– Да я уже понял это, когда приехал туда. Одни горы и уголь, может и ещё что там копают, но мне неизвестно об этом, – просто, для поддержания разговора говорил Григорий.

– Вижу, удивлён ты, что я здесь. Думаешь, кто я и, что из себя, представляю? – хитро спросил Левшин.

– Да я уже столько узнал, что через край льёт, – осмелел Григорий.

– Ну и ладушки, – сказал своей сказкой Левшин, – меньше знаешь, лучше спишь. Брат твой помощник секретаря партийной организации города. Ну, это конечно не секретарь, но всё же тесть у него шишка большая. Не с руки нам с ними разбираться. Просто ситуация обязывает убрать все сомнения. Так вот, что ты мне ответишь Гриша? Ты, наверное, понимаешь, что твоя жизнь теперь другой оттенок приобрести должна. Мы задний ход давать не можем. Это недопустимо в данной ситуации. И ещё я тебе скажу, что у меня предчувствие, что после зимы ранняя весна начнётся и оттепель будет, какой раньше никогда не было.

Левшин посмотрел на портрет Сталина, висевший над креслом. Григорий с удивлением посмотрел на Левшина, потом на портрет Сталина.

– Вы это про…, – начал, было, Григорий, но Левшин оборвал его фразу жестом, приложив указательный палец к своим губам:

– Да, да Гриша, про это и про многое другое. Про твою будущую перспективу в жизни мы поговорим отдельно и не здесь. А сейчас я хочу от тебя услышать пояснение по поводу тебя и брата твоего. Что мне написать в отчёте по твоей анкете?

Григорий вздохнул, достал из кармана пиджака сложенную пополам выпись из церковной книги и положил её перед Левшиным на стол.

Левшин взял жёлтого цвета бумагу, прочитал её содержимое про себя и, посмотрев на Григория хитрым взглядом, произнёс:

– Ну, слушаю мудрые речи.

1952 год. Сентябрь.

Вечерняя Москва. Вечер всегда меняет настроение людей. Человеку становится уютно вечером при свете фонарей. Сумерки сглаживают недостатки. Макияж у женщин становится контрастным и от стен, дающих тень покрова таинственности, протягивается рука безрассудности, толкает прекрасную половину человечества на поиски своего счастья в личной жизни. Вечером скованность у людей исчезает. Если при свете дня женщина отвечала мужчине строго по регламенту рабочего времени на слова «проходите, пожалуйста» – сухим «спасибо», то вечером ответ был «благодарю вас», с кивком головы и вежливой улыбкой.

Столешников переулок в Москве, в самом центре города, как днём, так и вечером был оживлённым местом и человек, попадая в этот небольшой отрезок перемычки улиц Петровки и Большой Дмитровки, получал соблазн потратить деньги в магазинах и ларьках буквально стоявших на каждом шагу. Чистильщики обуви, табачный магазин, кондитерская, комиссионка, меха, книжный, ювелирный и ряд других десятков магазинов в небольшом переулке создавали картину, какой-то улицы не похожей на улицы Советской Москвы. В воздухе носился запах движения денег.

Вечером подростки согласно веянию того времени, беря пример с жиганов носили кепки, сдвинутые на бочок и ножи в карманах. Девушки, ох эти девушки, пленяющее создание, трепали своими линиями тела, соблазняя сердца мужчин. Кокетливыми взглядами из-под длинных ресниц смотрели огоньками глаз на прохожих мужчин сквозь свисающие локоны волос шестимесячной завивки, притягивая к себе кажущейся доступностью.

Рассматривая витрины, Григорий прошёл до конца Столешникова переулка, на углу дома перешёл дорогу на другую сторону улицы и спустился по ступенькам в столовую Общепита, находящуюся в полуподвальном помещении дома.

Дом был построен на фундаменте из кирпича со сводным потолком подвала, что остался после пожара от сгоревшей церкви Воскрешения в Скоморошках после нашествия Наполеона, когда-то в стародавние времена в 1812 году. Затем церковный надел земли с остатками сводчатого фундамента взял под себя священнослужитель Беляев и дом надстроен был третьим этажом в 1873 году.

И каких только заведений в этом доме не было; И каток здесь рядом знатный был и трактир прелестный самый лучший в центре Москвы. Были здесь в этом доме меблированные комнаты «Версаль», которые оставили след нелестными отзывами горожан и в дальнейшем после 1917 года переименованы новой властью в гостиницу «Спартак». Помнится, в подвальном помещении даже оптический магазин торговал, «Милк и сынъ».

В 1924 году здесь находилась редакция шахматного журнала «64», издательство по физкультуре и спорту, а также театральная студия имени М.Н. Ермоловой. Потом уже магазин продуктовый хулиганил своей безнаказанностью.

Ну, а далее открыли столовую дневную, в которой к вечеру ближе и водкой и кружкой пива не брезговали торговать.

Столовая представляла собой два зала, с беленым сводчатым потолком арками. При входе была гардеробная. Курить там строго не разрешали, но народ это поставил на горькую правду. Кушал трудовой народ в свой обеденный перерыв, а вот под вечер вся эта кутерьма превращалась в пивную. Дым от папирос стелился по залу, где некоторые из посетителей сидели в помещении без рубашек, только в майках нательных из-за духоты. Места в пивной были все сидячие, столы деревянные сдвинутые между собой и лавки длинные не всегда под вечер вымытые.

Мест не было свободных. Григорий огляделся по сторонам, заметил в самом углу зала, сидящего за столом человека, и с ним рядом место, занятое прислоненными к стене костылями.

Григорий подошёл к инвалиду и вежливо спросил:

– Потеснишься браток?

Мужчина по имени Иван сидел за столом с весёлым выражением пьяной радости на лице. Перед ним сиротливо, без закуски стояла ополовиненная кружка с пивом и, как Григорий заметил, ноги правой по колено у мужчины отсутствовало.

– А, что не потесниться? В тесноте, да не в обиде. Присаживайся мил человек, если не брезгуешь с калекой сидеть, – предложил инвалид.

Мужчина взял костыли, переставил их с другой стороны от себя. Григорий присел на стул, чемодан поставил под стол.

К столу подошла официантка, молодая, темноволосая девушка. Белый передник и кокошник на голове указывали на её принадлежность к обслуживающему персоналу.

Рая, так звали официантку, без эмоций проговорила:

– Слушаю вас. Что будем заказывать?

Григорий, выкладывая из карманов на стол пачку папирос и спички, спросил:

– А, что имеется у вас для страждущих?

Рая улыбнулась, чувствуя, профессиональным чутьём в Григории потенциального клиента их заведения, произнесла фразу уже более мягким голосом, перечисляя радости пивной:

– Пиво бочковое, раки отварные, баранки солёные, вобла сушёная.

Григорий, окидывая фигуру Раи озорным взглядом, сделал заказ:

– Пару кружек пива для начала, порцию раков, да и пяток баранок. Пока всё, потом посмотрим, как пойдёт, – заказал Григорий.

Рая записала заказ и, улыбнувшись Григорию, пошла к стойке заведения, скользя увертюрой между столами, показывая посетителям возможность своих бёдер резать миллиметры с хрусталём пивных кружек, стоявших на краю пропасти охмелевшей беспечности.

Инвалид, протягивая мозолистую руку Григорию, представился:

– Иван Фомичёв, гвардии сержант запаса.

Григорий в ответ пожал руку Ивану и произнёс с иронией в голосе:

– Григорий, тоже гвардии и тоже запаса.

И пошёл разговор у них хорошо, смешиваясь с монотонным шелестом звуков пивного заведения.

– Сам-то откуда будешь? Вроде на москвича не похож, – говорил Иван.

– Почему не похож? У меня что, физиономия соляркой перепачкана? – ответил с норовом Григорий.

Иван, рассмеявшись, продолжил добро:

– Нет, браток, лицо у тебя выглядит растерянным и простодушным. Такие лица у деревенских парней становятся, когда они в город большой приезжают.

– Верно, подметил, – развеселившись от точного замечания, ответил Григорий.