А что для вас означает девятнадцатый век? Будет совершенно неудивительным, если вы ответите, что ничего. Но это совершенно зря. Девятнадцатый век был для всего нашего мира поворотным. Собственно, каждый век в истории человечества был поворотным. Что-то изобреталось, совершались какие-то географические открытия, научные труды выходили в свет, шли кровопролитные войны за власть над тем же миром, а иногда и по пустякам, кто-то великий умирал либо мучительно и долго, либо насильственно и быстро, церковь всё больше становилась не религиозной организацией, а коммерческим предприятием, при этом по-прежнему диктуя правила поведения всем людям, а несогласных попросту сжигая публично. Но век девятнадцатый был ещё более особенным, чем, скажем, тот же семнадцатый век. Да, в семнадцатом веке жил Галилей, случилась Тридцатилетняя война, начался промышленный переворот в Англии и Нидерландах, последовательно распространившись по всей Европе и Новому Свету. Но в девятнадцатом веке изменения были такими громадными, что всего сто лет этого века были намного более запоминающимися, чем пятьсот лет средних веков. Именно в девятнадцатом веке начался тот промышленный бум, который теперь уже не остановить. А сейчас ведь бум очень сильно потерял в темпах роста, но в девятнадцатом веке он был настолько быстр, настолько стремителен, что новое изобретение появлялось буквально каждый день! Если в начале века не было даже нормальных дорог, все города, включая Петербург, Париж и Лондон купались в грязи, то к концу века эти города были полностью асфальтированы, жители вовсю пользовались новым модным, хотя и весьма дорогим изобретением – автомобилем. В начале века у всех на слуху был Наполеон, в середине века – Гарибальди, а конце века – Бисмарк. Только представьте: за один без четверти век во Франции, некогда бывшей гегемоном и оплотом абсолютизма, сменилось шесь режимов! От Первой республики до Первой империи, от реставрации Бурбонов и Ста дней до Июльской монархии, от Второй республики до Второй империи, и, наконец, до Третьей Республики. Разрозненные итальянские и германские страны объединились в мощные государства с имперскими амбициям. Везде поощрялась наука, как важнейший двигатель прогресса, со временем потеснивший религии и войны. Учёные в девятнадцатом веке совершили такие великие открытия, что даже постройка Большого адронного коллайдера не так сильно удивила нас, как удивила постройка первого дирижабля Фердинандом Цеппелином. Девятнадцатый век подарил миру гениев и злодеев, иногда, в одном лице. В девятнадцатом веке творил великий Пушкин, написал «Войну и мир» и «Анну Каренину» Лев Толстой, Виктор Гюго создал гениальные романы «Человек, который смеётся», «Собор Парижской Богоматери» и «Отверженные». А сколько учёных и изобретателей жило и творило в Золотой век цивилизации! Только представьте – Менделеев, Бенц, Дизель, Майбах, Попов, Юнг, Фрейд… Этот список можно растянуть на сотни и сотни имён!
Необходимо упомянуть, что одновременно с промышленной и научной отраслями человеческой цивилизации в девятнадцатом веке развивалась отрасль и культурная. Строились театры, сочинялись великие оперы, пьесы, балеты. Своего пика и одновременно упадка достигла такая индустрия культуры, как бродячий цирк. Как известно, первые бродячие цирки появились ещё в далёком пятнадцатом веке, они разъезжали по Европе и развлекали посетителей разнообразной программой. И взрослые, и дети искренне радовались и веселились, когда к ним в город приезжала долгожданная труппа. Со всей округи сбегался люд, чтобы посмотреть на канатоходцев, фокусников и укротителей животных. Как это прекрасно, как это красиво и величественно. Цирк был и есть тем местом, к котором люди могут действительно отдохнуть, повеселиться и подёргать свои нервы. В этом он в разы лучше театра или зоопарка. В театре никто не будет на потеху публике глотать ножи или совать голову в пасть тигру, ровно, как и в зоопарке никто не будет заставлять тех же тигров прыгать сквозь кольца, неважно, горящие или нет. В этом особенности этих заведений. Театр место слишком строгое в плане правил, которые создавались многие века и никогда, скорее всего, нарушены или кардинально изменены не будут. А зоопарк место слишком скучное. Разве весело ходить и смотреть через стеклянные стены вольеров на животных, иногда, да что там иногда – всегда, постоянно испытывающих стресс при виде людей. Животные заперты в четырёх стенах и только и делают, что играют роль полумузейных экспонатов.
Вот почему цирк с этой точки зрения намного привлекательней и театра, и зоопарка. В цирке посетителю не дадут заснуть, как в театре, и покажут изумительные способности животных, которых они не могут, в силу замкнутости пространства, продемонстрировать в зоопарке. Но помимо представлений с животными и акробатических трюков, в бродячих цирках также активно демонстрируются вещи, казалось бы, совсем чуждые благородному цирковому искусству. Вообще, таких вещей две.
Первая вещь, а точнее, целый сборник различных направлений, использующихся во многих бродячих цирках, – это карточные представления, всякие сомнительные игры на деньги, нацеленные на то, чтобы обобрать человека до последней нитки, а также эксперименты с людьми, в том числе и с посетителями цирка. В большинстве своем эти развлечения, если их можно так назвать, существуют в цирке для получения гигантских денег в кратчайшие сроки. Также стоит упомянуть, что к этому направлению бродячего циркового искусства иногда относят и работу в цирках гадалок, медиумов и прочих представителей «людей, знающих больше, чем другие». Мастера пудрить мозги отчаявшимся влюбленным молодым людям, обедневшим коммерсантам, состарившимся девам и пр., они умело играли на их чувствах, изображая общение «с духами умерших» и неведомыми «высшими силами». Сейчас кажется несколько смешным, но в те времена ни в одном уважаемом заведении, будь то ресторан, светский салон, кабаре, театр или трактир, не обходились без хотя бы одной гадалки, хотя бы одного мага или спиритуалиста. И цирки не были исключениями из общепринятых норм того времени. И это вполне правильно. Ведь так тоже можно получить очень много денег. Но из-за средств, используемых представителями данных «специальностей» – гадалками, шулерами и прочими, очень высока вероятность проблем если не законом, то с обозлённой и враз обедневшей толпой, которая может смести весь цирк, если поймёт, что её, т.е. толпу, обманули как трехлетнее дитя. Поэтому многие цирки нанимают себе гигантскую охрану, причём и в количественно, и в физиологическом смыслах. Обычно цирковые охранники, по крайней мере, того времени, были молчаливыми великанами двух метров от земли. При виде двух-трёх таких «Голиафов» толпа быстро рассасывалась до одного человека, затеявшего отчихвостить добрых и честных, по мнению остальной толпы, уже находившейся на стороне цирка. Идеолога «восстания» стражи порядка и чести хватали под белые рученьки и вели на разговор с начальником охраны цирка, если таковой был, либо сразу к директору цирка. Первый или второй беседовал с возмущённым посетителем, и последний через несколько минут выходил и публично приносил глубочайшие извинения всему цирку и его честным сотрудникам. Так было почти всегда. Но иногда таких бунтарей даже не приходилось никуда вести, они либо сразу извинялись, либо охрана попросту их избивала до полусмерти и выкидывала за пределы цирка.
А второй вещью был новый, или не новый, смотря с какой стороны посмотреть, вид зоопарков, но с представлениями. То есть животные кривлялись перед толпой, а та смеялась и издевалась над бедными созданиями. Как вы уже наверняка успели догадаться, речь идёт о людях-уродах, имевших серьёзные отклонения в развитии. Уродами их называть, конечно, неприемлемо, но в девятнадцатом веке их называли именно так, не считая за «нормальных» людей, но считая за зверей, таких же, как в зоопарке или в лесу. Люди-уроды не имели ничего, не имели при себе документов, не имели свободы передвижения, не имели права даже открывать рот без позволения хозяина, они не имели даже личности. Их держали как скот и выставляли на всеобщее обозрение, называя их уродливость «карой божьей за грехи человеческие». Знание человеческой физиологии развивалось исключительно медленно. Да и сама наука – медицина – сотни лет подавляемая Церковью, еще не начала совершенствоваться с той быстротой, что присуща современной медицинской науке. Даже в эпоху Просвещения человек продолжал оставаться творением Бога, Высшего разума, как у Аристотеля, или Верховного Существа, если говорить на манер французских революционеров. Дабы как-то оправдать держание уродцев в цепях и в клетках, владельцами цирков и были выдуманы всякого рода околобиблейские мифы о страшной участи детей грешнико, либо самих нечестивцев, настолько разгневавших Создателя, что тот определил для них участь гораздо хуже гибели. И люди верили. Верили и платили за то, чтобы только посмотреть на результат божьего гнева и справедливой участи тех, кто оказался неугоден ему. А разве она была справедливой? Разве они заслужили такого обращения? На это есть много ответов. Но в те времена никто никому таких вопросов задавать не будет. Зачем зря раздражать народ, в большинстве своем неграмотный? Иначе этого человека сразу же загрызут и приравняют к тем самым уродам, которых он вызвался защищать. С некоторыми так и поступали. Признавали сумасшедшим и бросали или в лечебницу, или отдавали в цирк уродцев, на потеху публике, которая с преогромным удовольствием глазела на бедолаг и обкидывала их арахисом, как тогда было модно. Конечно, через призму времени это всё кажется просто невероятным душегубством, но в те времена этому никто бы не удивился, наоборот, всеобщее удивление и непонимание вызвал бы противоположный поступок. Хотя, конечно, находились единицы небезразличных людей, которым удавалось оставаться на свободе и не быть посмешищем в глазах общества, но таких людей считали за чудаков, относились снисходительно и прощали подобного рода «шалости», в основном потому, что эти самые чудаки были чертовски богаты, а у богатых, как говорится, свои причуды. А иногда богачи выкупали у цирков разных уродцев и увозили к себе в поместья, где вытворяли с ними всё, что заблагорассудится их душам. Порой их прихоти выходили даже за рамки норм того времени. К примеру. Жил в те времена, примерно чуть позже Восточной войны, один американский плантатор из Кентукки. Он выкупил у какого-то цирка троих чернокожих рабов, которые выполняли роль уродов только потому, что были неграми, а натурой были в общем-то недурны. У каждого были развитая мускулатура, высокий рост, ровные зубы, отсутсвовали существенные дефекты развития. Вместе с тем, из-за отсутствия хотя бы начального образования и из-за постоянных угнетений у них притупился ум. И заставил их плантатор сначала полгода работать в поле, после чего перевёл в хозяйский дом и вытворил такую вещь, что писать про неё слегка дурно. Плантатор, которому было весьма за пятьдесят, заставил этих самых рабов играть la commedia dell'arte5! Разумеется, неграмотные негры совершенно не справлялись, из-за чего по дикой привычке стали колотить друг друга, не понимая, чего от них хочет хозяин. Последнему захотелось побольше чертовщины, и он приказал привести горничную-негритянку, которой повелел немедля начать совокупляться с одним из негров-«актеров». Поначалу обе жертвы отказывались, но под ударами плетей были вынуждены начать процесс. Но в какой-то момент и это перестало удовлетворять плантатора, и он прогнал нагую горничную и приказал рабам ставить пьесу «Тит Андроник» Шекспира. Сначала плантатор смотрел на это, а потом, ранив одного из них в ногу, другого ошпарив кипятков, а третьему сломав руку ружьем, присоединился к компании, играя все основные роли и просто издеваясь над своими «вещами». После всего этого действа, продолжавшегося, по воспоминаниям прислуги плантатора, около трёх часов, плантатор в гневе перестрелял парней. Перестрелял, как скотину, будто готовил на убой. Бессердечно объяснял, что в пьесе множество персонажей погибло, вот и решил привнести реалистичности в постановку. И ничуть не раскаялся, не жалел, даже сетовал на то, что рабы были чересчур тупоголовые и не проявляли ни должного уважения, ни играть нормально не могли. Потом убитых парней выбросили гнить в чистом поле, где дикие собаки сожрали их тела. Но это были единичные случаи, да и то, по обыкновению почему-то именно американские плантаторы любили издеваться над своими рабами и всякого рода уродцами. Абсолютное большинство зрителей в цирках просто смеялись, глядя на неуклюжих толстяков или бородатых женщин. Смеялись и дети, и старики, и аристократы, и крестьяне, и короли с императорами. А уродцы безвольно и безмолвно исполняли приказ своих надзирателей и дрессировщиков, секущих их кнутами при любой попавшейся возможности. Большинство цирковых уродцев были очень смирными, запуганными и жалкими. Боялись сделать лишний шаг и сказать даже лишнюю букву. Но если же находились те, кто выказывал своё недовольство, пусть просто немного поворчав, многие дрессировщики воспринимали это как проявление неуважения и зачатки бунта, поэтому старались сразу же пресечь любое неповиновение, избавляясь от недовольных. Необязательно только лишь среди уродцев: простые сотрудники тоже совершали проступки, за которые их всячески наказывали, используя безграничную фантазию. Могли просто уволить и бросить на произвол судьбы, а могли и жестче обойтись. Как, например, в случае с мальчиком Луи, пятнадцати лет от роду, выступавшем в одном из цирков Европы. Этот несчастный ребенок с полидактилией, семью пальцами на правой руке и всего с четырьмя на левой имел несчастье разозлиться на директора цирка и плюнул ему в глаз, причём так метко и сильно, что у директора потом он болел неделю. Гневу директора не было предела. Сначала он приказал догола раздеть мальчика и заставил нагишом пройтись по цирку. Потом, видимо, ещё сильнее разозлившись – Луи веселился от этой прогулки, – директор приказал высечь пятьюдесятью ударами плетью публично. Тогда Луи стало уже совсем не до смеха. Каждый новый удар приносил мальчику невероятные страдания, разрывая плоть на его спине. Смотревшим на это другим циркачам директор запретил плакать под страхом лежать вместе с бедным Луи. А мальчик рыдал, кричал, вырывался, молил о пощаде, даже секущий его мучитель слегка трясся потел, но продолжал выполнять приказ, потому что сам директор цирка стоял рядом и с дьявольской кривой улыбкой наблюдал за страданиями бедного дитя и чуть слышно повторял одну и ту же фразу: «Dieu vous punit6». Эти три слова он повторял словно мантру, когда кого-нибудь наказывали. Работники цирка заучили эту фразу наизусть. Когда процедура наказания была закончена, Луи лежал еле живой с полностью рассечённой спиной, окрашенной в красный цвет собственной крови. После этого его оставили лежать там же, где и наказывали, одного. Никто не подошёл к нему после, не помог ему, не отмыл его от крови. Никто. Все боялись гнева своего директора. К тому же, всем запретили к нему даже подходить под угрозой подобной участи. Немудрено, что мальчик Луи умер на следующий день… Через неделю же ему быстро подыскали замену. В цирке детей и подростков проживало очень много, и лакомые места в труппе, позволявшие выступать в самых больших шатрах с лучшими артистами, никогда не пустовали. Не стоит ложно думать, что автору захотелось намеренно резать сердца читателей столь тяжелыми сценами. Все дело в том, что такова была действительность, без всякого романтизма. Чистейший натурализм, а потому и говорить следует обо всем, без прикрас.
