Они помолчали, спускаясь в восточную низину, но потом Тархим заявил уверенно:

— Тогда твой путь менее надёжен, чем мой. Выходит, ты не можешь в точности знать, какой ты, куда идёшь и как следует поступать. Если у тебя нет пути, которому ты с рождения должен, то нет и подлинной опоры в каждодневье. Есть лишь тот путь, что ты сам себе выдумал.

— Как что-то плохое, — окрысился Йеруш. — Заметь, именно ко мне ты обратился за помощью, когда потребовалось действительно решить проблему. А не к кому-то, кто ходит тут предопределёнными кругами без всякого толка.

Тархим насупился, а потом ухмыльнулся.

— Но ведь это тебя занесло ветром в мой город, это ты искал, кому здесь можешь пригодиться. Это я тебе обещал деньги за работу. Кто же из нас в более прочном положении на своём пути?

На это у Йеруша не нашлось хорошего ответа. Да и плохого, в общем, тоже. К счастью, они наконец увидели первый уличный колодец, и Найло ринулся к нему.

— А пересмешник-то где? — спохватился наконец Тархим.

С усилием сдвигая колодезную крышку, Йеруш мрачно пропыхтел:

— Не пригодился.

Колодец, разумеется, оказался пустым. Воняло из него сухой тиной и земной сыростью.

И магией, но этого Йеруш не способен был ощутить.

— Вот, — Ундва положила на лавку стопку одежды. — Я не спрашиваю, что случилось с твоими вещами, но по всему видать — есть только те, что на тебе. Так что здесь пара тёплых рубашек и штанов, их когда-то носил мой брат Даргас, он из всех братьев самый высокий, тебе одежда будет почти впору. А ещё вот мягкий шарф, я его сама вязала. Можешь носить всё это, пока работаешь у нас, а можешь забрать одежду насовсем, если хочешь.

Илидор смущённо пробормотал слова благодарности, и гномка тоже смущённо замахала руками:

— Не о чем тут говорить, Илидор! Я очень порадуюсь, если ты будешь носить эту одежду, потому как мне даже смотреть на тебя холодно! Такая тонюсенькая рубашка на самом пороге зимы, и как ты только не простужаешься, хотела бы я знать! Эх, я бы принесла тебе ещё куртку, но разве осталась хоть одна приличная от моих буйных братьев? Матушка сказала, эти штаны и рубашки уцелели только потому, что Даргас стремительно растолстел, то есть возмужал!

Позднеосенняя прохлада и вечно холодные руки не то чтобы причиняли Илидору страдания, но всё-таки выросший в Донкернасе дракон привык одеваться теплее. В кухне он умыкнул один из ножей, пользуясь тем, что Ундва была занята раскладыванием на полотенчике принесённых из дома яиц, шмыгнул в дровяльню и как мог аккуратно прорезал на спине рубашки дыры для крыльев. Получилось так себе, криво-корявенько, но зато не поджимало в плечах. Тёплую рубашку дракон надел прямо на свою, сшитую Неллой, коротковатые рукава закатал до локтя и подумал, что выглядит сейчас как заправский бродяга.

Не решив, куда девать нож, Илидор сунул его под матрас и вышел на улицу как раз в тот момент, когда к кухонной двери подъехала тележка мясника, запряжённая огромным мощногрудым псом. Карие пёсьи глаза проследили за Илидором с показным равнодушием, но метнулся туда-сюда пушистый хвост и приподнялись чёрные вислые уши — видимо, пёс решил, что дракон, завернувшийся в людскую шкурку, играет в какую-то изумительно интересную игру, и показывал: он, пёс, с удовольствием бы принял участие в этой неведомой проказе!

Пока Ундва торговалась с мясником, Илидор решился вежливо погладить могучее собачье плечо. Хвост ещё раз метнулся туда-сюда, но мясник не дал псу и дракону времени подружиться: с грохотом отсыпал свиных голяшек в подставленное Ундвой ведёрко и хлопнул пса по холке. Тот посмотрел на Илидора, плямкнул пастью, как бы говоря: «Что поделаешь, приятель, работа!» и неспешно потащил тележку дальше. Поскрипывали грудные ремни, шагал рядом мясник, пересчитывал полученные от Ундвы монеты, гомонил кругом народ, скользили следом тощие кошки, жались к теням и домам — не то мышковали, не то увязались за тележкой в надежде чего-нибудь стащить.

В кухне Ундва принялась хлопотать с готовкой — поставила на мышиную печь огромный котёл с водой и свиными голяшками, замесила тесто, села перебирать зерно для варки эля. Дракон растапливал большую печь, выкладывал дрова в дровницу и рассказывал Ундве про Такарон.

Про тамошних жителей, дома и харчевни, про бьющие из-под земли гейзеры и текущую по стенам зеленовато-жёлтую лаву. Про устройство города Гимбла и его кварталов, чудную еду из мяса горбачей-шестиногов и муки кустов-ползунов, про любовно сваренное подземное пиво и привычку гимблских гномов повсюду ходить при оружии.

Увлёкшись, Илидор добавлял в рассказ всё новые и новые мелочи, интересные Ундве: какие одежды носят под землёй и какие песни поют, как гимблцы чтят своего короля Югрунна Слышателя и слега посмеиваются над премудростями векописцев. В какие гильдии молодые гномы могут пойти на обучение, и когда им позволяется сделать гильдийные татуировки на висках. Про самую любопытную гильдию механистов — так называют себя гномские маги подобия, создатели живых машин из металла, обсидиана и лавы…

Когда дракон наконец понял, насколько больше разумного он тут наболтал, было уже очень-очень поздно делать вид, будто он лишь пересказывает чужие истории. Осознав это, Илидор умолк едва не на полуслове и захотел очень срочно найти хорошее объяснение своей невероятной осведомлённости, но сходу такого объяснения не придумалось, да и не сходу тоже.

Ундва, не поднимая глаз, пересыпала ячмень из ладони в ладонь, и дракон не видел выражения её лица.

Да в конце концов! Что такого-то, если даже она поняла, что он сам был в Такароне⁈ Мало ли кто там шляется, в самом деле: в Гимбле ведь есть эльфские и людские посольства, Храм Солнца там годами стоял, в город пускали даже Ахнира Талая и Йеруша Найло, что вовсе не говорит о разборчивости гномов…

Но в голове Илидора всё равно родился и рос глупый, нерациональный, зряшный страх, что Ундва поняла: никакой он не человек, этот случайный странный путник, который пришёл неведомо откуда и нанялся кухонным работником в гномскую харчевню.

Впрочем, даже если сам Илидор сейчас признается: «А я — дракон», то что с того? Никакие законы не запрещают быть драконом! В самом худшем случае гномы просто выставят его вон из «Свистящего гейзера».

При мысли об этом Илидору сделалось вдруг невыносимо жалко себя, такого одинокого и забредшего кочерга знает в какую даль от найденного и оставленного дома, по кочерга пойми какой надобности. В этом большом и непознаваемом мире самыми близкими ему существами, сходными с ним, понятными ему, были гномы. И если они его прогонят — это будет всё равно что лишиться малой искры памяти о доме, да на сей раз — не по собственной воле.

Дракон развернул плечи, ослабляя хватку вцепившихся в него крыльев. И откуда только появляются такие дурацкие мысли? Не иначе как на него плохо влияют человеческие города или Йеруш Найло, или холодная почти зимняя погода, или же всё вместе!

— Спасибо что доверил мне эти чудесные истории, — произнесла наконец Ундва. Она стояла, опустив взгляд на ведёрко с зерном. — Я придумаю что-нибудь, чтобы отец показал тебе выдвижку с вещами Хардреда.

Илидор кивнул. Ундва наконец подняла взгляд, улыбнулась с какой-то непонятной дракону весёлой отважностью, как перед прыжком в глубокую воду.

— Твои рассказы про подземный город восхитительны. Но я совершенно уверена, что мои ячменные ватрушки значительно вкуснее тех, которые готовят в Гимбле из муки кустов-ползунов!

Расспросить о пропаже воды жителей пострадавших кварталов — решение верное и очевидное. Однако о чём и как их расспрашивать — на этот счёт у Тархима и Йеруша, как оказалось, мнения решительно расходятся. Тархим отирал Найло от этих людей и эльфов, влезал во всё и задавал свои, не относящиеся к делу и потому неимоверно раздражающие вопросы. У него это называлось «Брать правильный тон в общении с людьми».

— Почему ты разводишь гусей, а не кур, к примеру?