– Это что у тебя? – спросил Хитрово, указывая на высокое строение в конце слободки.

– Боевая башня, – ответил Светешников. – Сейчас она пуста, но там всё к бою готово.

Караульщик открыл им дверь башни, и они вошли на первый этаж.

– Открой оружейню! – приказал хозяин.

В помещении хранилось много копий, сабель, пищалей, пороха, свинец для пуль и картечи.

– На втором ярусе устроены две большие пищали, – сказал Светешников.

Богдану Матвеевичу всё увиденное им понравилось.

– Хвалю! – сказал он. – Ты, Семён Надеевич, оказывается, не только промышленник, но и воин.

– А вот моя усадьба! – сказал Светешников, показывая на возвышенность, где за двухсаженной бревенчатой стеной возвышался громадный дом на каменных подклетях. Вокруг него были расположены службы: поварня, баня, два амбара, конюшня, ледник, две избы для проживания боевых людей, которые кормились за счёт хозяина и получали за свою службу по пятнадцать рублей в год. В проездных воротах и по углам стен были устроены башни, в которых находились шестнадцать медных и железных пищалей с запасами пороха, свинца и каменного дроба.

– Это же настоящая крепость! – поразился Богдан Матвеевич. – О твоём усердии по охране границы, Семён Надеевич, я обязательно скажу великому государю.

– Два года назад, – сказал Светешников, – налетели ногайцы, угнали табун коней, на полях и на хлебе поймали жёнок и детей. Всех в полон увели. В прошлом году опять пришли, но мои люди их ждали в засадах. С большим для них уроном отбили ногайцев. В этом лете ещё не приходили, ведают, что великий государь ставит крепость Синбирск, а в Арбугинских полях на их приход имеется посланная твоей милостью сотня.

– Мои казаки у тебя были? – живо спросил Хитрово.

– Приходили. Я их свёл со своими караульщиками, что поставлены вдоль речки Сызранки, они вместе и промышляют степняков.

У ворот усадьбы гостя встретила Антонина Светешникова, разнаряженная не хуже московской боярыни. Она была одета в летник из синего атласа, сотканного по полям с золотыми нитями, с вошвами по подолу из чёрного бархата, расшитыми канителью, на шее у хозяйки сияло жемчужное ожерелье, на голове была шапка с возвышением, так называемая кика, украшенная золотом и драгоценными каменьями, с кики спадали, по четыре с каждой стороны, жемчужные нити, доходившие до плеч.

Управитель взял коня под уздцы, и Богдан Матвеевич сошёл на землю. Светешникова поясным поклоном приветствовала воеводу и окольничего.

– Милости просим, господине Богдан Матвеевич, – нараспев произнесла Антонина Андреевна.

По выскобленному добела настилу Хитрово прошёл по двору, поднялся на крыльцо и ступил в нарядно убранную горницу. Здесь уже был накрыт стол с большим числом блюд из самой лучшей волжской рыбы, и пития – хмельное, сладкое и кислое. В горнице Хитрово и Светешников остались одни, если не считать прислуживающего им человека.

Богдан Матвеевич с дороги был голоден и отведал всего, что ему предлагалось, особо похвалил уху из раков, необычайно крупных и вкусных. Нелюбитель хмельного, он попробовал разные квасы, и все их одобрил.

После обеда Богдан Матвеевич приступил к тому, из-за чего он заехал в Усолье.

– Великая честь тебе выпала, Семён Надеевич! Великий государь велел мне спросить тебя, что ты желаешь получить за судейскую промашку с твоим отцом Надеей Андреевичем?

Слова, вымолвленные окольничим, до глубины души поразили молодого Светешникова своей неожиданностью. Гость объявил ему неслыханную царскую милость, о которой редко помышляют простые смертные, но одновременно эти слова всколыхнули в сыне Надеи Андреевича ещё не до конца пережитую боль. Семён долго молчал и, наконец, проговорил:

– Милость великого государя, объявленная тобой, окольничий, так неожиданна, что я, худородный, пребываю в смятении и не нахожу слов, что ответить.

– Не велика трудность, – сказал Хитрово. – Ударь челом государю, проси дворянство. Вотчиной ты владеешь, не у всякого боярина такая сыщется.

– Не по Сёмке шапка, Богдан Матвеевич! Я ведь не воин, а купец и промышленник. Обык делом торговым заниматься, а не саблей махать. Да и моё ли это дело? Я и со своими боевыми людьми еле управляюсь.

Светешников поднялся с лавки, подошёл к шкафу и взял из него книгу.

– Вот был в том году на Москве, приобрёл. «Хитрости ратного дела» называется. Мудрёная книга, не для моего слабого умишки. А вот эта книга, – хозяин достал её из шкафа, – как раз по мне и в моём деле большая помощь – «Книга сия глаголемая по-эллински и гречески арифметика, а по-русски цифирная счётная мудрость».

– Не хочешь быть дворянином, тогда проси почёта гостиной сотни. Стань тем же, кем был твой отец, – сказал Хитрово, удивляясь простоте Семёна Светешникова. Другой на его месте взял бы от государя всё, что тому по силам дать.

– В гости мне никак нельзя, – вздохнул хозяин. – Достаток не тот. Усолье у меня недавно, двух лет нет, да и то спасибо Василию Григорьевичу Шорину, что за меня поручился.

– Так ничего и не желаешь получить от великого государя? – спросил Хитрово.

– А что мне желать? – погрустнел Светешников. – Здоровья? Так в том государь не мочен. Слаб я грудью, Богдан Матвеевич. Одно слово, не жилец. Скажи великому государю, что всем-де Светешников доволен и молит Бога, чтобы продлились дни его царствования во славу единого Бога и Спасителя рода человеческого.

– Добро, – промолвил Хитрово. – Так и скажу великому государю и знаю, это его порадует, что есть такой честный и прямодушный человек, как ты.

– Прости меня, недостойного, если что сказал не так.

– Пустое. Ты мне пришёлся по сердцу. И помни, что через меня ты можешь в любой час обратиться к великому государю.

– Спасибо на добром слове, – сказал Светешников. – Изволишь, Богдан Матвеевич, пройти в опочивальню, отдохнуть после обеда?

– На границе я отвык жить по-московски, – усмехнулся Хитрово. – Хотя смолоду спешил после обеда залечь на перину, а другой сверху накрыться. Посему удовлетвори мое любопытство, покажи соляные промыслы и то, как они устроены.

Светешников кликнул ключника Савельева и приказал ему готовить коней для поездки на промыслы. В комнате было душно, и они вышли на крыльцо, с которого открывался богатый вид на волжский плес. От усольской пристани уходил купеческий струг с солью, а на его место встала громадная, нагруженная лесом лодка.

– Варницы страх как прожорливы, – сказал Светешников. – Вблизи дровяного леса почти нет, возим из Заволжья.

Десятник Курдюк подвёл к крыльцу заседланных коней. Светешников и Хитрово выехали со двора и наезженной дорогой направились к Усолке. Вечерело, но было тихо, сентябрьское солнце не палило, а овевало землю приятным теплом. Осины кое-где вспыхнули радужным цветом листьев, рябины пожелтели, и красные гроздья ягод стали заметнее взгляду, пахло сыростью палой листвы.

Но вскоре вид леса стал меняться: стало больше попадаться неживых безлистных деревьев, запахло сначала чуть ощутимо, но затем всё сильнее прогорклым дымом. Семён Светешников закашлялся и виновато посмотрел на Богдана Матвеевича.

– На варницах всегда смрадно, – сказал он. – Может, не пойдём туда?

– Невелика помеха – дым, – возразил Хитрово. – Синбирская гора всё лето горела. Я к дыму привычен.

Соляной промысел открылся весь сразу за поворотом высокого берега. На пустом ровном месте невдалеке друг от друга стояли четыре большие и высокие рубленые избы, из каждой через отверстие вверху стен в пять-шесть ручьёв валил дым, который растекался по округе густой сизой пеленой.

– Да у тебя тут, Семён Надеевич, чисто преисподняя, – сказал Хитрово. – Видно, недаром соль солона.

– Вот эта варница называется «Гостеня», далее «Любим» и «Хорошава», – указал Светешников. – А новый сруб назван по имени батюшки «Надея».

Возле каждой варницы стояли громадные поленницы дров, а под дощатыми навесами лежали, сложенные друг на друга рядами, рогожные кули с солью.