К моменту, когда Жёв вновь повернулся к Омару, Хусейну оставалось преодолеть всего несколько шагов, чтобы добраться до брата. Хусейн вновь изменил мнение – он решил не оставлять Омара в руках Жёва, намереваясь убить его сразу после отхода к месту, через которое попал в крепость. Так, по его мнению, можно было значительно ослабить и деморализовать Жёва и порушить его планы по использованию Омара в гнусных целях. В действительности же определить цель и дать справедливую оценку действиям и мыслям человека, запутавшегося в паутине собственных убеждений и ценностей, сможет только Создатель, нейтрально наблюдающий за мирозданием и вечно молчаливый, словно позабывший о людях, которых столь усердно воспитывал в ветхозаветные времена.

Жёв с недоверием и опаской следил за движениями Хусейна. «Его следовало арестовать вместе с братом, а не распинаться на пустые разговоры. Омар умело пудрит нам всем мозги, пытаясь спасти шкуру Хусейна. Жалкий щенок, захотевший защитить бешеного шакала», – подумал майор, направив на пару секунд взгляд на Омара, который, казалось, начал приходить в свое обыкновенное состояние. По крайней мере, он поднял голову и с ответным недоверием смотрел на солдат. Весьма интересно, что ни один солдат не смотрел в сторону Хусейна и не менял положения ружья, будто бы всем мысленно был послан строгий приказ решительно не обращать внимания на старшего бен Али, а сосредоточить все свои взоры на младшем.

– Омар… – тихо произнес Жёв, когда Хусейн почти подобрался к брату.

Ответа не последовало. Очевидно, Омар услышал старика, но демонстративно проигнорировал его. Он не хотел выглядеть слабым, однако это у него пока слабо получалось. Несмотря на весь свой внутренний стержень, способный выдержать множество сильнейших ударов, Омар не мог порой полностью контролировать себя. Тело его не было таким сильным, как дух (не в физическом смысле, а в эмоциональном), а потому часто лились слезы и возникал ступор.

– Омар… – снова произнес Жёв, рассчитывая достучаться до младшего бен Али хоть с какого-нибудь раза, пока не стало слишком поздно.

Время было не во власти Жёва, который начал догадываться о планах Хусейна. Но направить ружья на арабов майор не мог, поскольку рисковал спугнуть Хусейна и тот спрятался бы за спиной брата. По догадке Жёва, Хусейн должен был вплотную подобраться к Омару, а дальше дело было за последним.

Наконец, обстановка стала настолько напряжена, что, казалось, будто тысячи невидимых стальных нитей обтянули все вокруг, парализовав каждого зрителя. И лишь Хусейн, словно обладавший каким-то сверхъестественным зрением и видевший эти жуткие нити, беззвучно скрипевшие и резавшие тишину, продолжал движение, обходя их с мастерством циркового акробата.

Но больше тянуть было нельзя – риск успеха замысла Хусейна стал слишком велик. Старший бен Али стоял всего в двух шагах от младшего и аккуратно занес руку с кинжалом, надеясь за пару-тройку секунд поднести оружие к горлу Омара и решить все быстро. Увидев в руке последнего нож, Жёв крикнул ему:

– Омар, сзади!!!

На сей раз призыв разбудил бдительность Омара. Сказалось обучение в детстве, сделавшее из него рефлекторную машину. Он одним резким движением всадил нож в шею Хусейна, заставив того застыть на одном месте с единственной мыслью пугающего непонимания. Рука, занесенная для исполнения плана, обмякла, и кинжал упал на землю, издав едва слышимый тупой звук. Вслед за кинжалом рухнул и Хусейн. Омар, не знавший и не видевший, кого де-факто убил, услышав звук падения тела, резко обернулся назад, чтобы посмотреть на несостоявшегося преступника. И увидев – он ужаснулся. Хусейн неподвижно лежал, отчаянно хватая воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Удар Омара пришелся прямо в левую сонную артерию и перекрыл, тем самым, доступ кислорода к головному мозгу. Сознание Хусейна погибало с громадной быстротой. Омар, не думая о последствиях, упал на коление перед братом и резко вытащил нож из шеи, чем спровоцировал выплеск мощной ярко-алой струи крови, обрызгавшей руки и одежду араба. Постепенно красной стала и земля вокруг братьев. Издавая истошный стон, Хусейн успел выпустить изо рта всего два слова:

– Проклинаю тебя…

Сказаны они был по-арабски, но даже так всем был понятен их смысл. После этого старший брат сделал последний слабый болезненный вздох и застых навсегда. Кровь из его шеи еще несколько минут продолжала сочиться, несколько струек текли также изо рта. Хусейн стал единственной жертвой сегодня. Кровавой жатвы не случилось: план Баал-Хаммона провалился.

Глава VI

Миновало три недели после произошедшего инцидента. Первое время Омар совершенно не мог опомниться. Ему постоянно казалось, будто дух его брата не покинул земной мир и следит за ним. Эти мысли душили молодого араба изнутри, не давали ему заснуть. Никто в гарнизоне не хотел теперь иметь дел с Омаром после того, что случилось. Майор Жёв сильно охладел к своему персональному пленнику, будто не замечал мечущегося в страданиях парня.

Как только тело Хусейна остыло, ему отрубили голову и бросили в специально вырытую для него яму на окраине гарнизона. Без опознавательных знаков, без цветов. Даже без земляного бугорка, чтобы была возможность понять, что здесь находится могила. По приказу Жёва могилу сравняли с землёй, будто никого и не хоронили. Омар молча смирился с этим, иначе рисковал повторить судьбу брата. В глубине души своей он жаждал смерти, жаждал встречи с Хусейном, хотел попросить прощения. Но боялся встречи с Аллахом, боялся суда. Это и сдерживало его. Страх. Только страх смерти сдерживал его от безумства. Он ненавидел себя, ненавидел Жёва, ненавидел всех вокруг. Но вынужден был продолжать жить в гарнизоне среди тех людей, которые убили его брата. Он не считал себя виновником его смерти. Пусть он и сделал единственный удар. Смертельный удар. Его заставили обстоятельства, заставил Жёв, заставил сам Хусейн.

Первые три дня после произошедшего Омар провел в карцере. Поместили его туда не просто так: осознав, что натворил, бен Али впал в неиствовство и собирался наброситься на солдат Жёва, чтобы перерезать всех в качестве отмщения. И если бы его сразу не схватили и не оглушили ружейным прикладом, то крови пролилось бы гораздо больше.

Большинство офицеров, простых солдат и гражданских жителей крепости требовали немедленной казни Омара. Старик Фуле, ко всему прочему, настаивал на публичной порке араба и использование его как батрака за нанесение какого-то мнимого ущерба кузнице. Но Жёв воспрепятствовал этим призывам, напомнив, что Омар является его личным пленником, и право решать его судьбу принадлежит только ему во всем Оране. Но и сам он осозновал, что Омару больше нельзя оставаться ни в гарнизоне, ни даже в городе. Равно как и нельзя было ему было возвращаться в клан: там наверняка уже поняли, что Хусейе погиб, раз спустя столько дней не вернулся обратно. А если бы вернулся один Омар, то к нему возникло бы слишком много вопросов, да и сам он наврядли захотел бы или, скорее, посмел бы вернуться. Его нужно было куда-то деть, увезти так далеко, чтобы он забыл обо всем, что пережил, забыл лица и имена всех, кого знал. Однако Жёв думал реалистично и понимал, что единственный безопасный для всех способ увезти Омара из Орана и из Алжира – продать его. Конечно, на официальном уровне правительства стран Нового Света и Европы давно отменили и осудили рабство во всех его проявлениях, однако фактическое положение дел свидетельствовало о том, что местные власти часто закрывали глаза на случаи работорговли в портовых городах, особенно, если рабов привозили из колоний. В те годы шла активная колонизация Африки и Индии, откуда вывозили тысячи формально свободных, но на деле полностью бесправных негров, арабов или индусов. Торговля людьми с темным цветом кожи не считалась чем-то зазорным, если при этом платились налоги на транспортные перевозки и пошлины. Моду на такое двуличное отношение к людям и закону ввели британские колонизаторы, продавая дешевую рабочую силу из Индии и Западной Африки колонизаторам-французам и предпринимателям с юга Соединенных Штатов. Единственный пропуск на рынок рабов – размер кошелька. Британцы вообще любили быть новаторами в областях, вызывавших всеобщее одобрение тогда (особенно, если это приносило большие деньги), и всеобщее отвращение сейчас. Работорговля, в основе своей не являвшаяся чем-то новым и неизвестным для европейских дельцов, да и для простых сведущих граждан, переживала всплеск популярности благодаря, как ни парадоксально, ее юридическому запрету. По всему миру стали открываться черные рынки, на которых совершались сделки по приобретению человеческого капитала в самом прямом смысле. Словно торгуя акциями на бирже, работорговцы зарабатывали огромные деньги на такого рода спекуляциях и считались одними из самых влиятельных деятелей теневого рынка всего цивилизованного мира.