В целом противопоставление синхронии и диахронии, обосновываемое Соссюром, представляется надуманным, внешним, являясь примером калькового применения диалектического метода. Это такие же противоположности, как всадник и лошадь, путь и путник, земля и растение. Реально там нет никакой оппозиции, есть взаимодополнительность, взаимопереплетаемость, накладываемость друг на друга, много путаницы, но предмета для сущностного конфликта вертикали с горизонталью я в данном случае не вижу. Синхрония и диахрония делают одну и ту же работу разными способами, о чем говорит закон хронотипической гомономии: "Языковые различия в пространстве на разных территориях тождественны языковым различиям во времени на одной территории". (Степанов, 1979, С.311). Гомономия и антиномия – это противоположные понятия.
Огромное влияние на развитие языкознания оказало соссюровское противопоставление языка и речи. Эта антиномия имела место быть уже в работах Гумбольдта как противопоставление внутренней и внешней деятельности, ноуменального и феноменального. Однако у Гумбольдта эта оппозиция имела скорее "наметочный", интуитивный характер. Гумбольдт полагал, что язык не есть продукт сознательной деятельности.
Гегельянец Соссюр провозгласил дихотомию языка и речи частным проявлением диалектического противоречия сущности и явления, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Какими именно?
Язык – это неуловимые коды мозга, расшифровать которые было заветной мечтой многих крупных ученых, например, Н.П.Бехтеревой (личная информация, – В.Т.). Речь – это некая раскодировка. Сущность – это то, что явлено, минус само явление. Язык – это речевая деятельность минус сама речь. Вопрос о первичности для Соссюра не стоял, ибо явление (речь) не может предшествовать сущности (языку), а тем более порождать ее.
Данная структуралистская установка обладает большой верифицирующей силой. Так, с ее точки зрения абсурдными являются попытки отдельных лингвистов и антропологов объяснить происхождение языка из кинетической речи: это означает объявлять сущность производным явления, ибо кинетическая речь – это внешняя деятельность.
В диалектическом противопоставлении внутренней и внешней деятельности, безусловно, имелся смысл. В наше время от философских дедукций на этот счет ученые переходят на серьезную научную аргументацию, о которой мы еще поговорим.
Соссюр – великий философ языка, определивший развитие языкознания в 20 веке. В числе прочих его живо интересовал сокровенный вопрос о едином праязыке, поставленный еще авторами "Грамматики Пор-Ройяль" в 1660г. Профессор Казанского университета Иван Бодуэн де Куртэнэ еще более заострил проблему, поставив вопрос об "архифонеме" в середине 19в. Это была тенденция времени, которую мы назовем переходом от морфоцентричности к фоноцентричности исследований. Ученые поняли, что, как ни крути слова и их слоговые составляющие, включая корни, на самое первое слово выйти невозможно. Морфема не может быть первокирпичиком-универсалией. Отсюда вывод: универсалиями являются фонемы.
Но, с другой стороны, можем ли мы найти здесь закономерность? Почему в одном языке для выражения понятия "друг" используется один набор фонем, а в другом языке – другой?
Произвольность языкового знака
В истории науки иногда происходят странные вещи. Иные авторитеты, уподобляясь крупным небесным телам, перетягивающим у мелких спутники, помимо своей воли перетягивают на себя приоритеты. Так, принадлежащая Тюрго общая теория общественно-экономических формаций неизменно приписывается Марксу. Соссюру традиционно приписывается положение о произвольной природе языкового знака, хотя он сам в лекционном курсе ссылался на В.Уитни, на его книгу "Жизнь языка" (1875г.). Соссюр просто цитирует его: "Язык – условность, природа языкового знака безразлична. Вопрос о голосовом аппарате, следовательно, безразличный, второстепенный в проблеме языка", – и присоединяется к нему. (Соссюр, 2004,С.35). "Это положение, – добавляет Соссюр, – подчиняет себе всю лингвистику; последствия его неисчислимы". (Там же, С.79).
Так оно и оказалось. Это не-соссюровское утверждение Соссюра оказалось самым соссюровским в том смысле, что сделалось наиболее цитируемым из всего его наследия и до сих пор определяет все развитие лингвистики. А.Пинкер считает произвольность языкового знака одним из двух "главных принципов работы языка". (Вторым является, согласно его мнению, определение языка как знаковой системы. – Пинкер, 2004,С.138). "Последствия его неисчислимы", – повторял Дж. Гринберг. В самом деле неисчислимы: результатом оказалась потеря лингвистами языка. И не только: семиотика оказалась вне языка, как «знаковой системы».
Почему-то никто не замечает явного логического противоречия: как может существовать знаковая система, безразличная к значениям, если значение – это содержание знака? Это абсурд. Надо искать выход, потому что язык существует, это факт. Факт мы не можем отрицать, следовательно, лингвисты неправы. Как ни странно, первым об этом открыто заявил автор этих строк в докладе на XII Всемирном Конгрессе по истории языкознания. (Ten, 2011).
В сигнальных кодах животных значение имеет каждый звук. Наши предки были животными. Следовательно, в изначальном языке все звуки имели значение. Отрыв произошел потом. Теория происхождения языка заключается в реконструкции этого процесс, иначе о выходе на истоки языка говорить не приходится, а если мы не знаем исток, значит, мы не знаем сущность. Лингвисты, "подсев" на абсурдную догму безразличия знака к значению, по сути дела, отсекли науку о языке от истоков языка. Кто за них должен решать проблему происхождения языка? Наверное, антропологи.
Возможно, начинать науку о языке следует с вопроса наипростейшего: почему человек сотрясает воздух с целью самовыражения или передачи информации именно так, как он это делает?!.. Почему мы не мяукаем, не гавкаем, не шипим, не мычим, не визжим (как обезьяны)? Каковы были первые односложные, простейшие звуки наших далеких животных предков? Были они горловые, гортанные, увулярные, носовые, щелкающие? Как произносились – с придыханием или фрикативно, или плавно, или фальцетно? Каковы были их тональность и высота? Почему природа дала нашим предкам именно тот способ самовыражения звуками, какой дала? Ведь это не может быть случайно. Звуки, издаваемые животными, прямо связаны с происхождением, средой обитания, средствами достижения цели выживания вида.
Когда человек стал существом социальным, научился членораздельно и осмысленно говорить вслух, он обрел в языке свободу, которая, как всегда, – палка о двух концах. Нескучный негатив заключается в том, что слово способно разделять людей до вражды, а также в том, что свобода словес все запутала для исследователей. Экзистенциальный смысл языка, как второй сигнальной системы, заключается в том, что человек обрел свободу от жестких природных детерминант. Однако, до появления второй сигнальной системы поведение наших предков, включая звукопроизводство, было строго детерминировано природой. Мы – их потомки – должны это учитывать, реконструируя происхождение языка в филогенезе.
Когда де Соссюр провозгласил тезис о произвольной природе языкового сигнала, он согрешил против науки, подпустил "немного чуда", так сказать. Как будто до осмысленного языка ничего у наших предков не было в помине, как вдруг, откуда ни возьмись, появилась свобода звука. В таком случае лично мне больше нравится тезис "Бог дал", чем агностическое "откуда ни возьмись", заложенное в тезисе о произвольности языкового знака.
Что парадоксально, естественники в своих исходных принципах оказались более близки нашим представлениям о науке, чем надолго монополизировавшие науку "методологи"– структуралисты. Больше доверяя интуиции, чем методологии, они не верили в чудо непорочного зачатия языка, в "произвольность языкового знака".
