лет назад, нас поразит огромный выигрыш в форме и цвете. Типичным примером я считают переход от старых пульмановских вагонов, делавшихся из дерева и обильно украшавшихся, к современным стальным вагонам. Внешняя архитектура городских квартир остается коробочной, однако внутри благодаря лучшему приспособлению к потребностям жильцов произошла настоящая эстетическая революция.