Фонология Н. Трубецкого – это то, что сейчас называется психолингвистикой.
Другой лидер Пражской школы Р.Якобсон придумал удачное сравнение: фонология так относится к фонетике, как политическая экономия к товароведению.
Замечательно, на мой взгляд, что эти выдающиеся ученые прекрасно осознавали то, чего не понимали многие лингвисты: наука о звуках, слышимых в речи, немыслима без естествознания. Я бы конкретизировал: особенно без исторической антропологии, поскольку возникновение языка тесно связано с происхождением человека.
Обратите внимание: Н.Трубецкой объявил прерогативой естествознания всю фонетику целиком, чем по факту дезавуировал принцип произвольности языкового знака. Ибо естествознание и конкретно антропология к тому времени еще не выдали свой вердикт по этому поводу. А без него, если считать фонетику прерогативой естествознания, абортация значения из фонемы невозможна. Постольку поскольку природные истоки звуков не изучались, это было не научное знание, а мнение лингвистов Уитни и Соссюра.
Говоря о "звуках языка" Н.Трубецкой по сути говорит о беззвучных звуках. Он пишет о звуках, которые никто не слышит, ибо это внутренняя деятельность мозга. В такой трактовке само понятие о "звуках языка" является нонсенсом, – яркий пример проблематичности того поля, на которое забралась лингвистика в середине 20в. "Незвучащий звук" – это парадокс.
На самом деле, лингвистика должна заниматься тем, что слышно, а не кодами мозга, – ведь по сути Н.Трубецкой толкует именно о них. Таким образом, он стал одним из крестных отцов новой науки, занимающей позиции на стыке гуманитарных и естественных наук, – психолингвистики.
В 1928г. был официально введен термин "фонология" в трактовке Пражской школы, в отличие от бытовавшего ранее названия "фонетика". Фонетикой стала называться наука о звучащем составе морфем. Т.о., фонология – это в языке, фонетика – в речи. Но это не работает. Профессиональные лингвисты постоянно путают эти понятия, строгого различения нет, занимаются языковеды именно фонетикой, от которой их пытался дистанцировать Н.Трубецкой, но зачастую определяют свой предмет, как "фонологию" (напр: В.Маслова "Истоки праславянской фонологии", – в книге нет фонологии в понимании Пражской школы; Маслова, 2004).
Впоследствии Грдличка предложил оставить термин "фонема" только для звуков речи, а для "звуков языка" ввести понятие "сема", так как это не звук, а что-то беззвучно значащее, что потом самовыражается в фонеме. Здесь опять встает вопрос: кто должен заниматься "семами"? Лингвисты? А, может быть, семиологи? А может быть, психолингвисты? А может быть, нейрофизиологи?
Соссюр препарировал языкознание, используя диалектический метод. Он наставил целую изгородь таких вопросов, из круга которых лингвисты до сих пор не могут выбраться. Являются странные научные химеры, части которых не соответствуют друг другу. Какой выход может быть из этого? Может быть, языковедам стоит сказать себе: фонема – лингвистически неразложимая единица и дальше мы со своими методами не идем, мы будем заниматься тем, что люди слышат, т.е. речью, а не экстраполяциями от внешнего к внутреннему и не расшифровками кодов мозга средствами грамматики.
По сути дела, благоразумные лингвисты так и делают; тем, что Н.Трубецкой, Р.Якобсон и другие называли "фонологией", занимаются физиологи мозга, семиотики, психолингвисты, т.е. не гуманитарии, а смежники или даже медики (например, школа Н.П. Бехтеревой).
Впрочем, продолжим разговор о Пражской школе.
Фонетика, считал Н.Трубецкой, должна"старательно исключать всякое отношение к смыслу сказанного". Наоборот, "фонолог должен принимать во внимание только то, что в составе звука несет определенную функцию в системе языка". (Трубецкой Н., 2000, С.19). Это нацеленность на функцию, т.е. на смысл.
Проблему безразличия языкового знака к значению Н. Трубецкой решил дуализмом. Каждый отдельный звук слышимой речи к значению безразличен, а вот его аналог в мозге содержит в себе смысл, он небезразличен к значению.
Суперпозиция как основа языка
Нацеленность на смысл привела пражских лингвистов-эмигрантов к пограничной ситуации, свидетельствующей о том, что именно они представляли в свое время передовой край науки о языке, – ведь передовой край науки всегда там, где она выходит за пределы самой себя, испытывает свой предмет и свой метод "на разрыв". Наибольшее влияние на все последующее развитие лингвистики оказало учение о смыслоразличении Н.Трубецкого и Р.Якобсона.
Провозгласив кардинальное отличие фонологии как явления языка от фонетики как явления речи, они все же занимались именно последней. Однако сами себя они конституировали в качестве фонологов, кем не могли быть по определению, кстати сказать, своему собственному, потому что фонология в понимании Пражской школы – это внутренняя, неслышимая языковая деятельность мозга. Это предмет современной нейролингвистики, вооруженной ПЭТ и МРТ. Они же писали и говорили о звучащем и слышимом и именно здесь сделали выдающееся открытие, проникнув в главную тайну языка: в бинарный код, лежащий в его основе.
"Две вещи могут отличаться друг от друга лишь постольку, поскольку они противопоставлены друг другу, иными словами, лишь постольку, поскольку между ними существует отношение противоположения, или оппозиции. Следовательно, признак звука может приобрести смыслоразличительную функцию, если он противопоставлен другому признаку, иными словами, если он является членом звуковой оппозиции". (Там же, С.36-37).
Это общее положение, которое приводит Н.Трубецкой, доказанное всем опытом человечества и всем ходом развития мышления, нашло наиболее убедительные формулировки в философии Гегеля. Фонологическая единица (добавим: и фонетическая тоже) может иметь какое-то значение, если является членом оппозиции.
Оппозиции могут быть смыслоразличительными и несмыслоразличительными. Н.Трубецкой в своей работе приводит очень яркие примеры. В немецком языке относительная высота гласных в слове несущественна для его значения, а в японском в зависимости от относительной высоты гласной "у" в первом и втором слогах слово "цуру" может означать "тетива", или "журавль", или "удить". Зато в японском звук "R" в любом слове может быть заменен звуком "L" без ущерба для значения, в немецком же они образуют смыслоразличительную оппозицию. Например: Rand – край, Land – страна; scharren – рыть, schallen – звучать; wirst – становишься, willst – хочешь.
Согласно моим полевым исследованиям, отношения несмыслоразличения существуют в современных дравидийских языках между R и D. Дравидийская “Р” – это не русский фрикатив, образуемый вибрацией кончика языка с касанием альвеол, она образуется непосредственно под нёбом (кончик языка загибается гораздо круче вверх). Д образуется, благодаря примерно той же конфигурации и “выглядит” как незавершенная р. Отсюда возникают отношения несмыслоразличения между двумя разными фонемами. Название города “Маргао” можно произносить (и даже писать) “Мадгао”. В русском языке между этими фонемами существуют отношения строгого смыслоразличения (“дама” и “рама”, “ром” и “дом” и т.д.). Человек, путающий данные фонемы, рискует попасть в нелепую ситуацию (попробуйте сказать гардеробщице "я хочу срать пальто").
Но если за фонетикой оставить только несмыслоразличительные оппозиции, объявив смыслоразличительные прерогативой фонологии, это будет пол-фонетики, если не меньше. Это очень скользкий вопрос, который – если как следует поднять – может опрокинуть все лингвистические классификации. Например, на дравидийские р и д можно посмотреть, как на аллофоны одной фонемы. В то же время, есть звуки, которые считают (и изображают на письме) в качестве одной фонемы, а они суть разное. Например, г ларингальное (иврит), г увулярное (тюркско-германское), г фарингальное (украинское), г китайское, произносимое при стянутых губах. Это отнюдь не аллофоны, это разные фонемы, различение которых имеет огромное значение для генеалогии языка и типологии языков. Если развести фонемы и аллофоны по разным наукам, никто никогда не разберется, что есть что.
