Через малое время возы для приезжих были поданы, на них погрузили вещи, посадили малых детей, и обоз направился к Казани. Дорога до города была топкой, в половодье пойму широко заливало водой. Палецкий ехал на коне обочь дороги и приглядывался к казанскому кремлю, который возвышался каменными башнями и стенами на холме. Опытный воин, шляхтич оценил сразу, что твердыня практически неприступна, и взял её в свое время царь Иван Грозный большими людскими потерями и перевесом сил в огненном бое.

Ворота в кремль были открыты и никем не охранялись. Обоз шляхтичей въехал на площадь и остановился возле коновязей. Палецкий слез с коня и огляделся: вдоль крепостной стены стояли несколько изб, а одна, что стояла супротив ворот, выделялась своими размерами. Эту избу можно было назвать теремом – на каменной подклети, в два этажа, с высоким и просторным крыльцом, шатровой узорчатой, как печатный пряник, крышей. На крыльце стоял высокий и худой старик в шубе и остро поглядывал на приезжих.

Палецкий решил, что это должно быть воевода, и галантно поклонился ему на свой польский манер. Его примеру последовали другие шляхтичи. Старик взмахнул рукой, что-то крикнул и ушел в избу. Приезжие переглянулись, к ним быстрым шагом шел служивый человек.

– Воевода князь Прозоровский, – сказал он, отчеканивая каждое слово, – спрашивает, что вы за люди?

– Мы, – ответил за всех Палецкий, – полоцкие шляхтичи. Определены великим государем в свои поместья на Майне.

– Ступайте за мной, – сказал служивый. – Воевода хочет вас узреть. И не заноситесь. Князь скор на расправу.

Прозоровский принял шляхтичей в просторной палате, сидя в высоком кресле с резными подлокотниками, на которых лежали его руки с сухими длинными перстами, унизанными золотыми кольцами с алмазами и рубинами. Пол в помещении был застлан громадным персидским ковром. Стрельчатые окна забраны пластинами горного хрусталя. Все это были остатки прежнего богатства и величия казанских ханов.

Шляхтичи низко поклонились воеводе, Палецкий объяснил ему, кто они такие, подал государевы ставленые грамоты. Князь нацепил на нос круглые очки и начал, шевеля бледными губами, их вычитывать.

– Добро, – сказал он. – Раз пришли, так и живите.

Прозоровский откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, став похожим на покойника. Палецкий вопрошающе посмотрел на стоящего подле воеводы дьяка Зряхова. Тот предупреждающе поднёс палец к своим губам, затем поманил шляхтичей за собой. Осторожно ступая по мягкому ковру, все вышли в другую комнату, где на полках было много свитков, стоял стол с чернильницей и кресло.

– Князю сильно неможется, – сказал дьяк. – На Казань назначен воеводой боярин Шереметьев. Вам, паны, придётся ждать его прибытия. А Прозоровский завтра едет в свою коломенскую вотчину.

– Как же нам быть? – спросил Палецкий.

– Я сказал, что ждать боярина Шереметьева.

– Скоро ночь, – вскипел Лайков. – Нам нужно устроить семьи!

– Не горячись, панок, – дьяк Зряхов кисло сморщился и призвал подьячего Клюкина: – Порфирий! Отвори осадную избу, пусть паны живут в ней, сколь похотят.

Осадная изба стояла неподалёку от воеводских палат. Клюкин достал откуда-то из-под крыльца ключ, отпёр и распахнул дверь.

– Пожалуйте, господа! Комнат на всех достанет. Солому для постелей можно взять на конском дворе.

В избе стоял кислый дух, но комнаты были чисты и просторны. В каждом помещении имелся стол и несколько коротких, на одного человека, скамеек, вкруг стен находились широкие лавки для спанья. Палецкий выбрал себе для житья две смежные комнаты, остальные шляхтичи поместились так же просторно.

Утром Палецкого разбудил скрип тележных колес и ругань. Он вышел на крыльцо и увидел перед воеводскими палатами два десятка возов. Крепостные стрельцы грузили на них узлы с одеждой, короба с посудой. На отдельный воз шестеро дюжих стрельцов с трудом взвалили огромный ковёр. Палецкий присмотрелся, ковёр был из воеводской палаты. Шляхтич подивился: сколько воевод ковёр топтали, а покусился на него немощный князь Прозоровский, который уже двумя ногами по колено в могиле.

Воевода за погрузкой присматривал с крыльца, рядом стоял дьяк Зряхов.

– Почто прощальных поминок не зрю? – просипел князь.

– Как нет, батюшка! Вон гости, торговые люди и татары ждут твою милость.

– Скажи им, чтоб шли к крыльцу.

По зову дьяка лучшие люди Казани приблизились к воеводе. Шляхтич Палецкий подивился: июньское солнце, несмотря на утро, уже вовсю припекало, а они были одеты по-зимнему, в меховых шапках, шубах и подбитых мехом азиатских халатах, которые полами мели площадную пыль. Перед воеводой все, после земного поклона, встали, сняв шапки, блестя под солнцем потными бритыми головами, и русские и татары.

Вперед дароносцев вышел купец гостиной сотни Конобеев.

– Прими, милостивый князь, наши поминки, – сказал он. – Пусть твоя дорога будет лёгкой, а милость великого государя к твоей особе безграничной. А мы, худородные торговые людишки, будем славить имя твоё, князь, в молитвах во здравие.

И православные, и магометане подтвердили слова Конобеева поклонами, крестным знамением и омовением лица и бород. Затем лучшие люди дали знак своим слугам, и к ногам воеводы были возложены дары: кошельки с золотыми, роскошные меха, связки дорогой юфтевой кожи, сукно, ичиги с расписной татарской вязью, на позолоченных каблуках. Два молодых татарина подвели к крыльцу скакуна в богатой сбруе. Довершило подношения казанское мыло, коим славился город на всю Русь: твёрдое, от дегтярного до розового, и жидкое, всяких цветов и ароматов.

Старый князь был растроган, даже прослезился от восторга, какими отзывчивыми людьми он правил: на прощанье их и грабить не надо, сами принесли лучшее, что у них было.

– Порфирий! – вскричал воевода. – Неси православным по большой стопке водки, а татарам халву с изюмом. Да не жалей – лей всклень, а клади с верхом!

Отъезд воеводы занял весь день. Он уже был на пристани, а его слуги обшаривали крепость, нельзя ли что ухватить и уволочь с собой. Один мордатый парень даже забёг в осадную избу к шляхтичам и ухватился, чтобы утащить, за медный котёл, однако не успел, получил укорот от скорого на руку Лайкова.

Дни шли за днями, а новый воевода Шереметьев всё не ехал, и шляхтичи начали тосковать. Они горели желанием поскорее осмотреть свои владения на Майне и приступали к дьяку с просьбой поскорее решить их дело, но тот вяло отнекивался, дескать, немочен без Шереметьева этого позволить, и кисло морщился. Постепенно до шляхтичей дошло, что на Руси власти не привыкли без нужды поспешать. Здесь для того, чтобы добиться от них правого суда, нужно жить очень долго, лет до ста, а лучше дать посул, то бишь взятку. С этим и собрались они в комнате у Палецкого.

– На Казани безвоеводье, – сказал он. – Надо, други, обмыслить своё положение. Назад на Москву нам пути нет. Государево жалованье и поместные грамоты мы взяли. В другой раз бить великому государю челом стыдно и опасно. Москва не Речь Посполитая, здесь шляхту запросто бьют и кнутом, и батогами.

– Надо идти к дьяку, – предложил Удалов. – Пусть решает. А нет, так и за бороду его потаскать!

– Ой ли! – запротестовал Степанов. – У него два приказа стрельцов да мурзы татарские под началом. Как раз упрячет нас в тюрьму.

– Тогда остается одно, – сказал Палецкий. – Дьяку добрый поминок дать надо. Распарывайте пояса и доставайте по два золотых.

Узрев рубли, дьяк Зряхов враз утратил кислое выражение лица и сказал Клюкину:

– Порфирий! Приведи из подгородной слободы сорок плотников. На всё тебе завтрашний день, и отсчитай каждому шляхтичу по двести брёвен на домовое строение.

– Зачем нам плотники и брёвна? – удивился Палецкий. – Нас на Майне земля ждёт.

Зряхов укоризненно посмотрел на него и усмехнулся.

– Слушай меня, шляхтич. Великий государь повелел крепкий пригляд за поселенцами держать. Что вам делать в Диком поле с жёнками и малыми детьми? Там же пустое место. Порфирий приведёт плотников, поставите избы. Тем временем боярин Шереметьев доволокётся до Казани. Ударите ему челом, он даст вам дворцовых крестьянишек, отказчика земли. Вот с ним и поедете на Майну. Поставите там межи, а осенью пришлёте своих мужиков, чтобы избу срубили и целину начали ломать. Это же непросто – устроить поместье. Раньше чем через два лета не управитесь. А пока живите в Казани. Государево жалованье у вас дай Бог каждому – по три рубля в месяц на семью.