– Я и еду в Марсель, кретин, – с еще большим раздражением ответил старик, наконец-то закрепив перевязь и подходя к футляру с шпагой. – Только я не знал, что в Марселе сейчас с инспекцией министр по делам колоний, мы же сейчас и ему тоже подчиняемся, помимо военного министра. Я вообще не разберу, зачем надо было комендатуры в подчинение министерства по делам колоний ставить! Это же создает дополнительные проблемы и для нас, и для этого пресловутого министерства, и для военного министерства, которому мы бог весть сколько лет подчинялись! Согласись, же, Альбер, это и для тебя очень тяжело, составлять кучу отчетов сразу на два министерства!
– Вы правы, Ваше превосходительство, нынче происходит множество не совсем понятных нашему сознанию вещей, – Мирабаль запнулся, когда обнаружил на себе грозный взгляд Жёва. – Однако, кхм…я думаю, что не только для этого Вы меня вызвали, я прав? Что-то еще произошло?
– Прав, ты прав! – бросил Жёв своему собеседнику, засунув шпагу в ножны. – Есть еще кое-что. Помимо встречи с министром, будь он трижды проклят, я еду в Марсель для продажи своего пленника. Пришло время попрощаться с Омаром.
– То есть, Вы продаете своего пленника-араба в рабство?
– Верно, – тихо согласился старик и громко вздохнул. – Сделка произойдет в тот же день, поэтому я не хочу, чтобы среди министерских подхалимов кто-нибудь об этом узнал, иначе меня сразу на пенсию спровадят. От тебя же хочу следующего: напечатаешь отписку мне, что, мол, отправлен на рынок за товарами для нужд канцелярии, понял?
– Без сомнений, Ваше превосходительство, все будет сделано. Отписку получите завтра же. Разрешите вопрос?
– Быстро только!
Мирабаль облизал свои тонкие губы и протер все свое толстое лицо, будто мокрую кастрюлю.
– Каково это, знать, что обрекаешь человека на пожизненные страдания?
Услышав вопрос, Жёв машинально схватился за сердце. Почти минуту он стоял молча, опершись о комод, вспоминая свой недавний разговор с Омаром и пытаясь подобрать слова.
– Я как-нибудь позже отвечу на этот твой вопрос, – выдавил он и постарался выпрямиться, после подошел к своему столу, взял графин с коньяком, наполнил бокал, покрутил в руке и залпом его осушил. – А пока ступай, готовься принимать обязанности временного командующего. Это случится на смотре через…так…сорок пять минут! Иди, поспеши, Альбер! И про отписку не забудь! Завтра утром чтобы была у меня на столе!
– Так точно, Ваше превосходительство, будет исполнено! Ждем Вас на плацу!
Как только Мирабаль покинул кабинет, Жёв с облегчением сел в свое кресло, посмотрел на небо сквозь стеклянные двери балкона, благо, погода благоволила и радовала его, и достал коробку с сигарами, взял одну и закурил, решив расслабиться перед смотром гарнизонного полка.
Глава IX
Жёв не обманул, смотр начался ровно через сорок пять минут. Тучи все сильнее затягивали небеса, что все сильнее нравилось майору. Когда он пришел на плац, то войска уже давно были выстроены. Плац представлял из себя небольших размеров площадь, расчерченную по воинскому уставу, специально для проведения учений, парадов, смотров, практически пустую, всего с одним флагштоком, на котором развевался французский стяг. Вокруг плаца стояли казарма и, собственно, комендатура, примерно в метрах ста от той точки, в которой находился флагшток. Солдат было немного, всего один полк, да и тот не полностью укомплектованный. К тому времени по призыву в Алжир мало кого отправляли служить, в основном направляя новобранцев в Италию, Америку или на восточные границы, где империя старалась укрепить свое влияние. Но, все же, те немногие, что служили в африканских колониях в целом, и в Оране в частности, не собирались жаловаться на вечное лето, испепеляющее солнце, очень редкие дожди и постоянные набеги партизан. Эти солдаты знали, что исполняют свой долг, что от них зависит очень многое, что на них надеется их правительство и непосредственное начальство в лице майора Оскара Жёва. Сам Жёв искренне доверял своим солдатам и часто прощал мелкие проступки, например, игры в карты по вечерам или чуть более поздний отбой. Однако, когда доходило до смотров и парадов, то никаких поблажек не было. Все понимали, что «Отец», как называли майора в среде солдат, может не простить. И смотры в Оране всегда были одними из самых лучших во всей империи. Жёв этим страшно гордился и надеялся, что последний в 1869 году смотр пройдет так же блистательно, как и во многие разы до этого.
Встав прямо пред двумя шеренгами солдат, одетых в парадные мундиры синего цвета (песчаный цвет колониальных войск предназначался только для повседневной формы), майор Жёв оглядел их всех своим зорким и грозным взглядом. Они стояли ровно, как штыки, готовые по первому слову своего командира начать марш. И вот, чуть помедлив, майор отдал необходимый приказ:
– Полк! Шагоом марш!
Сразу после этих трех слов солдаты двинулись по плацу стройным маршем. Один за одним, все, как на подбор, они доказывали свой профессионализм сначала демонстрацией общей слаженной службы. Потом же им предстояло показывать индивидуальные умения – стрелять из ружей, пистолей, показывать владение шпагой и боевым ножом, также и рукопашный бой необходимо было показать на высшем уровне. Каждый солдат, состоявший в полку, обязан был мастерски ездить верхом, поскольку арабы на лошадях в основном и передвигались, если, конечно дело было не в пустыне, где коней заменяли верблюды, управляться с которыми также нужно было уметь всем солдатам. Несмотря на по большей части сухой климат, в полку Жёва все обязаны были уметь плавать, этому они учились в море, на побережье Орана по приказу майора был выстроен небольшой домик, огороженный забором, в котором хранились лодки, гарпуны, сетки, и прочая всячина, связанная с морем. Нужно было это им для того, чтобы на равных сражаться с пиратами, которые любили портить кровь французов своими постоянными рейдами на рыбаков. Однажды даже Омару разрешили пойти в морской дозор. Под покровом ночи отряд, должный отправиться в дозор, на семи лодках пошел высматривать пиратов, потому что эти берберы-лиходеи в основном ночью и совершали свои рейды, подобно гадким крысам. Омар обладал превосходным зрением, а используя подзорную трубу так вообще на несколько миль видел вдаль. И заметил он небольшую шхуну, побитую и, видимо, некоторе время назад украденную у испанских рыбаков, судя по ярким эмблемам на бортах. На палубе шхуны Омар заметил тех, на кого отряд и пошел охотиться – пиратов, готовившихся к атаке на прибрежную деревню, что находилась всего в десяти минутах от того места, где стоял на якоре уже пиратский корабль. Омар скорее предупредил командира отряда, и тот отдал приказ окружить лодками шхуну. Лодки специально для этих целей еще несколько месяцев назад были выкрашены в иссиня-черный цвет, чтобы можно было слиться с водой и не привлекать внимания пиратских смотровых. А члены отряда все были одеты в черные костюмы, но для того, чтобы их не спутали с самими пиратами, у каждого из них на груди, у сердца, висел небольшой знак с гербом империи. Так вот, когда окружен был корабль, командир отряда отдал приказ о начале абордажа. Пираты были совершенно обескуражены и застаны врасплох, из-за чего их очень быстро перебили и повязали их главарей. И таких примеров было еще очень много. Однако если бы была возможность все их пересказать, то заняло бы это, по меньшей мере, томов шесть. А наша с вами основная задача – сосредоточиться на дальнейшей истории.
Все эти умения каждый солдат полка Жёва обязан был демонстрировать на высшем уровне, не допуская ни малейшей заминки или ошибки. Каралось это по всей строгости. В том числе и с помощью телесных наказаний. Порка плетьми была самым обычным из всех наказаний, что применял старый майор к своим подчиненным. Особенно жестоко карались нарушения, допущенные во время парадов и смотров. Поэтому именно они всегда были самым главным и тяжелым экзаменом для полка. На губе28 сидели очень часто солдаты, допустившие оплошности при несении рядовой службы или не проявившие должного уважения к офицерам. Но всего один раз Жёв разгневался настолько, что приказал солдата, заявившего о некомпетентности майора и поднявшего чуть ли не бунт, поднять на дыбу. Причем наказание исполнялось на том же плацу, по которому сейчас маршировали перед Жёвом солдаты. Заключенного, перед этим испытавшего гражданскую казнь перед своими однополчанами, привели к дыбе на рассвете, согнав весь полк в качестве зрителей. Орудие смерти представляло собою два столба, вкопанных в землю и соединённых перекладиной. Ввиду того, что дыба находилась на плацу, столбы держались при помощи веревок, привязанных к колышкам, вбитых в мощеную площадь. Допрашиваемому связывали руки за спиной и поднимали за привязанную к рукам веревку. Иногда к его связанным ногам прикреплялось бревно или иные грузы. При этом руки у поднятого на дыбу человека выворачивались назад и часто выходили из суставов, так что осужденному приходилось висеть на вывернутых руках. На дыбе находились от нескольких минут до часа и более. Майор же настолько пребывал в ярости, что приказал держать преступника на дыбе весь день, отчего тот оказался полностью лишен рук и ног, практически перестал дышать из-за ужаса и постоянных нестерпимых болей, неизменно сопровождавших его при каждой малейшей попытке движения. Разумеется, весь день полк не стоял перед ним, но вначале часа два точно пришлось им наблюдать за провинившимся. В итоге, спустя пятнадцать часов такого «Ада», подвешенного сняли с дыбы. Он был еще жив, но явно не способен был больше продолжать службу. По приказу Жёва его отправили домой, без назначения пенсии, как преступника, отбывшего наказание и лишенного полагавшихся ранее прав. Больше никого на дыбу не поднимали, преступления не доходили до подобных масштабов. Хотя за дезертирство и перебежничество – наиболее страшные преступления – наказание было всего одно – расстрел на месте. Но тут сомнений не было ни у кого.
