Но вернемся же к смотру войск, столь волнительному событию как в жизни обычных солдат и офицеров, маршировавших на плацу, так и в жизни майора Жёва, этот смотр принимавшего. Обычно парады и смотры в Оране шли около часа, поскольку кроме полутора тысячи пехотинцев, двух сотен всадников и сотни артиллеристов, обслуживавших всего пятнадцать пушек, никаких солдат в гарнизоне не было. Была еще городская полиция, также состоявшая из французов, но их было от силы человек двести, да и подчинялась она не гарнизону, а гражданскому мэру Орана. И потому они не участвовали в заурядных смотрах. Кроме того, на парады и смотры по обыкновению приглашались горожане, причем среди них было весьма много переселенцев из метрополии. А на этот же раз на смотр не пригласили никого. Это было решение Жёва, он захотел провести смотр для себя одного, чтобы получить удовольствие от стройных шеренг своих бойцов. И сегодня он оказался парадом доволен. И пехота, и кавалерия, и артиллерия показали себя более чем хорошо, и по завершении смотра Жёв позволил всем солдатам отдохнуть и повеселиться. Под радостные возгласы майор отправился к себе в кабинет, чтобы переодеться и закурить очередную сигару.
Погода извещала горожан о том, что скоро начнется мощный дождь, и Жёв был очень счастлив этому событию. За время службы в Оране он всего несколько раз заставал дождь, и вот, прямо перед отплытием в Марсель, природа решила подарить ему подарок в виде любимого погодного явления. Дойдя до здания комендатуры, майор успел спрятаться от резко хлынувшего ливня, заставившего весь город опустеть на ближайшие несколько часов. Дожди хоть и посещали средиземноморское побережье Африки крайне редко, но если все-таки посещали, то не уходили еще по крайней мере три-четыре часа, успевая знатно промочить узкие улочки и небольшие площади алжирских городов. Но кроме Жёва никто не радовался так же сильно дождю, они не понимали того счастья, что захватывало старика, когда холодные капли мощно сбивали пыль с дорог и с любимого плаца крепости. Каждый раз вспоминая свое детство в Нормандии, майор начинал грустно улыбаться. Поскольку дождь всегда ассоциировался у него с родным домом на вечно туманном и влажном побережье Ла-Манша, что было очень и очень далеко от того места, в котором он уже десять лет нес службу. Но, вспоминая, что по собственной воле решил стать военным и знал, что его может ждать в будущем, он успокаивался и наслаждался холодным дождем, открывая балкон нараспашку, чтобы капли мочили кабинет, наполняя его живительной влагой и чистым свежим воздухом. Прокуренные легкие старика словно оживали, даже если в этот же самый момент он пил или курил. Главным было то, что майор был счастлив ментально и душевно, будто молодел и возвращался в серую и холодную Нормандию, где чувствовал себя по-настоящему живым.
Уморившись после смотра, во время которого парило до невыносимости тяжело и жарко, Жёв добрался до своего кабинета и, скинув с себя все парадное обмундирование, погрузился в кресло, не забыв перед этим настежь отворить дверцы балкона, и стал наслаждаться порывами холодного воздуха, залетавшего в кабинет с улицы, уже погрузившейся в темные объятия грозного дождя. В этот самый момент, когда Жёв уже приготовился закурить сигару, сверкнула молния и раздался свирепый клич грозы. Она испугала весь гарнизон своею силою, поскольку ударила во флагшток, бывший сделанным из железа. От испуга проснулся и Омар, мирно отдыхавший после сытного ужина, который ему подали по приказу майора. Еще никогда в жизни своей не он видел такой страшной грозы, сопровождавшейся молнией и ливнем, могущей бить туда, куда заблагорассудится плутовке-природе. Бен Али находился в комнате надзирателя, специально отведенной ему тем же майором, чтобы перед отплытием смог в комфорте, хоть и в скудном, но не идущим ни в какое сравнение с просыревшими камерами тюрьмы. В комнате надзирателя, располагавшейся выше уровня моря, в отличие от камер, было небольшое окно, позволявшее разглядеть буйство природы. Омара поражал такой силы дождь, и он боялся этого дождя, боялся быть распластанным на плацу под натиском больших капель. Но ему было крайне любопытно понаблюдать за таким страшным дождем, поэтому он с горящим взглядом всматривался (вернее, пытался) в серое небо и на землю.
Следили и служащие гарнизона, обычно сразу после парада шедшие купаться на огороженный пляж (не всей гурьбой, но группами в несколько человек) или обедать в кабак, нынче они сидели в своих казармах и с благоговением озирались по небосводу, скрытому от их глаз черными, как одеянье Смерти, тучами, стараясь заметить сверкания молнии, так сильно испугавшей их. Следил даже майор Мирабаль, обычно целый день и взгляда не пускавший на окно, а тут, позабыв обо всех своих бумагах, он сидел в кресле около единственного окна своего большого кабинета и наблюдал за очаровавшим всех явлением. Некоторые простые жители Орана не испугались промокнуть и отправились на торговую площадь, опустевшую за несколько минут до разрыва бездны неба. В основном площадь наполнилась детьми, весело бегающими под дождем, несмотря на то, что дождь был достаточно холодным. Маленьким арабам и французам, детям колонистов, действительно нравилась такая незамысловатая игра – догонять друг друга под дождем. Мельком их увидел Оскар Жёв, осмелившийся выглянуть на балкон под зонтом. Но взгляд его не задержался надолго на глупых детишках, коими их считал майор. Нет. Взгляд его плавно перешел на порт, наблюдать который во время дождя было одно удовольствие. Оказавшись в порту Орана в дождь, невозможно было из этого порта выбраться до тех пор, пока не кончится ливень. И людям, находившимся в порту, было совершенно не видно Жёва, наблюдавшего за ними и за судном, почти готовым к спуску на воду. Этим судном был обожаемый майором «Сен-Жорж», со дня на день готовившийся снова, после долгого перерыва, оказаться в объятиях волн и свободы. Но из-за разразившегося ливня как спуск корабля на воду, так и само отплытие пришлось отложить, дабы море успокоилось после бури, начавшейся вслед за грозой и ливнем.
Глава X
Благо, ждать пришлось всего один день. Однако теперь уже и Жёв, и сам Омар страстно желали поскорее сесть на корабль и отправиться в путь. Каждого из них жгло и травило кислое чувство обиды, напоминавшее по вкусу недоспелые сливы, залитые уксусом, если бы это чувство имело обличие фрукта. Интересно получается, что обида обладает кислым вкусом. Тогда можно поразмыслить над тем, каким вкусом обладают иные человеческие чувства. Например, вина. О да, это чувство – едва ли не самое тяжелое из всех, что когда-либо доводится испытывать человеку, поскольку он сам себя испытывает, сам себя порицает и ненавидит. И это психологическое самоистязание не прекращется даже во снах. Словно Орест, преследуемый мсительными эриниями, человек, одолеваемый жуткими мыслями о своей вине, надеется на скорейшее прекращение чудовищных мук, что подталкивает его порой на страшные поступки, призванные как можно быстрее дать ему покой. Так какой же вкус должен быть у чувства вины?.. Это должен быть вкус крови, отдаленно напоминающий холодное железо. Вкус этот способен свести сума или вызвать рвотный позыв одной только каплей, но чувство вины включает странную систему подавления рефлексов, мешающих терзаниям человека. Холодное железо превращается в крошку и смешивается с кровью, попадая в истощенный организм, чтобы окончательно довести его до безумия. Если же сравнивать чувство вины с чувством обиды, то окажется, что они совершенно антагонистичны друг другу. Испытывающий чувство обиды винит в совершении грехов других людей, а испытывающий чувство вины считает грешником только себя одного. А потому, как бы отвратно это ни звучало, жить с чувством обиды все же немного легче. Кислая слива в уксусе как-то приятнее железной крошки в легких.
Однако наиболее объективной причиной ускорившейся подготовки к отплытию стал временной фактор. Ведь, как читателю уже известно, майору необходимо было явиться в Марсель пятнадцатого декабря, в то время как к началу настоящей главы с пугающей быстротой приближалось двенадцатое. К утру все грузы оказались в трюмах кораблей, и осталось лишь спустить на воду «Сен-Жоржа». За этим событием Жёв решил понаблюдать лично. Он приехал в порт к девяти утра, отплытие же было назначено на час пополудни. Когда майор вышел из коляски, доставившей его до места назначения, там уже оказался Лассе, к раздражению Жёва. Помимо вечно докучавшего адъютанта встретил Жёва и почетный караул, а также мэр Орана. Сухо поприветствовав градоначальника, к большущему удивлению последнего (обычно они крепко обнимались и целовались), майор, одетый в походный мундир безо всяких наград, кроме Почетного легиона, мирно висевшего на груди, размеренным шагом отправился к фрегату, все еще находившемуся в сухом доке. На пути старику попадались матросы, разевавшие рты при виде своего коменданта, а также служилые люди, привыкшие видеть начальника почти каждый день, поскольку он частенько посещал весьма недешевый ресторанчик, что был на углу между центральной улицей города, прямо ведущей от порта к мэрии, и улицей, носившей имя еще живого маршала Мак-Магона. Простые матросы не могли позволить себе удовольствие, хотя и не совсем уж такое большое, посещать это заведение, а вот офицеры, нередко бравшие взятки за протекцию увеселительных заведений в городской полиции, и предприниматели, разбогатевшие за счет лова и торговли рыбой, а также рыболовными снастями, частенько заглядывали в ресторанчик. Примерно два раза в неделю посещал его и Оскар Жёв, любивший выпить и поесть, причем выпить и поесть обязательно хорошо, так, чтобы вставать не хотелось после трапезы или попойки. Поэтому служивым людям было не в диковинку лицезреть фактического правителя города, и они нисколько не удивлялись тому, что он пришел участвовать в спуске корабля на воду.
