— А на цепи у тебя пёс или псица?

— Твоя жена местная?

— Когда был построен этот дом, лет сорок назад?

Люди бурчали, время утекало, Йеруш злился.

Он в который раз попытался донести до Тархима, что будет здорово, если тот попросту заткнётся: ведь когда просишь помощи у кого-то нарочно обученного, то разумнейшим поведением будет отвалиться в сторонку и не мешать этому обученному работать.

Воззвания Йеруша разбивались о Тархима, как склянка о каменную стену. Этот человек считал себя главным здесь и сейчас и гордо нёс уверенность, что всё должно развиваться в меру его собственного разумения.

— Говорят, осенняя лихота воду забрала, — дребезжаще сообщила старушка, разводившая гусей.

— Ты знаешь, что гусиные яйца следует долго варить? — в ответ спросил её Тархим.

Старушка поджала губы и не ответила.

Поскакав рядом какое-то время и не сумев задать местным ни одного стоящего вопроса, Йеруш понял, что дело безнадёжное. Пока Тархим выяснял у очередного семейства, сколько детей было в роду их дедушек и бабушек, Йеруш тихонько слился на смежую улицу.

Народу тут, к сожалению, не было, зато был небольшой перекрёсточек с колодезным журавлём. Найло сначала повис на холодном бревне, немного повыл, потом встал на колени перед пересохшей чашей и некоторое время истошно орал в неё плохое.

Немного полегчало, но почти тут же его нашёл удивлённый Тархим. Найло, всё ещё не желая затевать свару, посмотрел на него безумным взглядом через плечо и ляпнул первое, что пришло в голову:

— Искал кладбище.

Тархим, что удивительно, поверил, будто посещение кладбища отлично вписывается в расследование дела о пересохших колодцах, и повёл Йеруша в низину, где был устроен небольшой секториальный погост. В очередной раз подивившись стремлению людей держаться поближе к своим мёртвым дедушкам, Йеруш с умным видом прошёлся среди могил.

Было тут безлюдно, лишь семейная пара средних лет подновляла покосившийся частокол веточек. А ещё, быстро понял Найло, в этом квартале жил самый поэтически настроенный гробовщик Маллон-Аррая. Никакие другие надгробия, виденные Йерушем прежде, и в подмётки не годились восточным лискинским. «Здесь лежит Андорро, сын Мируны, до конца жизни сожалевший, что остался». «Тут покосится неведомый нам чужестранец, до конца жизни неуспокоенный тем, что ушёл». «Певунья Озерка, сулившая стать самым тревожным призраком на сто переходов окрест»…

Оглядывая надгробия, Йеруш подумал, что в городе буянит какая-нибудь погостная лихота. Как же было ей не приманиться на эдакую вкуснятину — глазки оближешь.

За погостом улица виляла и разбивалась о границу города, где не было ни стены, ни ворот. Тянулась бугристая балка, которую Йеруш, глянув вскользь, не счёл достойной внимания.

На улице же собралась небольшая толпа — как раз подъехала бочка водовоза. Тот балагурил, принимая в плату яйца, эль и пирожки, легко махал полными вёдрами воды. Пара мулов, запряжённых в водовозку, стояла, свесив головы и вяло гоняя хвостами воображаемых мух.

Пока Тархим не успел открыть рот и всё испортить, Йеруш громко и требовательно спросил сразу у всех:

— Какие странности у вас тут случалось в последние месяцы, м?

— Ах ты ж пряничек! — немолодая румяная эльфка умилительно сложила ладони под подбородком, разглядывая Йеруша. — А у меня дочка есть! На выданье!

«Пряничек» Найло от такого поворота опешил и даже чуточку струхнул.

— Не помню я, чтоб у тебя дочка была, — удивился водовоз.

— А увидел бы — навсегда запомнил! — эльфка, смеясь, упёрла руки в бока. — Она девка резвая, тут же стала б тебе загадки загадывать да сиськами смущать!

Тархим неожиданно сделал шаг назад, словно смущали его прямо здесь и сейчас, а Йеруш спросил:

— При чём тут загадки?

Эльфка махнула рукой, словно говоря: «Ничего ты не знаешь, Йеруш Найло, что толку на тебя время тратить», забрала своё ведро и побрела к дому.

Йеруша дёрнула за рукав румяная баба в тёплой куртке и красном шерстяном платке.

— Странности у нас случаются! Бывают странности! От мужик мой трезвый ходит уж который день! Чего это он? Может, его химьяк прикусил, а?

Люди окружали Йеруша и Тархима.

— А вы сами-то откуда?

— Странностей у нас полно! Давеча мышь сама под ноги лезла, штоб её давили!

— Ардан Нурей с рынка ворует коровью срань! Приходит с мешками по ночам и крадёт!

— А вы воду будете возить, или чего?

— От мне третьего дня камень в лепешке попался. Откуда камень, когда сам тесто месил?

— Дождя нет уже дней двадцать! Вся небная вода в бочках вышла давно! Чего ж страньше по осени!

— А ночью голая девка ходит меж домами и поёт!

— Какая ещё голая девка? Ты ври да не завирайся!

— А я и не завираюсь!

Йеруш вцепился сразу в обе мочки ушей и сильно их сжал, чтобы не завопить в голос. Пальцы у него были ледяными, а в голове стучало отчаянное: «Я сплю. Я просто сплю и мне снится придурочный сон. Сейчас я проснусь, мы с Илидором полетим в Лиски, всё сложится прекрасно, мы найдём Фурлона Гамера, я получу работу и… Тогда я, кажется, снова окажусь на этой улице среди сумасшедших!»

— Илидор, сюды подь! — махнул рукой Клинк.

Дракон как раз уложил последнее полено в дровницу у камина и отёр лоб рукавом. В волосах его запуталось несколько кусочков коры, щёки раскраснелись, новая рубашка выглядела так, словно Илидор в ней рубил лес. Весь.

— Подь сюды, помоги передвинуть кой-чего, — повторил Клинк и потопал вперевалку к стене с выдвижкой.

Дракон рыбкой поскакал вслед за Клинком, от нервозности принявшись было напевать «А за деревом де-ерево», но тут же оборвал дурацкий прицепучий напев. И через пару мгновений снова поймал себя на нём: «А за деревом де-рево-о»…

Скопидом громыхнул засовом, и дракон мимовольно вытянулся стрункой, выслушивая и всё не слыша голос Такарона там, где дверью. Она открылась с торжественно-потусторонним скрипом и явила за собой темноту.

Изнутри пахнуло прогоревшим жиром и почему-то воском. В глубине помещения высилось, раскидывалось, раскладывалось в пространстве что-то пока неразличимое, тянуло к себе, ворчливо мурчало на грани слышимости.

Илидору пришлось довольно долго заправлять светильники маслом под руководством Клинка, погибая от желания хотя бы посмотреть на выдвижку внимательно и не подавая в том вида, не поворачивая к ней головы, поскольку он понимал: если взглянет на гномские изподземные вещи хотя бы мельком, то уже не сумеет отвести глаз.

Потом они с Клинком выносили небольшую, но тяжеленькую лавку в зал харчевни. Потом Илидор под присмотром Скопидома смазывал дверные петли.

И когда дракон уже совсем изнемог от неудовлетворённого любопытства, уже почти слышимо ворчал и почти заработал зажим в шее, пытаясь не вертеть головой, Клинк расплылся в улыбке.

— Ну ладно, ладно, иди погляди!

И пошёл к выдвижке первым, чтобы зажечь стоящие вокруг неё лампы. Затеплял из одну за другой, и из тени выступал ступенчатый постамент, на котором стояли, лежали, висели разные вещицы: кожаный допех с металлическими пластинами, впечатляющая секира, амулеты, мешочки, листочки, ножики…

Илидор медленно шёл-скользил к выдвижке, и с каждым шагом его всё полнее его накрывало дичайшее, до кома в горле разочарование. Чем яснее выступали из темноты доспех и секира, тем точнее дракон понимал: он не чувствовал эти вещи вовсе не потому, что он утратили связь с камнем. Да предметы и не способны её утратить, ведь это не гномы-вершинники новых поколений, которые рождаются за пределами отца-горы, нет, — предметы одинаковы раз и навсегда, они не способны утерять связи с породившей их горой!

Просто эти предметы из металла и кожи никогда не имели связи с Такароном. Они не были созданы подземными гномами-мастерами из руды отца-горы.

И доспех, и секиру сделали наверху. Притом, верно, не двести лет назад, а менее сотни — слишком уж хорошо сохранился нагрудник. Быть может, именно знаменитый на все Лиски кузнец — дед Клинка Скопидома и выковал этот доспех и эту секиру, а потом придумал историю про наследие героического предка из подземий — и теперь, спустя сто лет, его собственные потомки знать не знают, что это неправда.