Распахнув глаза, я уставилась в темноту. Когда-то потолки в шале были белёными, но известь давно облетела, осела серой пылью на стенах, полу и мебели. Сквозь заколоченные ставни тускло пробивался лунный свет. В тишине я услышала своё тяжёлое, хриплое дыхание, подняла руку и коснулась лба. Он был мокрым и холодным.

Я села на кровати. Сердце колотилось бешено.

Который сейчас час? Не припомню, чтобы видела в этом доме часы, да и откуда бы такая роскошь в такой убогости? Я оглянулась на постель и снова вздрогнула: её белизна в лунном свете казалась мертвящей. Нет, возвращаться в неё я не хочу… Встала, и, не одеваясь, в одной батистовой камизе — благо та была ниже колен — вышла из комнаты, спустилась вниз. На кухне никого не было. Я взяла со стола трут и огниво, зажгла свечу, стараясь не думать, откуда в доме, опустошённом мышами, взяться восковой свеча.

Никого не было. Люсьен, видимо, разместился во втором мезонине, выходящем окном на другую сторону. Зато был тёплый вишнёвый плащ принца. Он одиноко и печально висел в углу, и я, конечно, не осталась равнодушной к несчастному. Завернулась в него, вернулась за стол, вытащила крохотное зеркальце-медальон, раскрыла и стиснула пальцы до боли…

У Вальжана были толстые, мокрые губы. Целуя, он попытался протиснуть мне в рот язык, я отдёрнулась. Сплюнула и демонстративно вытерла рот.

— Ты ошалел совсем⁈

Жених нагло рассмеялся:

— Да ты совсем малолетка! Даже целоваться не умеешь.

— Умею, — прошипела я. — В отличие от тебя. Никто в своём уме язык в чужой рот не пихает.

— Ты даже не представляешь, что я в тебя скоро запихну! — он поиграл бровями и сально улыбнулся.

Меня затошнило. Я, конечно, знала, что конкретно и куда пихают после свадьбы. Тоже мне, секрет Полишинеля. Мне было меньше четырёх, когда при мне дворовая собака зачинала щенков. Я уж не говорю о… Дева Мария, вот как тут не согрешать помыслами, когда все вокруг только и делают, что осеменяют собак, кур, коз, овец? Как во всём этом блуде сохранить целомудрие?

— Па, она покраснела! — захихикал Вальжан и заухмылялся, подмигивая.

Мельник, лоснящийся от жира, ухмыльнулся. Он даже прервал торги с моим отцом о приданом, чтобы ещё раз внимательно меня оглядеть. Взгляд будущего свёкра остановился на моей груди.

— А трепались, что с пастухом спуталась… Я ж говорил: кабы спуталась, так давно понесла бы. Хорошая девка. Хороших внуков родит.

— В бёдрах узковата, — сумрачно отозвалась его жена, хмуря толстые брови.

Это была высохшая высокая женщина, с резкими глубокими морщинами и впалыми глазами. Супруг деловито возразил:

— Это ничего. С возрастом и родами раздадутся…

Они обсуждали меня при мне же, словно я была козой на случку. Я стиснула кулаки. Хотелось заорать или швырнуть в них чем-нибудь. И я бы так и сделала. Вот только рядом высился отец, а его брюхо затягивал широкий кожаный ремень.

— Ну вот наступит май, и сыграем свадьбу, — изрёк мельник. — По зиме родит, а весной отправится в поле. Чтоб не залёживалась долго-то. Посевная это святое…

— Ты чего не спишь?

Я вздрогнула всем телом и оглянулась. Надо мной нависал Дезирэ. В свете луны его волосы сияли серебром.

— Не могу уснуть, — честно призналась я. — Как только закрываю глаза, чувствую смерть за изголовьем.

— Ясно.

Он сел напротив, заглянул в лицо. В пляшущем свете свечи его глаза поблёскивали угольками.

— Как же вы все боитесь смерти!

— А ты — нет?

— Я — нет.

— Ничего не боишься?

Принц нагнулся ко мне. Я невольно отпрянула. Дезирэ криво усмехнулся. Блеснули крепкие зубы.

— Боюсь. Того, что страшнее смерти. Я принесу вина. Будешь?

— Буду.

Он вышел, а я обхватила голову руками, запустила пальцы в спутанные волосы. Да, надо было их расплести прежде, чем ложиться спать, но я так устала!

Что за сновидения? Что за странная простолюдинка, в теле которой я оказываюсь во сне?

И главное — что мне делать?

Племянник по матери был единственным моим родственником. Остались ли у него потомки? А если нет, то кто я? Как я могу доказать, что я — дочь последнего короля страны, которую все давно забыли? Да и кому это интересно? Без родных, без своих людей я… простолюдинка? Увы, нет. У любой крестьянки есть родители, или муж, или братья, или сыновья, которые заступятся, прокормят, если совсем будет тяжко, затянут пояса и пойдут наёмными работниками, но не бросят её. А я? Да меня любой встречный мужчина обидит, и некому будет заступиться!

Глаза защипало.

— Не реви, лучше пей, — Дезирэ, бесшумно вернувшийся на кухню, грохнул передо мной глиняной кружкой. Налил в неё терпко пахнувшее вино из кувшина, покрытого паутиной и пылью.

Пить вино из кружки… Фи. Моветон.

Я взяла её обеими руками, чувствуя холод глины. Сморгнула слёзы. Глотнула и закашлялась. Дезирэ уселся на стул и закинул ноги — одну на другой — на подоконник. Свеча облила его красные сапоги жадным трепещущим светом. Принц стал пить из горла́, глядя в отражение почерневшего от тьмы стекла.

— Зачем я вам?

Чёрные глаза скосились на меня.

— Неземная любовь. Истинная пара. Любовь с первого взгляда и до гроба. Вот это всё.

— До чьего гроба?

Дезирэ расхохотался, сбросил ноги на пол, стукнув каблуками, поставил кувшин и уставился на меня, наклонив голову набок:

— В неземную любовь не веришь?

— Нет.

— Ну и зря.

— Почему зря?

— Те, кто верит в такую лабуду, счастливее тех, кто не верит.

— И обманывают их чаще, — намекнула я.

Жених лишь презрительно пожал плечами:

— Похрен. Зато они счастливы в неведении.

— Пока не обнаружат, что всё это — обман.

— И что? Поплачут, найдут кого-то похитрее и снова поверят. И снова будут счастливы.

И он снова отпил вина. Я протянула кружку. Он налил. Что-то, конечно, есть в его словах, но как поверить в обман, если ты знаешь, что это обман? Дезирэ сморщился:

— Кислятина. Ещё год-два и уксус был бы. Вовремя мы его вскрыли.

От вина странным образом согрелось не только тело, но и душа. Я самой себе казалась ледяной глыбой, рядом с которой разложили костёр. Пламя печёт, лёд тает. Голова немного кружилась, но я всё ещё сохраняла трезвость мысли. Вот так и надо! Нельзя терять бдительность рядом с таким опасным человеком.

— Чем сильнее веришь в чью-то любовь, тем потом больнее развор… разор…чарвор… вырваешься.

Какое это неприятно сложное слово, оказывается!

Дезирэ пожал плечами. Снова отхлебнул. Я забрала у него кувшин. Пить из горлышка оказалось намного удобнее. Опять же, потом кому-то мыть кружку. А кому?

— А если кто-то реально любит, а ты не веришь? — задал жених провокационный вопрос. — Живёшь и не веришь, а потом помер и узнал. Вот досада-то! Представь, Шиповничек, узнать в конце жизни, что тебя кто-то искренне любил. И ты мог любить его тоже. М?

Поймать его мысль оказалось довольно сложно. Да ещё и высказанную таким вкрадчивым, лукавым голосом! Пришлось проглотить ещё вина. Недаром всё же утверждают «истина в вине».

— И кто же этот кто-то? Только не говори, что ты.

— А если я?

— Ну нет, нет! — для убедительности я помахала перед его мордой растопыренными пальцами.

— Почему же? Положим, я не очень хорошо воспитан и всё такое. Старый солдат, и не знаю слов любви. Стихи там не слагаю…

— Стихи?

Я расхохоталась так, что начала икать. Ну а если реально смешно? Пришлось запить, чтобы икота прекратилась.

— Да ты меня даже не хочешь! — прыснула ему в лицо. — Ты пажа своего больше хочешь, чем меня!

Дезирэ замер, сузил и без того не широкие глаза.

— Так, я понял. Тебе вина хватит.

— А больше и нет!

Я перевернула кувшин. На стол упала последняя капля. Я поднялась:

— Накойной спочи.

Пошатнулась. Уцепилась за стул. Мир раскачивался, словно мельничное колесо. Нет, колесо крутится, а мир… что делает мир? Дезирэ подхватил меня.