Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Были фотографии, подтверждавшие документально его связи. Но они почти ничего не значили. Природа его сексуальной неразборчивости и свобода действий не давали возможности узнать, кто из этих партнерш действительно что-то для него значил, какой из них он отдавал предпочтение в своем сердце.

Итак, Тесс вернулась туда, откуда начала, к тому дню, когда тлевшие угольки любви, желавшие разгореться в ее сердце, вспыхнули жестокими словами Сибил Ланкастер.

Тесс была влюбленной женщиной, не уверенной, что ее любят, а от этой болезни нет лекарства. Боль становилась все острее, все глубже с каждым прикосновением мужа, с каждой улыбкой, которой он приветствовал ее после долгой разлуки. Обладать частично было мучением безмерно более ужасным, нежели просто не иметь его.

Тесс ревновала не только к той таинственной женщине, которую она не могла найти, но и к себе самой. Ибо, завоевав Хэла для Бесс, она потеряла его для себя. Он принадлежал незнакомке, и за своей маской Тесс была самой одинокой женщиной на свете.

Итак, поскольку каждый месяц завершался очередным крушением надежды иметь ребенка, а Белый дом становился все ближе, заботливость мужа неявно окрашивалась напряжением бездетности и усталостью от огромных амбиций, а мучения Тесс становились все невыносимее.

«Ко мне, о духи смерти! Измените

Мой пол».[2]

Эти строки из «Макбета», заученные бог весть когда, неожиданно ярко всплыли в памяти, поразив Тесс до глубины души. Если бы только она не была влюблена! Если бы сегодня все имело то же значение, что и до Хэла. Но нет. Теперь была другая игра. То, что Диана перестрадала с Хэлом за годы замужества, Тесс теперь испытывала в миллион раз больнее. Потому что для Дианы Хэл был не больше чем вежливым незнакомцем, тогда как для Тесс он стал так близок и все же остался далек…

Теперь Тесс лежала рядом с мужем в темноте и слушала ритм его дыхания. Во сне у него было лицо мальчишки. Каким он был невинным и в то же время способным причинять боль! Возможно, порой эти качества идут рука об руку. Это была загадка, над решением которой она устала биться.

Две таблетки нембутала окутали ватным туманом ее чувства, но сон по-прежнему был далеко-далеко.

Завтра она попрощается с мужем, пошлет его на политическую войну и будет отчаянно бороться за него в его отсутствие. Затем, несколько дней спустя, она снова окажется в его объятиях, припадая к той лучшей части его души, которая поддерживает ее, давая кровь для ее жизни. Лекарство, которое, увы, отравляет, ибо в сочетании с ее любовью это снадобье причиняет такую боль, которую едва может вынести женщина.

Она нежно потрогала волосы Хэла, почувствовала, как он шевельнулся. Вздохнул во сне и заключил ее в объятия.

По ком он вздыхает? О чьих объятиях он мечтает сегодня? Тесс закрыла глаза.

«Казалось мне, раздался вопль: «Не спите!

Макбет зарезал сон!»[3]

Слова еще плясали у нее в мозгу как насмехающиеся демоны, когда ее накрыла свинцовая тяжесть тревожного сна.

IV

17 апреля 1964 года

Диана в одиночестве брела по Сентрал-Парк. Ей некуда было торопиться, и она все не могла прийти в себя после ленча с незамужними леди Столворт – кузинами Рене Столворт и Бекки де-Форест, с тетками, старыми девами Рейчел и Лулу, и, конечно, матерью, – ленча, который вымотал ее настолько, что она проспала потом час в своем номере у «Пьера».

Сегодня ей надо было присутствовать на обеде в доме на Пятой авеню с друзьями семьи, которые знали ее с рождения. Они привезли какого-то друга из Европы, шотландца по имени Ги Макэлвейн, который был владельцем огромного замка под Абердином. Старый холостяк, он составил бы отличную партию для Дианы и, что еще важнее, благодаря ему она могла бы выбраться из этой страны.

Ленч стоил ей труда и причинил боль. Ни одна из этих представительниц Столвортов не простила Диану за то, что произошло с Хэлом. Провести с ними два часа практически в борьбе, терпеть их искусственную оживленность и очевидное неодобрение – это было слишком.

Диана была «скелетом в шкафу» Столвортов. Казалось, родственники хотели оградить ее от внешнего мира и в то же время забыть об ее существовании. Семейные советы планировали исключить ее из регулярных сборищ клана Столвортов. Общественные сборища, на которые ее приглашали, стали для нее испытанием, так как только самые храбрые и самые добрые из ее родственников решались сказать ей что-либо приятное.

Все они вежливо ожидали ее исчезновения. Но никто не хотел этого больше, чем она сама.

Сегодня утром она приняла пару таблеток бензедрина с кофе, как часть подготовки к предстоящему долгому дню. Как бы то ни было, после утренних переживаний она слишком ослабла, чтобы выдержать предстоящий ленч без добавочных приготовлений. Она добавила милтаун к полуденной порции водки, надеясь восстановить некое равновесие. Она намеревалась продержаться весь ленч на одном джибсоне за столом и одном-двух глотках из фляжки в дамской комнате.

Но милтаун как-то непредвиденно расслабил ее. К одиннадцати она была в таком расстройстве, что за следующие сорок пять минут проглотила еще две порции и приковыляла на ленч как механическая игрушка, у которой расшатались болты.

Час, который она проспала после полудня, ни в коей мере не поддержал ее. Теперь было половина четвертого. Как часто бывало в последнее время, предстоящий вечер виделся ей в мрачном свете, и она почти не надеялась пережить его без дальнейших потерь своей гордости, нервов и, конечно же, репутации.

Такова была в эти дни ее жизнь. Каждое утро она просыпалась, чтобы карабкаться вверх в борьбе за выживание, которая превращалась, прежде чем она это осознавала, в соскальзывание по склону туманного дня к зловещему вечеру. Впервые она ощутила зыбучие пески под ногами, когда посмотрела на себя в зеркало и увидела маску, которую терпеливо вылепил алкоголь из того, что некогда было прекрасным лицом.

Чтобы забыть это лицо, она ежедневно капитулировала перед транквилизаторами, стимуляторами и выпивкой. Она взирала на мир будто со стороны, держа его на расстоянии вытянутой руки в течение утра, затем джибсоны за ленчем посылали ее в туманное шатание после полудня, сумрачную пытку, когда часы ее одиночества были почти столь же катастрофичны, как и обязательные контакты с ближайшими членами семьи.

Затем наступала ночь, над которой поднимали завесу крепкие коктейли и воровские отхлебывания из фляжки. Она редко пробовала и запоминала обед. Вечер проходил в дреме, а на следующее утро она размышляла с сомнением, не оскорбила ли кого-нибудь, не сказала ли чего, что поставило ее в неловкое положение, глотала ли слова заметнее, чем обычно, возможно, столкнула вазу, спотыкалась или даже упала.

И при этом она знала, что каждый смотрит на нее, каждый интересуется, как скоро она утонет, и вообще, как она осмеливается появляться на публике.

В возрасте тридцати шести лет Диана начинала ощущать приближавшиеся щупальца смерти. Они проступали в пилюлях, которые накидывали безобразную вуаль на ее мозг, и в алкоголе, который обжигал ее рот и травил тело. Мир стал темным океаном, стремившимся поглотить ее. Еще какое-то время она побарахтается, пытаясь плыть через него на маленьком маслянистом пузырьке алкоголя, но это продлится недолго.

Никто не пожалеет о ней. Семья будет лишь рада тому, что ее измученное лицо исчезло вместе с надеждами, которые некогда столь глупо на нее возлагались. Ее позор был вдвойне непростителен, потому что ей было вручено все, включая великого Хэла Ланкастера, единственного и неповторимого принца Хэла, а она оказалась слишком слабой, чтобы это все удержать.

Скоро, так или иначе, она исчезнет из мира, попытавшись оставить как можно меньше воспоминаний о своем стыде. Для дебютанток следующего года или для их дочерей впоследствии ее имя лишь передаст отзвук скандала, как выцветший полинявший корсаж напоминает смутно о бале, на котором много лет назад произошло нечто неприятное.

вернуться

2

В. Шекспир. Макбет. Акт I, сцена 5. Перевод Ю. Корнеева. (Прим. ред.)

вернуться

3

В. Шекспир. Макбет. Акт II, сцена 2. Перевод Ю. Корнеева. (Прим. ред.)

65
{"b":"93540","o":1}