– Да, должна признать, что ты совсем другая женщина, – сказала Симона, снова наполняя бокал. – И надеюсь, что это к лучшему.

– О-о, Симона! – закричала Поппи отчаянно. – Как мне убедить тебя, что любовь дороже всего на свете? Что это самое главное в жизни? Что она важнее всего? Важнее богатства, важнее славы…

Ее лицо дышало такой искренностью, когда она добавила:

– Любовь – это как шампанское! Его надо выпить, опьянеть – и тогда… А-а-х!

Она упала на голубой парчовый диван и засмеялась счастливым смехом.

Симона взглянула на нее лукаво.

– Но предмет твоей любви что-то слишком далеко отсюда? Франко все время в Неаполе, а ты – здесь?

– Франко очень занят, – ответила Поппи, защищаясь. – Он сказал мне, что на нем лежит ответственность за очень важные и бесконечные дела. От этого легли морщинки на его лице. Ему всего лишь за тридцать, ты знаешь – как…

Она едва не сказала – как Грэгу, но запнулась. Поппи подумала, что ее затаенные мысли просятся наружу. Она не позволяла себе даже думать о Грэге или о тех прошедших годах.

– А разве это не подходящий возраст для женитьбы? – спросила Симона, глядя на реакцию Поппи. Несмотря на изысканную наружность, Поппи осталась наивной и искренней. Но как ей удавалось содержать такой преуспевающий бордель и оставаться по-прежнему чистой и невинной, Симона не могла понять, как и то, как Поппи могла так безумно влюбиться в Франко Мальвази и не знать, что он был одним из самых хладнокровных, жестоких королей преступного мира. Если бы она не была настолько уверена, что Франко по-настоящему любит Поппи, она была бы очень напугана и обеспокоена за жизнь Поппи.

– Может быть, – ответила Поппи уклончиво. – Но у нас есть своя маленькая ферма в Монтеспане, где мы встречаемся и спасаемся от натиска наших дел. Это просто рай, Симона, – свежий деревенский воздух и теплое молоко, только что от коровы; свежее масло и яйца, которые мы разыскиваем в сарайчике, где несутся куры… А овощи, овощи! Прямо с грядки! И большая кровать с пуховой периной! Разве это не счастье? Мы словно двое простых селян, когда живем в Монтеспане.

– М-м… Ты говоришь совсем как Мария-Антуанетта! Она, наверное, думала то же самое, когда играла роль молочницы в Версале – а вспомни, как она кончила, – отрезала Симона.

Раздался стук в дверь, и появился Уоткинс.

– Там в столовой два джентльмена. Они хотели бы видеть вас, мадам, – сказал он Поппи.

– Кто они, Уоткинс? – спросила она, глядя со вздохом на Симону. – Не могла бы одна из девушек поговорить с ними вместо меня?

– Они уже обедают с Вероник, мадам. Это – не наши постоянные клиенты, и один из них… м-м… очень шумный. Как раз он настаивает на том, чтобы увидеться с вами, мадам.

– Скажите им, что я обедаю, Уоткинс, – снова со вздохом сказала Поппи. – Я постараюсь выйти к ним позже.

– Наверное, два мота, у которых выгорело удачное дельце – уж точно, – предположила Симона. – Они, наверное, хотят рассказать своим друзьям, когда вернутся к себе домой, что встречались с таинственной Поппи в Париже в знаменитом Numéro Seize.

Поппи нахмурилась.

– По крайней мере, их должны были рекомендовать два человека, если им удалось войти сюда, – заметила она. – Так что с ними не должно быть проблем, даже если они и в самом деле шумные.

Грэг снисходительно наблюдал, как Чарли осушал очередной бокал кларета.

– У вашего друга хороший вкус, – улыбнулась Вероник. – 1896 год был удачным для виноделия, хотя я бы рекомендовала вам шато-икем и… токай на десерт.

– Я боюсь, что, если Чарли дорвался до вина, его уже не остановить, – сказал Грэг извиняющимся тоном. – Он очень простодушный – каким и был всегда.

– Понимаю, – сказала она, кивая головой, и ее тяжелые серьги в виде капелек топазов и бриллиантов засверкали. – Вот почему он продолжает настаивать на встрече с Мадам.

Подозвав официанта, Грэг заказал бутылку токая, и Вероник улыбкой поблагодарила его, наклонившись над маленьким горшочком с крем-брюле, карамельки в котором очень подходили по тону к ее широко раскрытым глазам с тяжелыми ресницами. Было что-то ленивое, дремотное в этих глазах, подумал Грэг, и от нее исходила мягкая, словно мурлыкающая чувственность – она была похожа на кошку, которая облизывается на сметану.

– Так когда же мы, наконец, увидим мадам? – спросил изнемогший от ожидания Чарли.

– Чуть-чуть позже, – успокаивала его Вероник. – После того, как мы допьем это чудесное вино.

– Одну минуточку, – сказал Чарли, нахмурившись. – Мы же не можем называть женщину просто мадам, когда заговорим с ней. Ради бога, как ее имя?

– Мадам зовут Поппи, – ответила с улыбкой Вероник.

Хрупкое кружево хрустального бокала треснуло в руке Грэга, и золотистое, солнечно-сладкое вино заструилось по его одежде. Официанты бросились к нему со всех сторон, встревоженно спрашивая, что с его рукой, увидев глубокий порез, когда он с побелевшим лицом смотрел на Вероник.

– Вы сказали… Поппи? – прошептал он.

– Да, конечно. Мадам Поппи. Она очень знаменита, – в глазах Вероник появилось удивление.

– Скажите, откуда она? – спросил он нетерпеливо. – Как она выглядит? У нее рыжие волосы?

– Мадам очень красива, и у нее действительно рыжие волосы. Но никто не знает, откуда она приехала, – Вероник улыбнулась озадаченно. – Мадам – загадка. Вы сами увидите, когда встретитесь с ней. Почему вы не позволяете мне заняться вашей бедной рукой? Как жаль, что бокал разбился и вы истекаете кровью, а волшебное вино пролилось.

– Я хочу послать записку мадам Поппи, – сказал Грэг, подозвав дворецкого.

Его рука дрожала, когда он писал короткое послание. Неожиданно он почувствовал, что совершенно уверен – это она, и не нужно даже спрашивать, прав ли он в своей догадке.

– «Поппи, – написал он. – Я хочу видеть тебя. Грэг». Но складывая записку, он засомневался. Он сидел в самом одиозном парижском борделе, и впервые за все эти годы кто-то упомянул имя – Поппи. Это смешно. Невинная молодая девушка, какой он ее помнил, не могла содержать подобное заведение. Но ведь он не знал, что случилось с ней за эти годы; он не разгадал тех секретов, которые Энджел знала о Поппи; он не знал, что они имели в виду, когда говорили, что она была совсем «как ее отец»… Миллионы мыслей и надежд промелькнули в его голове, когда он отдавал записку Уоткинсу, вложив бумажку в пятьдесят франков в его руку.

– Я возьму записку, сэр, но я не беру чаевых, – сказал он.

– Здесь не позволяется брать чаевые, – объяснила Вероник. – Это одно из правил мадам. Она говорит, что Numéro Seize и так дорогое заведение, и гости платят за то, что получают взамен. Все остальное – лишнее.

Но Грэг даже не слышал ее, как не видел Чарли, пившего токайское и налегавшего на возвышавшийся перед ним десерт из шоколада и золотистого сахара, поедая его со смаком. Все, что он видел перед собой, – это было лицо Поппи.

Симона подумала, когда смотрела на Поппи, читавшую записку, что Поппи страшно изменилась в лице, словно кто-то внутри нее потушил свет. И когда она наконец взглянула на Симону, ее глаза были безжизненными и полными боли, как будто она только что заглянула в собственную могилу.

Симона бросилась к Поппи и прочла через ее плечо. «Поппи, я хочу видеть тебя. Грэг», – было написано в записке. Для Симоны это были просто шесть коротеньких слов, но, казалось, Поппи никогда не оправится от шока, в который ее повергло то, что она увидела.

– Я хочу, чтобы ты сделала кое-что для меня, Симона, – сказала наконец Поппи. – Пожалуйста, я умоляю тебя как свою подругу – согласись. Этот человек никогда не был здесь прежде… Он не знает тебя – и меня. Я хочу, чтобы ты встретилась с ним и сделала вид, что ты мадам Поппи. Ты можешь сделать это ради меня, Симона?

Симона поняла, что Поппи попала в беду.

– Это кто-то из твоего прошлого? Да? Не беспокойся! Предоставь это мне.

Она повернулась к дворецкому.

– Уоткинс, отведите в сторону Вероник и предупредите ее о том, что произойдет, а затем отведите ее и этих двух джентльменов в голубую гостиную.