– Сколько насчитано?

– Это мы скажем. Так… Брал оный Надея из казны для продажи на Архангельском торге соболей, а также соболиные пупки … всего на 6570 рублей!

– Покойный великий государь патриарх Филарет ещё двадцать лет назад списал мне этот долг.

– А ты внимай, что боярин Морозов, хозяин Большой казны пишет: «…Долг этот по нерадению бывших управителей приказа Большой казны князя Черкасского и боярина Шереметьева не востребован». Словом, плати или пожалуй на правёж! И стоять тебе на правеже за каждые сто рублей месяц, а всего выходит стоять пять с половиной лет. Плати, ведь забьют тебя, старика!

Надея вскинул голову, тяжко глянул на судью и твёрдо промолвил:

– Ежели государи своего слова не держат, то я сдюжу. Ставь на правёж!

«Вот и конец, – подумал Надея. – Дай Бог, чтобы сегодня всё кончилось!»

Светешниковым завладел недельщик, повлёк его к кузнецу, который наложил на руки и ноги Надеи оковы. Затем его вывели на улицу, на ослепительно яркий молодой снег и поставили рядом с другими кандальниками. В ноги к Надее бросился со слезами Фёдор.

– Ведь ты сам решил умереть, Надея! Не делай этого! Заплати окаянникам!

Недельщик ударом ноги отбросил приказчика в сугроб и потянулся губами к уху Надеи:

– Железо за голенища будешь ставить? Цена полрубля.

Надея отрицательно мотнул головой, недельщик злобно ощетинился, взмахнул батогом и изо всех сил ударил Светешникова по икрам. Боль опалила огнём, и он крепко сжал зубы, сдерживая рвущийся из глотки вопль.

Недельщик обошёл всех выставленных на правёж полтора десятка должников и вновь возник перед Светешниковым.

– Держись ужо! – прошипел он сквозь зубы. – Скряга!

На это раз Надея не почувствовал боли. Он умер за мгновенье до удара и упал навзничь в сугроб у крыльца приказа. Подбежал пристав, наклонился над упавшим, затем снял шапку и перекрестился.

– Всё! Душа не выдержала…

Недонаказанных загнали в подвал, к крыльцу подлетел на вороной кобыле извозчик:

– За рупь доставлю в лучшем виде!

Из приказа вышел лысый судья. Посмотрел, перекрестился. К нему кинулся недельщик:

– Шуба моя?

– Ты что, кат, сволочь? Изыди с глаз моих!

Фёдор с извозчиком погрузили Надею на сани и доставили на подворье. Запрягли двух лошадей, уложили Надею на полость, закрыли с головой и повезли на родину, в Ярославль.

Ощущение конца пути добавило гребцам силы, струг быстро пересёк широкий плес и вошёл в устье невеликой речки Усолки, где находилась пристань. Она была не пуста, возле спущенного на воду бревенчатого настила стоял купеческий струг, и работные люди из большого амбара носили в него тяжёлые кули с солью. Синбиряне причалили невдалеке от него, чуть потеснив рыбацкие лодки, и к ним из амбара поспешил человек с саблей на поясе, что обличало в нём местного начальника.

– Отзовитесь, что за люди! – закричал он на бегу.

Воевода на этот вопль и не подумал отвечать, а Сёмка, когда человек крикнул ещё несколько раз, спросил:

– А ты кто будешь?

– Десятник над боевыми людьми Артемий Курдюк.

– Беги, десятник, и доложи хозяину, что к нему явился синбирский воевода Богдан Матвеевич Хитрово с казаками и стрельцами.

Курдюк был человеком бывалым, на слово казаку не поверил и стал обшаривать очами струг. Наткнулся взглядом на воеводу и пал наземь в рабьем поклоне.

– Очнись, десятник! – окликнул его Сёмка. – Беги за хозяином.

Курдюк вскочил и опрометью кинулся к коновязи. Вскочил на коня и помчался вдоль берега к видневшимся невдалеке строениям.

Казаки и стрельцы с жадностью поглядывали на берег, но приказа на высадку не было. Богдан Матвеевич призвал к себе Ротова и Конева и велел им разбить стан в стороне от соляного амбара и других построек, чтобы ненароком не повредить или не сжечь их, а также строго следить за своими людьми и не ходить в Усолье. Сам Хитрово решил дожидаться хозяина на пристани и не сходить со струга, пока тот к нему не явится с поклоном.

В усадьбе Семёна Светешникова весть о прибытии синбирского воеводы вызвала большое смятение. Хозяин от неожиданности будто окаменел на лавке, сидел и даже не мог вымолвить слова ждущим от него приказаний десятнику Курдюку и ключнику Савельеву. А без хозяйского повеления они не знали, что делать. К счастью, известие о высоком госте скоро достигло женской половины дома, и оттуда явилась Антонина Андреевна, сестра покойного Надеи Светешникова, державшая в руках всё, что осталось от богатства купца гостиной сотни. Она недовольно глянула на нерасторопного племянника и приказала ему немедленно облачаться в самые лучшие одежды, управителю было велено немедленно идти в поварню и заняться приготовлением праздничного обеда. Курдюка она отправила срочно готовить коней под воеводу, его приближённых и хозяина, на что взять лучшую сбрую, а синбирским казакам и стрельцам отправить из ледника воз свежей рыбы.

Антонина Андреевна выглянула в окошко, чтобы проследить, поспешает ли Курдюк выполнять её повеление, и всплеснула руками:

– Грязи-то, грязи во дворе! Да и в горнице не чисто!

Немедленно в хозяйские покои доставили жёнок с тряпками и скобилами, полы в горнице были вымыты, крыльцо и деревянный настил до ворот выскоблен, а на въезде в усадьбу поставлен в чистом кафтане караульщик с алебардой и саблей за поясом.

Семён Светешников оделся, как и велела властная тетка, во всё лучшее. И кафтан, и штаны, и сапоги на нём были самого лучшего качества, правда всё изрядно помято от долгого лежания в сундуках, но смотрелось богато и ярко. Особо ценным был пояс, сплошь золотые пластины с вделанными в них крупными рубинами. За этот пояс Надея Светешников немало соболей отвалил английским купцам, которые привезли его из Лондона по купеческому заказу.

Семён Надеевич вышел из своей комнаты вовремя: у крыльца стояли осёдланные кони, а тётка уже начинала злиться и недовольно ворчать, но, увидев племянника, она растаяла – вылитый Надея стоял перед ней, хозяин Усолья.

– Ты уж не осрамись перед воеводой, – сказала Антонина Андреевна. – Поклонись земно, согни спину, с нас, худородных, не убудет. Проси Богдана Матвеевича хлеба-соли откушать. Окольничий, слышно, близок к царю. Угодишь ему, угодишь государю. Ну, ступай, с Богом!

Светешников знал, что надо делать, слез с коня, не заезжая на пристань, снял шапку и, потупясь, пошёл к стругу. Приблизившись к воеводе, он встал на колени и коснулся лбом брёвен пристани.

Богдан Матвеевич с интересом посмотрел на отпрыска знаменитого Надеи и промолвил:

– Так вот ты каков, Семён Надеевич!

Семён оторвал голову от брёвен пристани и искательно произнёс:

– Бью челом твоей милости. Прошу не побрезговать мной, захудалым, и пожаловать в мой дом отведать хлеба-соли.

Богдан Матвеевич помедлил, испытывая смиренность Светешникова, не притворно ли оно, затем произнёс:

– Поднимись, Семён, я к тебе не от нечего делать прибыл, а по слову государя, Алексея Михайловича, кое объявлю позже. Твое приглашение на хлеб-соль принимаю.

Светешников со сдержанными поклонами проводил воеводу к коновязи.

– Прими, Богдан Матвеевич, от чистого сердца!

И десятник подвёл к Хитрово статного кракового жеребца. Конь покосился на воеводу горячим лиловым глазом, фыркнул, и у Богдана Матвеевича дрогнуло сердце.

– Хорош, всем взял! – произнес он, касаясь рукой морды коня. – Сёмка! А ну, пройдись на нём по берегу.

Полусотник выхватил у Курдюка поводья, запрыгнул в седло, промчался несколько раз между пристанью и амбаром вокруг начальных людей и осадил жеребца перед воеводой.

– Справный конь, – сказал Сёмка. – В нашей сотне лучше не отыщется.

Путь к усадьбе Светешникова шёл через бобылью слободку, где жили мужики, не платившие поземельной подати и работавшие на соляном промысле. Поселение состояло из трёх десятков изб, и не у каждой из них имелся огород и постройки для содержания скота. Народ здесь жил сбродный, со всех краев Руси. Люди приходили сюда, жили, работали, затем уходили, но не все, некоторые оставались в Усолье навсегда, и население его понемногу прирастало.