Альфонс обратил внимание на то, что Омар особенно пристально вглядывался в лица людей, на которых заострял внимание. Пытаясь увидеть их глаза, бен Али представлял себе, что может скрываться в них такого демонического, о чем несколько минут назад сказал Альфонс. Это стало донимать араба, и все время этого почти монологического разговора с Альфонсом, он думал о словах Лорнау. Не мог поверить, что эти слова были не всего лишь обычной мотивацией, рассчитанной на то, чтобы возбудить в человеке страх и интерес узнать как раз, что же заставляет людей превращаться в демонов. Это перевернуло в голове Омара все с ног на голову. «Если Альфонс сказал мне эти слова, чтобы я испугался за себя и стал иметь интерес разобраться в причинах этого «ошакаливания» среди всех обитателей цирка, то почему я сейчас сомневаюсь? Или цель этих слов изначально заключалась в другом, чтобы я засомневался. Чтобы я стал жить в цирке с той целью, чтобы этот «демонизм» либо развеять как пустую выдумку, либо же изничтожить его основательно…», – витало в мыслях у Омара. Он ни о чем другом думать пока не мог, и поэтому решил разобраться, что же в действительности заключалось в словах, произнесенных Альфонсом. Был ли смысл в них, или же простой лепет ради того, чтобы разбудить человека ото сна стеснения?
Глава IV
Однако Альфонсу не понравилось, что отведенная им минута, чтобы Омар мог подумать, превратилась в почти десятиминутную паузу. За это время младший Лорнау успел закурить еще одну сигару, и даже пообщаться с парой людей, представив им бен Али, который будто бы на время оказался в трансе и не реагировал на знакомство. Альфонс дернул араба за плечо, от чего тот вздрогнул и, казалось, пришел в себя.
– Ну наконец-то, я уж подумал, что ты в летаргию впал, ха-ха, – произнес Альфонс и обратил внимание Омара на сам поезд. – Как ты уже обратил, наверняка, внимание, наш поезд немного необычен. Помимо того, что он, как и положено приличному цирковому поезду, выкрашен в красочные цвета и рисунки, он очень длинный, а вагоны немного шире обычных. Из-за этого, насколько мне известно, пришлось делать более прочные колеса, дабы они не прогнулись под тяжестью вагонов. К тому же у поезда сразу два локомотива с четырьмя тендерами, только представь себе такую громадину. За эти качества мы поезд ласково прозвали «Горой». И гордимся, что «Гора» наша – самый большой поезд на континенте, а может, и на всем земном шаре.
Омар был изумлен видом поезда. Однако не только завораживающие габариты «Горы» произвели на него впечатление, сколько сам поезд как вид транспорта. До этого Омар не разу не видел поезда вживую, лишь читал в книгах и знал по рассказам солдат в Оранском гарнизоне. Потому клубы дыма, плывшие вдоль всего состава к небу, ровно как и стук колес, проверявшихся ремонтниками, вкупе с волнами пара, исходившего снизу от каждого вагона, вызывали у Омара неизгладимые чувства, которые крайне трудно описать простыми словами. Достаточно будет сказать, что «Гора» казалась ему чудом инженерной мысли, и даже чудом божьего творения. Люди заходили в вагоны, толкались, кричали, спешили, Альфонс решил смириться со ступором бен Али и отошел в сторону, а бен Али стоял в исступлении, глядя на этого зверя, в котором ему предстояло ехать.
Меж тем в этот момент к Омару подошел Клод и попросил пройти с ним. Омар, казалось, не слышал этого, и Клод дал команду: «Берите». Тотчас подошли два амбала в черных кожаных костюмах, в руках державшие большие дубинки. Они быстро привели Омара в чувства – огрели по спине. От этого он упал, тихо простонав.
– Ну неужели, – с облегчением промолвил Клод, наклонившись над арабом, – теперь-то ты, надеюсь, послушаешь меня и пройдешь, куда тебя пригласили.
Двое огромных мужчин взяли Омара под руки и повели к одному из вагонов. Без оглядок со стороны других артистов и работников не обошлось и на этот раз. Только теперь их взгляды казались полны страха. Слышались перешептывания: «Ведут к Хозяину, видать». Некоторые крестились сами, и не забывали крестить Омара. Альфонс потерял из виду бен Али, когда вернулся на место, где они стояли. Однако Лорнау сразу догадался, кто мог забрать новоприбывшего.
Омара подвели к самому богато украшенному вагону, отделанному золотом и с вензелями «PS» на дверях. У входа в вагон также стояли такие же громадные мужчины, видимо, местная охрана. По крайней мере, так показалось бен Али. Получив разрешение войти, Омара втащили в вагон. Внутри он казался еще больше, чем снаружи. Будто кабинет самого императора, везде отделанный кожей и бархатом, с массивным резным столом у окна, за которым сидел мужчина с седой бородой, в точности копировавшей бороду императора. Омар приметил сходство этого мужчины с Наполеоном III потому, что видел портрет хозяина Франции в кабинете майора Жёва. Седовласый мужчина что-то записывал, не обращая никакого внимания на только что вошедших людей. Подле мужчины стоял Мишель Буайяр и показывал, где необходимо поставить подпись. Старик Буайяр поднял взгляд на Омара и дал рукой команду, чтобы его усадили на стул, стоявший неподалеку. Охранники так и поступили, перед этим надев на Омара небольшие кандалы, как на руки, так и на ноги. Охранники удалились, а из-за двери напротив, располагавшейся вблизи к письменному столу, вошел мужчина, также седой, но уже без бороды, одетый в синий классический костюм, но при этом с черными перчатками на руках. За ним вошли еще двое людей, в униформе, напоминавшей жандармскую. Эти двое встали около Омара, прижав своими руками к стулу его за плечи. Только в этот момент Омар догадался, к кому именно привели. Тут находился их верховный господин и диктатор, по сей день недоступный взорам тех, кто не обладал правом входа в святая святых этого поезда, в самый богатый вагон. За столом сидел Пьер Сеньер, владелец и директор цирка «Парадиз». От осознания того, что в нескольких метрах сидел его новый хозяин, у Омара участилось сердцебиение, дышать стало невероятно трудно, глаза резко заболели, а по телу пробежала жуткая дрожь. Тремор не отпускал его руки, будто что-то вкололи ему перед входом в этот вагон.
У Сеньера на мизинце правой руки светился золотой перстень, на носу держалось золотое пенсне, галстук был скреплен бриллиантовой булавкой, а запонки на манжетах были украшены небольшими сапфирами. Костюм был темно-синий, с алым жилетом, в котором, наверняка, находились золотые часы. Этого нельзя было увидеть, так как стол более ничего увидеть не позволял. Буайяр что-то шепнул Сеньеру, и тот поднял взгляд на Омара, сидевшего в самом конце вагона. Хозяин отложил перо и внимательно посмотрел на человека, которого недавно купил по смехотворной цене. Даже через стекла пенсне была ощутима та жестокая сила психического воздействия взгляда человека. Омар, которому стало по-настоящему страшно впервые за всю свою жизнь, понял чувства тех, кто называл его не иначе, как «Хозяин». Невероятно тяжелый взгляд – вот главное оружие Пьера Сеньера. Будто зомбируя, смотрел он на всех своих собеседников, которых незамедлительно охватывал могильный холод, всякие чувства гибли, и лишь одно чувство в них жило в этот момент – страх, истинный и неподдельный. Будто Суд Господень, и никто не знает, что с его душой сотворит Судия, какие зверства приготовит, как будет истязать, куда ее направит. Поскольку даже Рай небесный кажется наказанием, и остается лишь уповать на милость позволить остаться в Раю земном. Вот такой страх пробирался в каждую клетку организма человека, получившего аудиенцию у Хозяина этого Рая.
Сеньер смотрел на Омара, дрожавшего от страха, примерно три минуты. Совершенно не моргая и не шевелясь, как бы изучая. Все, находившиеся вокруг, будто замерли и молчали. Старик Буайяр выпрямился и, казалось, превратился в морщинистый столб. И как только Сеньер отвел взгляд от Омара и вновь погрузился в свои бумаги, жизнь возвратилась в вагон. Омару легче не становилось еще некоторое время. Туман исчез из глаз, но голова сильно болеть продолжала. Дрожь прошла. Будто лихорадка, которая отпустила после тяжелой ночи. Придя, в некоторой степени, в себя и собравшись с мыслями, Омар смог рассмотреть лицо Сеньера. Его голова, казалось, имела форму небольшой неправильной тыквы или капустного кочана. Лицо было мертвенно бледно, как у утопленника, цвета же глаз Омар не запомнил, либо же вовсе не разглядел. Пальцы на руках были также, как и лицо, опухшими, но без красноты, такими же белыми. Перстень красовался не только на правом мизинце; еще один, с красным камнем, был надет на безымянный палец левой руки. Все эти черты, что заметил Омар, сильно пугали и настораживали. Будто не человек вовсе сидел за этим столом, а вампир или еще какой-нибудь живой мертвец.
