«Предательница!» — визжала юная дурочка. Вместо того чтобы использовать шпионку для слива нужной информации.
Но служанке нужно было любой ценой остаться в доме. Проглотила бы и не такое. А вот герцогиня и дочь короля спускать такие фокусы не обязана. Не поймут сами же оскорбители. Решат, что теперь можно всё.
— Придержи язык, девочка, — холодно оборвала Изу Кармэн. — Пока я не сорвала в саду вицу и не высекла тебя сама.
Изабелла осеклась… и вдруг расхохоталась.
— Да вы точно со звезд свалились. Какая, к змеям, вица? — она вдруг устало опустилась на темно-бордовый бархатный стул. — Здесь никто не боится ничего подобного. Даже мой… младший брат. А моя дуэнья мухи не обидит, что бы она там ни кричала.
— Ясно. Допустим, я — дура. А ты, следовательно, умнее меня. Так разъясни мне подробнее — для дур. Тебя вызывают во дворец, и ты туда очень не хочешь. Но меня ты даже толком не знаешь. Так почему прибежала жаловаться именно сюда?
— Всех остальных я как раз… знаю. А жаловаться… Никто не хочет идти на смерть.
Змеи подери! Да, у девочки есть еще и младший брат. Возможно, отцов любимчик. Наследник титула. Только Кармэн уже за шкирки выволокла бы детей, а сама костьми легла на пороге. Но не стала бы спасать Виктора ценой жизни Арабеллы и наоборот.
Жизни? А как насчет… королевских вкусов? От этого ведь не умирают? Гуго думал именно так. И даже не стеснялся озвучивать.
Мерзость, мерзость!
«Тогда пусть твой отец устроит тебе побег», — пером на бумаге вывела Кармэн.
В изящной лапке девушки перо заскользило еще быстрее. Она не удивилась. Похоже, такой способ переговоров тут не в новинку.
«Мой отец давно мертв».
3
Город спит. Насторожено, вполглаза. Весь, кроме ночных тварей, дворцовой стражи, настоятельницы одного из самых богатых аббатств Тайрана и ее гостя.
Чего желает от аббатисы блестящий красавец Виктор Вальданэ — понятно. Старая дева исстрадалась по мужскому вниманию. И теперь должна растаять как северный снег весной. Растечься под ноги кавалеру лужицей. Была белой и чистой — станет грязной и мерзкой. Кого-нибудь предаст и что-нибудь полезное расскажет. Подсобит красивому Виктору в его планах.
Наследник Аравинтского престола врет всем. Королю, своим женщинам, дяде, собственной матери. Искусно мешает правду с ложью. Истинный мидантиец. Внук своего деда.
Впрочем, когда дрогнувшим голосом рассказывал о своей погибшей любви и пропавшей сестре — не лгал. Просто использовал собственное горе — как и горе всех остальных. Виктору всё равно, на чьи страдания давить, о чьей беде вспоминать. Смерть Элгэ, матери Анжелики, ее любимого…
Хорошо еще — Виктор знает не обо всех смертях.
Он говорит, беседы с Анжеликой утешают его. Как и совместные молитвы. А порой пытается ее целовать. Наверное, умело. Аббатисе не хватает опыта, чтобы это понять. И жаль на такое тратить время, силы и нервы.
Дядю во дворце пока всё это веселит. Он смеется и ставит золото. Как быстро семейная монашка рухнет в объятия юного заезжего ловеласа? Перезрелым плодом. Уже подгнивающим. Это ведь у них почти фамильное? По мнению коронованного дяди.
Пусть смеется. Одна известная воровка, когда шла на дело, клала подушку под платье. Кто смотрит на живот — не видит лица.
— Мою мать когда-то едва не отдали в монастырь. Ей тогда было тринадцать.
— Я понимаю, — подыграла жгучему красавцу Анжелика. Пусть считает, что его пламя уже начинает ее опалять. — Меня отдали в двенадцать.
— Я думаю, если б моей матери не удалось сбежать тогда — она сумела бы позже. Когда встретила моего отца. Он влюбился и спас ее от монастыря…
Это что — уже прямой намек? Нет, вряд ли. Виктор не знает и знать не может. А намекает совсем на другое. Что сын — не хуже отца. Тоже не прочь сбежать с заключенной в монастырь страдалицей. Хоть на край света. То ли к пиратам в Элевтерис, то ли сразу в пески Хеметис. Или по морю до Ганга.
Но всё равно лучше быть осторожней. Анжелике давно уже не двенадцать.
— Ваша мать — смелее меня. Я смирилась со своей участью.
Пусть дядины шпионы — если следят — честно доносят, что племянница просто горит желанием сменить статус уважаемой матери-настоятельницы Центрального Храма Святой Арсении на роль старой девы. А то и распутницы. Так горит, что аж пылает. Вот-вот из черных одежд выпрыгнет.
4
Виктор удалился, когда совсем стемнело. И времени на любимые книги осталось… да сколько угодно. Мать-настоятельница в нем вольна. Как и в личных занятиях… до определенной грани.
Книги когда-то Анж и спасли. Когда двенадцатилетней рыдала ночи напролет, запертая в келье. И проклинала свою жизнь и всех, кто ее сломал. Оплакивала Алессандро, добрую тетю и всех двоюродных. И теперь точно знала, что случилось с мамой.
Отец всё честно рассказал старшей дочери — перед тем, как заточить сюда. Навсегда.
Наконец-то! Анжелика распахнула долгожданную книгу. Весь бесконечный день и вечер старалась о ней не думать. А та ждала в ящике стола, дразнилась…
Дожить бы до дня, когда книги станут единственным, о чём нельзя думать! И самым страшным беспокойством.
Кто бы знал, что перед сном читает настоятельница. Какое там богословский труды? Даже не романы, а хроники древних войн. И без этого не в силах заснуть. Вот такая ирония судьбы.
Если б пронюхал Виктор — точно упирал бы, каким храбрым воином был его отец. А уж сын-то — весь в него, даже не сомневайтесь.
В который раз перед глазами пробегают строки о благородном герое, что щадит на поединке врага? А потом они становятся назваными братьями. И дружат всю оставшуюся жизнь.
Любимая книга Анж. Наверное, потому, что первым ей попался вариант, где никто никого не пощадил, а напротив — убил с чудовищной жестокостью. И так хотелось всё переиграть!
Будет обидно, если благородная версия — более поздняя. И родилась лишь потому, что кто-то захотел всё переиграть много раньше Анжелики. Переписать жуткую историю.
Если всё выйдет как нужно — Анжелика тоже допишет свою главу в книге жизни. Набело перепишет судьбу брата, уже определенную волей венценосного дяди. Посмевшего взять на себя — присвоить! — право решать, кому жить, а кому — иначе.
Набело. Или начерно. У нее два пути. Опять — два. И оба лучше третьего. А четвертый судьба предоставить забыла. Решила, что и так жирно.
Легкий стук в окно. Третьего этажа. Осторожный. Камешком или клювом.
Кулачком. Не таким уж слабым даже прежде. А уж теперь…
Изабелла. Легкая, изящная, такая прекрасная в свете луны.
Анжелика привычно распахнула окно. Сестра принесла с собой капли дождя на алом плаще и в роскошных белокурых волосах. И на лице. Нечеловечески красивом, навек застывшем в пятнадцати годах. Недостижимой мечте увядающих кокеток.
Папа хотел решить и за Изу. Она успела выбрать сама. И ей успели помочь.
— Вина? — предложила Анж. Привычно. Еще с тех времен, когда самой красивой в семье была она. И самой невезучей.
Иза давно не чувствует вкуса. Неважно — вино, вода или крепчайший северный напиток, что валит с ног с одного кубка.
Яблочных пирожных Анж сестре не предлагала уже давно. Об их вкусе та жалела дольше всего.
Устроилась на подоконнике Иза в изящнейшей в подзвездном мире позе. Кошка так сумеет, человек — никогда.
— Ты знаешь, что я люблю пить, — облизнулась сестренка. — Но я пришла не за тобой. И даже не за твоими нынешними подружками.
— Знаю, — вздохнула Анжелика. — Надо мной у тебя нет власти. Как и над ними.
— Пока ты сама не дозволишь, — напомнила Иза.
— Мы уже обсуждали это. Нет.
— У тебя может не остаться выбора. Лучше я, чем та Тварь. Ты сама говорила.
— Лучше. Но пока выбор есть, я хочу сохранить теплую кровь.
— Да. — Вина сестра всё же отхлебнула. Красиво и отточенно. И равнодушно. Как безвкусной теплой воды. — Ты можешь стать вечно юной и прекрасной. Можешь танцевать под луной со мной вместе. Но предпочитаешь краткую мотыльковую жизнь запертой в замшелых стенах старой девы.
