за кого. А я потом вновь ищи себе подругу жизни. К новому году кончим служить, а к старому новому году свадьбу справлю, и вся недолга, – высказался Попов Иван. Ребята посмеялись. Но ни осуждать, ни поддерживать его решения не стали.

– Я тоже на сверхсрочную службу не останусь. У меня родная тётка в Новосибирске живёт, приглашает к себе. У неё муж в милиции служит, поможет устроиться на работу, если пошлют учиться – поеду. Там всё за государственный счёт. Дочери её замуж вышли. А квартира большая, есть где расположиться. Если, что, женюсь, и квартира мне достанется. А к отцу не поеду, обида за мать так всё время и сидит в груди. Вот, так-то, – отозвался Узких Слава. Некоторые солдаты покивали головами в знак согласия с мыслями и словами Вячеслава, другие промолчали.

– И, что будем писать своему шефу – Александру Владимировичу? – спросил Василий.

– Так, и напиши – пусть встречает себе замену – Попова Ивана. Раз уж так складывается жизнь. А я останусь на сверхсрочную службу, как он и советует. Видимо, он, что-то придумал. Я бы не возражал, а, наоборот, с удовольствием с ним ещё поработал. С кем поведёшься, от того и наберёшься. У него опыт солидный по работе в органах. Если бы место нашлось, так я с ним не прочь служить, – отозвался Клепинин.

– Если возражений, и предложений нет, так я и напишу, что двое после окончания срока, уезжают из части. Остальные остаются служить до конца срока, а потом идут служить по контракту, – заключил разговор Василий.

– Нет, я не решил, как быть. Мне мать писала, что дядя Миша ждёт меня к себе жить. Он один остался. Служит в церкви хозяйственником. Говорит, что может без конкурса определить учиться в духовную семинарию. Видимо мать ему писала о моих пристрастиях к библии. Сейчас общество лицом повернулось к богословам, и почему не попытать счастья. А то в какой институт не сдашь экзамен и пропадёт год бесполезно. Выучусь на попа. Попадью заимею. Там хорошо. Ни снег, ни ветер не досаждают, а то я сильно не люблю зимние холода, да снега, – с запозданием отозвался Сергей Тихонов.

– Ладно, пока трое из нас не идут на контрактную службу. Вольному – воля. Я считаю, что хороша жизнь, если она складывается по желанию. И давайте впредь поступать так, как велит душа. Так, кажется, говорил нам наш участковый. Я ему об этом напишу и от вас ему за науку спасибо передам.

– Годится, пиши, да там, в конце письма место оставь. Мы распишемся потом.

– Я письмо на столе оставлю, после прочтёте, да на почту отнесите. Мне скоро на смену идти.

Александр Владимирович письмо получил и был очень доволен. За время службы со многими односельчанами отношения испортишь. Потому как на добрые мероприятия участкового не приглашают в семьи; разве, что с хорошим настроением с информацией приходиться выступать на Совете ветеранов, да начальник перед днём милиции поздравит с праздником, да наградит, да вот жена все душевные болячки убирает с души. Она вот уж, сколько лет всем племянникам и всей родне организовывает проведение дней рождения. В такой компании и душой отходишь, и напряжение спадает. Всё больше убеждаешься в том, что она это делает не столько для именинника, сколько, чтоб отвлечь мужа от грязных дел, которыми ему приходиться заниматься на службе. И в будние дни в кругу семьи она старается сохранять добрую, интеллигентную атмосферу. Это её главное качество и достояние и как учителя местной школы, и как тонкой натуры женщины. Непонятно, сколько сил ей приходиться тратить, чтобы не устроить скандал и истерику, как некоторые супруги, когда его вызывают из застолья на разбор семейных скандалов, драк и воровских разборок в колхозе или у фермеров. Криминальный мир стал жестче: там дважды не предупреждают, выговор не объявляют, вся их жизнь строится на деньгах и убийствах. И делается это так скрыто, что невозможно, не только предотвратить, но даже раскрыть убийство, и определить убийцу. Суды требуют неопровержимых доказательств, свидетелей, да чтобы убийца сознался в содеянном преступлении. А где ты таких убийц найдёшь, чтобы покаялся при обыкновенной беседе. А силовые приёмы сейчас запрещены, будто законы написаны в защиту убийц. А, что родственники с ума сходят от горя, дети сиротами остаются и нужду мыкают, так это, вроде ни кого и не касается. Сколько горьких дум передумаешь после дознания убиенных и убийц. Да, что же это творится! А как убийцу найдут, и до суда дело доведут, а его или совсем оправдают, или отпускают под заявление о не выезде, или в места поселения отправляют. Стоит жене пожаловаться на мужа, что тот её обматерил, так его судят и наказывают за оскорбление личности и чувства собственного достоинства. А убийца на свободе и продолжает страх на людей наводить, и громкие скандалы в кругу милиционеров вспыхивают. А сколько милиционеров покинули свою работу, да звания лишились. С милиционера спрос. А с убийцы нет спроса. Он на свободе и ни перед кем не отчитывается за отнятую жизнь ребёнка, отца, деда, родственника. Политики ораторствуют о свободе и демократии, и видимой защите прав. А защиты прав на жизнь ничего и не предлагают: а что есть, это только фикция, тот фиговый листик, чем скрывается и закрывается свобода криминала. Да, и мы милиционеры порою боимся даже браться за раскрытие убийств, а, сколько сомнительных дум ты переживёшь, на сколько лет постареешь и за свою жизнь, и за жизнь жены и детей своих. Они же ближе к душеньке твоей, чем чужой тебе убитый и убийца. Но, ведь, не откажешься ты от порученного тебе дела по раскрытию преступления – работа твоя такая, куда деваться. Кому-то и эту опасную работу надо делать. Долг, должность у тебя такая. Конечно, такая работа, но в заднем уголке твоего мозга скрыто и больно шевелится, хоть и маленькое, чувство страха и за себя, и за близких тебе людей; им тоже жить хочется. А каким же характером нужно обладать, чтобы преодолеть такое чувство, да воздать должное убийцам. Здесь мало одного закона, хотя и он нужен. А если закон не позволяет совершить справедливость, то, что тогда делать? Или оставить всё как есть, или ждать когда появится справедливый закон, или этот закон обойти и совершить справедливость??? Но, чтобы это сделать нужно каким характером обладать, какую же силу воли нужно иметь и применить свою задумку на самом деле; чтобы де-юре, стало де-факто. Нет! Ни мне, ни нашему поколению эту работу не осилить. Мы послушные, мы законопослушные, мы почитаем, законы охотнее, и исполняем, и подчиняемся им, нам нельзя их нарушать. И когда мы соблюдаем законы, и страдаем за неточное исполнение, люди закрывают на нас глаза. А стоит только ошибиться, как сразу шум поднимут. За подвиги никто спасибо не сказал, разве, что начальник объявит устное поощрение. А ну как ошибись, так все закричат благим матом, клясть начнут за ошибку. А спросить бы у них: – «А вы, что ошибок не допускаете?» Почему же ты вчера, когда я тебе пьяного мужа подобрал под забором, и домой доставил, промолчала. А сегодня твоего недоросля поймал за кражей козы у соседа. И велел оплатить ей стоимость животного. Так ты вой вон, какой подняла. По этой козе получилось самое лёгкое раскрытие. Когда пришёл в пригон, из какого была украдена коза, то услышал звонок сотового телефона, прислушался, да пригляделся, и заметил аппарат. Поднял аппарат, стал слушать и определил того, кто украл, и того, кто ждал в условленном месте. Так мать, нет, чтобы сына проучить, так ещё и меня «отлаяла» на чём свет стоял. Эх, сколько дум передумаешь. Сколь слов сам с собой переговоришь. А всё никак проблемы не кончаются и не уменьшаются. И закрадывается сомнение: сюда ли я пришёл, этим ли делом занимаюсь, правильно ли работаю? А стоит ли так много об этом думать и себя терзать, и сердце надрывать своё молодое. А оно вон уже и знать о себе стала давать. Жена уж и капелек припасла. И таблеточек накупила. Всё на столике в спальне нашей держит. Да в рабочем костюме уж обнаружил; кстати, во время пригодились. А возможно и зря я так переживаю? Дотянуть бы до пенсии, да заняться бы домашним хозяйством. На рыбалку с тестем стал бы ездить. Да жене бы больше внимания уделял по хозяйству. А то только начнёшь, что ни будь помогать, а тебе тут же и вызов. И извиняться уж надоело перед женой. И от вызова не откажешься. А почему столько преступлений совершается в обществе? Из-за того, что законы мягкие? Дедушка мой рассказывал., как соседский парень попался в войну с украденной овцой, так его посадили в тюрьму, а от туда он пришёл еле живой, и через неделю помер от истощения и массой воспалительных болячек. Все смотрели на него и зарок себе давали – не красть. А одна тётечка аборт сделала и власти узнали. Так её и другую тётю, что ей делала аборт, срок дали по пять лет. Так по возвращении они тоже не долго пожили. Так другие, глядя на них, или сильно таились, или рожали суразят: кому охота было гнить живьём в тюрьме? А сейчас само государство идёт навстречу таким женщинам, в больнице прерывают беременность. Сложно разобраться в государственной политике. Ну, а всё-таки, что же получается? Чем гуманнее закон и мягче наказание, тем больше совершается преступлений. И преступления совершаются всё наглее и жестче. Убийства совершают всё извращённее, безжалостнее, хуже зверей. Так, что теперь государству опять возвращаться к ужесточению наказаний? Но, ведь мы же идём не к дикому обществу. А туда, где преобладает гуманность, человеколюбие, уважение к жизни своего соотечественника, к жизни и праву жить на свете такому же человеку, как и ты, убийца. Мы все завидуем жизни европейских государств, их цивилизации, их высоко – человеческому свойству и качеству самого разумного существа на земле – ЧЕЛОВЕКУ. Ну, так, и где же выход? Политики толкуют, что ужесточение наказания ведёт к увеличению преступлений. И, что тогда нам тут делать? Ждать когда убийцы поумнеют и сделаются гуманнее, добрее и перевоспитаются. Или делать жизнь надо более-комфортнее, чтобы убийцам не оставалось, или, во всяком случае, уменьшилось причин к совершению преступлений и в частности убийств. А комфортные условия делать нужно всем, всем работать. Но это ведь так понятно, и понимают это отлично, и кто работает, и кто не хотят работать, а совершают преступления. Их, что, общество должно содержать комфортно, а они будут бездельничать и ухмыляться и ерничать над трудолюбивыми членами общества. Рабочие такой нагрузки долго не вытерпят. И если в обществе не появится лидер, который возглавит и организует революционный переворот в обществе, или будет вершить правосудие сам, тайно, и справедливо. Хотя это правосудие будет неграмотным, грубым, простым до абсурда по оценке юристов и законодателей. Но если только такое явление зародится в обществе, оно даст непременно ощутимый результат, эффект будет поразительный. И это уже будет не заслуга государства, а заслуга, хоть и грубая, и неграмотная, будет принадлежать отчаянному кругу рабочих, которые не за награды и ордена будут делать такую кровавую работу с убийцам: просто по велению души и отчаянному сознанию, к которому принудила и привела их жизненная отчаянная необходимость. Не приведи, господь, если это будет самопроизвольное и стихийное явление, без лидеров и партий. Непонятно и невозможно будет с кем вести борьбу с противозаконностью. Нельзя государству допустить такого явления в нашем таком демократическом обществе. Неужели преступники не понимают, что гуманные законы приняты для восприятия в ум себе и поэтому для воспитания в душах своих таких же чувств и гуманного мышления. Должны же знать, усвоить и руководствоваться, в своей такой короткой жизни, изречением: как ты отнесёшься к людям, так и люди отнесутся к тебе. Или, это, что? До глухого не докричишься, хоть глотку порви! Независимо от нашего мышления общество развивается по своему закону. И не замедлить, ни ускорить его развития кто-либо не в силах. А для чего же тогда революции и перестройки, и реформы? Но, а тогда, как понимать, что материя первична, а сознание вторично? Значит, комфорт в жизни ликвидирует преступность? А комфорт каждый понимает по-своему. Кто-то доволен, что у него есть на столе чашка щей и кусок хлеба. А другому мало вагонов хлеба и прибыли его капитала. И нет предела человеческому хочу, хотя многие ограничены человеческому могу.