Казбек упёрся своей версией:

– Ты дядя, что-то не то говоришь. Это ты у меня увидел медальон на груди и спросил, не продам ли я его тебе на память о Москве?

Колхозник опять возмутился:

– Что ты говоришь? Вы не слушайте его товарищ милиционер. Врёт он всё, зачем мне его медальон? Да вот товарищи мои подтвердят, что я правду говорю.

Милиционер взял из рук колхозника медальон, осмотрел со всех сторон, прочитал внимательно надпись, задумался. Лицо его начало было расплываться в улыбке, но он спохватился и уже с серьёзным видом спросил Казбека:

– Это вы откуда взяли гражданин?

Казбек продолжал себя топить.

– Это моё, сам делаю и продаю друзьям.

Милиционер растерялся от такого наглого и откровенного признания и, не зная, как точно отреагировать на слова, произнёс:

– Ну, ты юморист, надо же такое написать, да ещё на монете. Да по тебе статья плачет.

Казбек разозлил постового не к месту сказанной фразой:

– Чистосердечно признаю свою ошибку,и больше не буду безобразничать.

– Ты, чего из себя дурака строишь? А, ну, пройдём в отделение и вы товарищи со мной. Свидетелями будете, – разошёлся постовой и взял Казбека под локоть.

Казбек, как бы нечаянно, выдернул руку и локтём ударил милиционера в подбородок. Милиционер отшатнулся, осел на землю, схватился рукой за подбородок. Удар казался с виду нечаянным и лёгким, но при этом была сломана челюсть постовому. Милиционер другой рукой пытался вставить свисток себе в рот и свистнуть, но боль от удара, перекосила рот у милиционера. Он застонал, так и оставив попытку, подать сигнал.

Рассмеявшись над действием милиционера, Казбек, подтрунивая над ним, проговорил с усмешкой:

– Ты свисток себе в другое место вставь, со спины, пониже поясницы. Свист будет называться высокохудожественным.

Милиционер разозлившись, сидя на земле, пытался достать из кобуры оружие. Казбек вовремя среагировал и поднял милиционера с земли за шиворот, затем поставив на ноги блюстителя порядка, поднял руки вверх со словами:

– Всё, всё, признаю свою ошибку. Иду за вами гражданин начальник, куда прикажите.

***

Не ожидал Казбек, что за использование денежных знаков в неправомерной форме статью переквалифицируют в семь лет лишения свободы, из-за сломанной челюсти постовому.

1952 год. Осень.

Григорий с инвалидом Иваном сидели на скамейке во дворе на Арбате у подъезда дома, находясь в состоянии алкогольного опьянения, разговаривали на откровенную и больную для Григория тему.

Иван теребил душу словом:

– Ты говоришь вот, что жизнь старую перечеркнуть хочешь. А может быть оно и лучше будет. Никто тебя трогать не будет, никто не будет помнить о твоём прошлом. Ну, почему ты так хочешь сделать, ты мне так и не сказал?

– Сказать не могу, – отвечал Григорий, – но совета прошу у тебя. Что надо сделать, чтобы чувствовать себя, как будто я виноват во всём?

– Да ты как не старайся, если тебя любят, то и помнить тебя будут таким, каким ты для любящих людей остался. Но заставить себя можно, провести черту между прошлым и будущим, чтобы через эту черту не возможно было перейти. Так, чтобы дотянуться было нельзя до высот при всём желании, – нёс околесицу Иван.

– Мне надо это сделать, иначе я всю жизнь с собой не согласен буду. Буду считать себя правым и правота моя, сожрёт меня. Мне надо виноватым стать и научиться прощать, понять до конца всю боль мою и страх людей, из-за которых я боль эту принимаю на себя, – само бичевал себя Григорий.

***

Во двор под арку вошли три человека. Один из них мужчина интеллигентного вида в плаще и шляпе нёс в руках портфель жёлтого цвета. Мужчину сопровождали двое спутников. Один из них приблатнённого вида, крепенький, одет в пиджак, на голове кепка, брюки и чёрные ботинки, по имени Семён. Другой, по кличке Дрозд, с военной выправкой, худой, в плаще, в руках держал трость.

Григорий смотрел на портфель прохожего и в памяти всплывали неприятные моменты его жизни. Он поднял глаза и узнал в человеке с портфелем Остроухова, немецкого переводчика.

Григорий схватил за руку Ивана со словами:

– Иван, видишь мужика с портфелем?

– Вижу, ну и что? – не понимая вопроса, ответил инвалид.

– Это немецкий переводчик Остроухов. По его приказу над матушкой моей полицаи издевались, – злобился Григорий.

– Да ты что Гриша? Какие полицаи? Ты о чём? Здесь Москва, всё причудиться может. Выпили мы с тобой хорошо, разговор душу теребит, фантазия пошла пьяная, – ответил Иван.

Григорий встал со скамейки и, сплюнув, сказал:

– Этого гадёныша морду, никогда не забуду. Жив остался. Иван иди из двора на улицу, найди постового, а я задержу предателя.

Иван на костылях вышел из арки на прохожую часть улицы. Григорий оставил чемодан у скамейки надвинул на лоб кепку. С папиросой в руке, опустив голову, вниз пошёл походкой сильно выпившего человека за тремя прохожими, направившимися в конец двора. Гнев и ярость проснулись в Григории от воспоминаний давнего эпизода в жизни матери.

Остроухов и его спутники прошли до конца двора, присели на скамейку. Григорий, пьяной походкой подошёл к ним и, склонившись перед лицом Семена, попросил прикурить:

– Извините, огонька не найдётся у вас?

Остроухов не узнал Григория. Спутник Остроухова по имени Семён встал со скамьи, достал из кармана коробок со спичками, протянул их Григорию. Дрозд поднялся со скамьи, отошёл на два шага в сторону. Семён нарочито вежливо, чтобы быстрее отстал от него пьяный, проговорил:

– Вот пожалуйте, прикуривайте.

Григорий прикурил папиросу, положил коробок со спичками к себе в карман.

Семён поднял кверху брови, вдруг каким-то шестым чувством угадав опасность и продолжая держать вежливый тон, произнёс:

– Вы, конечно, может быть, меня не правильно поймёте, но, по-моему, вы что-то забыли.

– Разве? Ну, и что я, по-вашему, забыл? – провоцировал Григорий и взглядом встретился с Остроуховым.

Семён почувствовал подвох, но гонор пересилил разум и он, уже в настоятельном тоне, продолжил:

– Товарищ, огонёк верните на Родину.

Семён протянул руку в ожидании возврата спичечного коробка, но Григорий обратился с язвительной улыбкой на лице своём к Остроухову:

– Простите, мы с вами нигде не встречались?

Остроухов встал со скамейки, попытался отойти от Григория, но тот перегородил ему дорогу, шагнув перед ним, затем быстро достал коробок, вынул спичку и, черканув ею о серу, зажёг огонь, поднёс его к своему лицу.

Глаза Остроухова сузились, лицо выражало страх. Остроухов, не двигаясь, смотрел на Григория.

– Помнишь меня? – спросил люто Григорий.

Остроухов ничего не мог вспомнить, так как прошло много лет и, тем более он Григория не видел в лицо тогда в автомобиле, подбитом в лесу, но движение со спичкой пробудило в нём смутную и неприятную ассоциацию и он, раздражённо ответил:

– Не имею чести знать вас молодой человек.

Остроухов попытался сделать шаг в сторону, но Григорий, выбросив из руки обгорелую спичку, схватил переводчика за руку и со словами ехидства и злобы, продолжал:

– Как же так? А, вы всё тот же цвет кожи портфеля предпочитаете, как и в войну?

Семён понял, что этих, двоих людей, что-то связывает, но всё это было не к месту, не вовремя и он попытался в угрожающей форме положить конец ненужной ситуации:

– Да вы молодой человек пьяны. Я попросил бы вас оставить нас в покое, иначе…

Григорий дерзко прервал Семёна:

– Что иначе? Может быть, Клаузе на подмогу позовёте? Ты, наверное, не знаешь, с кем дружбу водишь. Так я тебе расскажу.

Остроухов выдернул свою руку из руки Григория, рванулся в сторону арки. Григорий сделал шаг за Остроуховым, ударил своей ногой по его ноге. Остроухов упал на землю.

Семён схватил Григория за пиджак. Григорий встрепенулся, сделал шаг назад, локтем ударил Семёна по лицу со словами:

– На тебе, по соплям, чтоб не лез, куда не просят.