– Без этого никак, – кивнул Родионов, и я вынырнула из размышлений, в которых он вдруг подвинул Алексея в моем списке людей, подобных бурлящему потоку.

– Как ты вообще начал этим заниматься? Медицинская техника и все такое – сложно же создать компанию с нуля, – спросила я.

А то у нас какой-то кособокий разговор получается. Он спрашивает – я отвечаю, да и то почти односложно. Но ведь он же – любопытный человек, о жизни которого у меня почему-то до сих пор нет представлений. Надо это исправить.

– Выучился на хирурга, но разочаровался в профессии, – коротко ответил Денис; заметив, что я приготовилась слушать, он продолжил, – У нас в стране не очень радужно все с медициной, ты и сама знаешь. Зарплаты – лишь верхушка айсберга. Если в Москве медучреждения еще как-то оборудованием обеспечиваются, то за пределами кольцевой – дремучий лес. Я хочу это изменить.

Достойно, но не слишком ли амбициозно? Не хочется заострять на этом внимание, пока он хвастаться тем, чего еще нет, не начал. И в любом случае при знакомстве с людьми я всегда стараюсь больше узнавать про прежний их опыт – что они уже делали, а не что только планируют сделать. Это порой куда как интереснее.

– Ты сам не оперировал?

– Оперировал.

– Многим помог?

– Всем, кроме одного.

Самое плохое, что может случиться с врачом, особенно с хирургом – это потеря пациента. И я никогда бы не подумала, что Денис через это прошел.

– Он умер у тебя на столе? – зачем-то спросила я. Вот же глупая!

– Он до сих пор жив, Таня. Просто ослеп. Я был офтальмохирургом.

От сердца отлегло. Так эта тема с коррекцией зрения – попытка искупления? И снова перед глазами эти картинки из поисковика – бесконечная череда глаз, распахнутых векорасширителями. Катаракты, кровоизлияния и паразиты. Пинцеты и ретракторы, зонды и кюретки. Запивать подобное чаем с печеньками – вообще-то обыденность, обязательный пункт в рабочем распорядке любого уважающего себя медицинского переводчика. Ибо когда выбор стоит между горящим документом про уростомы или урчащим желудком, ты просто делаешь два дела одновременно, укрепляя себе тем самым нервную систему и желудок. Однако материалы про вмешательства на глаза до сих пор заставляют меня воображать, что все это делают со мной – и сразу становится плоховато. Не похоже это на фобию, но мало ли – надо бы как-нибудь провериться.

– Ты из-за этого перестал оперировать? – спросила я, чтобы отвлечься от неприятных видений. Да и просто интересно, ведь такой исход все равно влияет на доктора. Даже мелкие неудачи способны отбить охоту заниматься любимым делом, а уж если они отражаются на других людях… Я, не знаю, бросила бы все, если бы стало вдруг известно, что из-за моего перевода человек неправильно принял лекарство и пострадал.

– Частично. Но больше потому, что понял: могу помогать пациентам иначе.

– Но ты ведь в курсе, что твоя помощь доступна не всем?

Денис сузил глаза и поджал губы, словно я сказала какую-то раздражающе очевидную вещь.

– Я не наивный идеалист и в курсе, конечно. Я над этим работаю.

– Как это?

– Взять сегодняшний лазер: весьма бюджетный вариант при значительно улучшенных по сравнению с аналогами характеристиках. Эти ребята еще не так известны на российском рынке, а значит завтра я смогу выбить у них скидку. Наша наценка для российских учреждений будет минимальной – это позволит им установить очень низкую цену на процедуру и заставит конкурентов пересмотреть свою ценовую политику. Мои специалисты подсчитали, что уже в ближайшем будущем стоимость коррекции зрения может снизиться на треть. Такое мы проворачиваем и в других сферах – меня, например, интересуют малоинвазивные методы и роботехника…

– Звучит слишком приторно. На что же вы тогда живете? На что вот это все? – я кивнула, показывая на наши тарелки и обстановку – роскошную, что уж скрывать.

– Деньгами управлять уметь нужно, – фыркнул Родионов, – Тогда все и будет. Я умею.

Я покачала головой.

– Сколько смотрю на фармкомпании, столько и считаю, что они наживаются на пациентах. Переехал бы офис из Сити куда-нибудь на окраину столицы – глядишь, и препарат подешевел бы, – тут я осеклась, потому что чужие деньги считать мне все-таки не пристало, – А потом вспоминаю, что и нам, переводчикам, кушать хочется.

Попытку сгладить углы Денис оценил легким смешком.

– У средней фармкомпании сколько препаратов в портфеле? Пара-тройка десятков. Мы же берем объемом, и благодаря «Родио Теку» уже многие больницы в регионах оснащены лучше, чем иная столичная поликлиника.

– А это не сыр в мышеловке? Им душу тебе продавать не надо?

Денис не счел уместной остроту, по всей видимости.

– Таня. То, что лично мне лично ты не веришь, не стоит проецировать на работу, – ни с того ни с сего посерьезнел он, – Я скоро создам новую компанию – пора производить медтехнику и в нашей стране. Уже собрал патенты; все это очень долго и сложно, но будет обязательно. Может, тогда ты мне поверишь, когда сама все увидишь.

Я молча уставилась на мужчину, что сидит напротив меня. Он каждый раз открывается для меня с новой стороны. Теперь это – вдохновленный новатор, кажется, которому не плевать на чужое благо. И на мое мнение почему-то.

Денис отложил приборы и даже не прикасается к своему бокалу. Тоже не отводит от меня глаз, но что это? Он обижен? Я что, правда так несправедлива к нему?

Или это чувство вины, которое он явно специально постарался во мне вызвать своим ответом, или вино. Но мне очень хочется его поцеловать.

– Ты странно смотришь, – прервал наше молчание Денис, – Засыпаешь уже что ли?

А может, и засыпаю. Да, так даже лучше – засыпаю.

– Похоже на то, – поддакнула я.

Пока он общался с официантом, я куталась в плед и честно пыталась отмахнуться от навязчивых образов. Небритый подбородок, нежно царапающий мне пальцы. Жар от его губ.

Всякий раз, когда приходит время отпустить ситуацию, воображение раскрывает передо мной книгу судьбы. Мне неизвестно, какой она толщины – могу лишь надеяться, что она увесиста, – и на какой странице она для меня открылась – хочется лишь думать, что далеко от конца. Но я откуда-то знаю, что проживаемое прямо сейчас точно выведено на этой странице чьей-то уверенной рукой. Я будто вглядываюсь в текст – только сквозь запотевшие очки, и различить написанное трудно. Можно, конечно, снять очки и просто придвинуться поближе, прищуриться, но я не делаю этого по какой-то причине, не совсем мне даже ясной. Буквы сливаются в кашу, но одно лишь их существование заставляет меня поверить: все правильно, все идет своим чередом. Нужно просто расслабиться. Именно так – самое время довериться и поплыть по течению.

Да, я долгое время болела коллегой, хотя никогда не желала смешивать работу и личное. И с танцами я личную жизнь прежде мешать не пыталась. Однако и то, и другое случается со многими – кто я такая, чтобы противиться предначертанному, чтобы мнить себя особенной?

Денис подал руку, чтобы помочь мне встать, и ударил током – в буквальном смысле. Искра пробежала по его рукаву и перепрыгнула на меня, заставив вздрогнуть. Родионов сделал вид, что не заметил; он повел меня мимо столиков к выходу, и я поняла, что последую за ним, куда скажет.

До самого моего номера Денис ничего не говорил, и я мучилась неизвестностью. Боялась, что из-за того, на какой ноте завершилась наша беседа, он вежливо пожмет мне руку, приобнимет – да даже просто чмокнет на прощание, мне будет этого мало! – а после уйдет к себе. Но как только я достала из кармана платья ключ-карту, он выхватил ключ и развернул меня к себе

– Не хочу прощаться, – прошептал он. Окутанная дурманящим шлейфом – его парфюм с нотками вина из распитой нами бутылки, – я только и смогла, что выдавить из себя:

– И я.

Поцелуй пообещал больше, чем я смела рисовать своей голове; писк откуда-то сбоку – и я провалилась в темноту. Денис шагнул следом, придерживая меня за талию. Не знаю, от чего дух захватывает больше: от его напора или от ощущения, что это – нечто решенное за нас.