Вы, наверняка, обратили внимание на то, что была упомянута при описании вагона Густава Лорнау женская кровать с ширмой. Так вот она принадлежала единственной дочери Густава и, собственно, единственной женщине в этой цирковой династии. Спросите, куда же делись матери детей Альфонса и Густава? Тут гадать не придется. В девятнадцатом веке смертность во время родов была чрезвычайно высокая, поэтому ни жена Густава, ни жена Альфонса сохранить себя не сумели, отдав жизнь своим детям. Они погибли, чтобы дети их жили. Возвращаясь к единственной дочери Густава и, соответственно, племяннице Альфонса. Звали ее непримечательно – Агнес. Было ей двадцать лет, то есть она уже вступила на путь взрослой женщины, по меркам того времени, и полностью сформировалась как биологическое существо, что, по идее, давало ей право жить в женском вагоне. Однако так бы и было, если бы отец Агнес не заболел подагрой. Болезнь в то время была полностью неизлечима и неминуемо приводила к смерти человека, мучительной и долгой. Ноги Густава распухли и со временем покрылись незаживающими язвами, именно поэтому ему стало почти невозможно передвигаться и потребовался каждодневный уход. Роль сиделки досталась Агнес, из-за чего ей пришлось прекратить выступления на манеже, хотя она была очень востребованной укротительницей, и переустроиться в качестве швеи, подрабатывая по нескольку раз в неделю, дабы ее не выбросили из цирка, как тунеядку. Густава выбросить было невозможно – он являлся главой целой семьи, и с ним ушли бы все, и никто бы не смог удержать их. Но одного несущественного представителя династии выкинуть было вполне возможно, потому как Густав чисто физически не смог бы покинуть цирк. В обязанности Агнес по уходу за отцом входила обработка ног мазями, настойками; она помогала отцу ходить до нужника и до душевой кабины, когда цирк стоял в городах. Помимо этого, Агнес служила отцу секретарем и личным официантом. Девушка совершенно не жаловалась на свою судьбу и понимала, что просто обязана служить отцу. Бывали дни, когда Густав отпускал дочь к подружкам, например, к Клэр, чтобы она могла отдохнуть. Но по большей части Агнес либо отказывалась, либо принимала право отдохнуть, но, будучи у подруг, часто плакала, дабы немощный отец не видел ее слез, поступавших из-за усталости и невозможности помочь сильнее. Доктор Скотт, выступая в качестве лечащего врача Густава, разводил руками, говоря, что подагру можно лишь контролировать, не употребляя алкоголь, жирную пищу, в частности мясо, а также стараться не сидеть в кресле полный день, дабы ноги не иссыхали. Большего Герман и не мог сказать, поскольку взаимосвязь болезни с превышением уровня мочевой кислоты в крови будет открыта много лет спустя. Казалось бы, несчастная судьба у этой девушки, Агнес Лорнау, но это с какой стороны посмотреть. С одной стороны, да, судьбе не позавидуешь: чтобы раздеться перед сном, приходиться постоянно прятаться за ширмой, дабы отец не заметил, как дочка выросла (будто он не знал, как); на сон времени оставалось крайне мало, потому что Густав любил до крайней ночи сидеть за бумагами или за какой-нибудь интересной книгой, и приступ мог его схватить в любую минуту; но даже ночь не была спокойной много раз – ночные приступы болезни самые жуткие, Агнес приходилось просыпаться от ужасающего вопля пятидесятилетнего старика, чтобы накладывать на ногу холодный компресс, а если это не помогало – обращаться за крайней помощью. Для таких случаев доктор Скотт выделил Густаву и Агнес многоразовый шприц и небольшой флакон, на этикетке которого на латыни было написано «Оpium», намекая на содержимое. Агнес набирала в шприц темно-коричневую жидкость и колола прямо в ногу, нащупав самую толстую вену. Используя опиум, Густав еще быстрее приближал себя к смерти, однако в моменты, когда боль, будто сразу несколько медвежьих капканов вцепились в ногу, одолевала по нескольку часов, разум его оказывался в прострации, теряя всякий контроль, требуя скорейшего прекращения этой мучительной пытки. И выбора не оставалось, как пускать в вену яд, медленно убивающий организм, заставляя его разлагаться изнутри. Подагра же разлагала организм снаружи. Это была своеобразная плата за хорошую жизнь, которую успех прожить Густав Лорнау. Другой же стороной это покрытой кровью медали была некая стабильность и безопасность. В цирке были известны случаи, когда ненужных людей, как было сказано выше, просто выбрасывали на улицу. Густав Лорнау отчетливо осознавал, что Хозяин имеет с его семьи баснословный доход, исчисляемый десятками и десятками тысяч франков. К тому же, Густав пользовался большим уважением со стороны Буайяра и Сеньера, выступая щитом для членов семьи, что, однако не всегда помогало, поскольку супротив гнева Хозяина ничто не могло возыметь. Три вагона для одной семьи – слишком большая честь, поэтому эту честь приходилось отрабатывать. Если бы не уход со стороны Агнес, то Густав мог бы мучится еще сильнее, и не мог бы работать с бумагами. Бумаги эти касались, в основном, финансовой части работы цирка. Выйдя на творческую «пенсию», Густав стал подрабатывать казначеем у Буайяра, который, в силу своей занятости, не имел возможности постоянно следить за использованием средств. Эта роль выпала Густаву, который радостно ее принял. Теперь же Густав, больной, совершенно не слушавший советов доктора Скотта (вспомните хотя бы графин водки), занимался делом, которое было ему по душе – считал деньги. Причем очень смешным было то, что зарплату назначал себе он сам, часто премировал и себя, и семью, но при этом ни разу не был уличен в своих небольших махинациях. Но, говорят, все временно на этом свете.
Агнес, не присутствовавшая при беседе братьев Лорнау и Омара, в это время находилась во втором вагоне-ресторане, где было куда спокойнее и тише, поскольку все основные самодуры сидели в первом, который вам был обильно описан. Компанию Агнес составляли непримечательные артисты цирка: уже известный вам Петр Дубов, как всегда одиноко сидевший за столом в уголке; Иоганн фон Ромм, главный капельмейстер цирка, человек совершенно ничтожный и тихий, предпочитавший исправно выполнять свою работу, а не болтать с другими артистами. Этот вечер стал одним из немногих, когда господин Ромм позволял себе расслабиться и хорошенько поужинать. Среди прочих в этом вагоне решил отдохнуть Алекс Моррейн, дабы не натыкаться на тех артистов, что его изрядно недолюбливали (а таких было больше, чем язв на ногах Густава).
В первом вагоне-ресторане, в который зашли Альфонс и Омар, находились все те же люди, которые находились в нем пару глав назад. Добавилось еще несколько человек, тоже артистов. Увидев, что с Альфонсом стоит неизвестный никому человек, все быстро догадались, кто пришел к ним. На лицах людей возникли улыбки, в глазах засветился огонь любопытства, а в мыслях мелькало: «Господи, как он хорош!» и «Какие же у него способности, интересно?». Выйдя на середину вагона, Альфонс представил новоприбывшего:
– Друзья мои! Разрешите потревожить вас ради счастливого случая! Рядом со мной стоит человек, которого вы все ожидаете увидеть уже вторые сутки! Знакомьтесь – Омар бен Али, прибыл в наше шапито из Алжира!
Омар поклонился и поприветствовал всех своим красивым голосом. Ответом ему стал шквал аплодисментов и выкриков: «Приветствуем! Ура! Какая радость» и пр.
– Омар пока что поставлен грузчиком, но он поведал мне о своих феноменальных способностях, так что, я полностью в этом убежден, через несколько недель он уже будет выступать на манеже вместе с нами!
Снова раздался шквал аплодисментов, смутивший араба. Еще никогда и нигде его так не приветствовали. Так тепло, ласково, весело и приветливо. Иной раз можно приветствовать очень жестоко или безразлично, а именно «приветливое» приветствие не от каждого поступит. Альфонс пригласил Омара присесть за единственный оставшийся свободным столик, дабы у него была возможность со всеми поговорить. Как только Омар сел, сразу посыпались вопросы от новых знакомых. Омар, казалось, потерял всякие остатки стеснения и охотно на вопросы отвечал. Больше всего вопросов доставалось от ребят из семьи Лорнау, что было неудивительно, поскольку юношам было очень интересно послушать истории от человека, жившего в пустыне и среди военных. От девушек также не мало вопросов поступало, в основном, касательно его образа жизни и тренировок для поддержания формы. Девушки есть девушки, и тут не изменить ничего; их вопросы казались совершенно несущественными Альфонсу, который косился на Катрин, которая, в свою очередь, не отрывала глаз от новоприбывшего. Омар старался отвечать на все вопросы максимально честно, но в некоторых местах ему приходилось затаивать и немного лгать, чтобы его жизнь оставалась только лишь его жизнью. Но он медленно осознавал, что отныне почти никакой «своей» жизни не получится иметь. Толстушка Бернадетт решила услужить Омару и постоянно подносила стаканы с кофе и булочками, невзирая на повторявшиеся отказы бен Али. Всем было невероятно интересно ближе узнать этого таинственного (до недавнего времени) артиста, что прибыл в их цирк.
