К его удивлению, господин не насупился, не сделался хитро-настороженным. Он постоял, постоял, да и рассмеялся. Приятно так, весело.

– Ты раскусил меня, – сказал. – Признаю, города я не знаю, поэтому ты меня проведешь. А в награду покажу тебе кое-что. После, как вернемся.

– Вернемся? – опешил Уил, вовсе приходя в отчаяние. – Что означает сие «вернемся»?

Не заметил, что уже стоят у самого домишки. Господин прошелся по двору как по собственному, прежде чем толкнуть дверь и пройти в дом. Ноги вытер о доски крыльца, напомнила о себе заноза. Тогда сказал принести воды и тряпок, сел на табуретку и принялся выковыривать остаток колючки из кожи. Уил от предложения помощи воздержался, уже наученный отсутствием какой-либо благодарности. К тому же всерьез побоялся, что чужак еще и ночевать останется, поэтому постарался всем своим видом показать, как недоволен.

Дар на это внимания не обратил.

– Ты не ответил про обители.

Уил крепко сжал губы, исподлобья глядя на гостя, который так и не назвался, кто такой, из какого глухого места взялся и что за интересы имеет к местам, ограниченным в мирских заботах. Еще это сходство в манере разговора с тем диким отшельником, будто и один, и другой просить не были приучены. Слова одинаковые говорят, о шаманах выведывают, о которых народ и не помнил практически. Выглядят оба… иначе, как поставить рядом ажурный подсвечник и оплывший воск; именно так ощущал себя Уил, корявым огарком, кое-как слепленным в жестянке, лишь бы вощил фитилек.

Еще одно беспокоило Уила сильно: глазами странными обладал господин. Не мог отделаться от ощущения, что видел схожее прежде. Яркая зелень, у человека ни разу не встречал такого оттенка. Лишь у животного, благородного оленя, с которым порядком сдружился.

Однако, при всей своей отличности, этот господин украл его штаны и, если подумать немного, то и рубаха ему совсем не шла. Ноги босые, что немыслимо для городского. Предположить, что обокрали – так не заикнулся даже, да и держится так, будто в шелка обряжен.

– Кто вы? – вырвалось. – Откуда пришли, что ничего не знаете?

– Обитель, – напомнил Дар. Колючку достал, ногу опустил в принесенный таз с водой. Руки сложил на коленях, прикрыв дыру, выдавшую его с головой. – После – город. Потом уже твой вопрос. И ты суп обещал.

Уил прикрыл глаза. И очень удивился тому, что, перестав лицезреть чужака в своем доме на своей табуретке, начал чувствовать себя лучше. Словно раздражителем являлся только видимый глазу облик, а все остальное оказалось вполне терпимо. Тогда открыл глаза обратно. Нож, припрятанный за поясом, выкладывать не стал, но ответил уже не так колюче:

– Погрею только. Суп. А для города одеться нужно иначе, а то даже к грядкам не подпустят в таком виде. Решат, что вас интересуют только овощи, что там растут.

Дар фыркнул презрительно. Украдкой оглядел себя.

– За лесом обитель смирения, – продолжил знахарь, отходя к печи. Загремел котелком, доставая его из саженных глубин с решетки. Поставил на шесток, открыл крышку, заглянул внутрь: теплый еще. – В ней живут сестры. Но там вообще все смутно, они не пускают к себе никого, и сами не выходят почти. Мрак полный, некоторые в своих убеждениях доходят до того, что языки себе отрезают. – Развел руками в ответ на недоверчивый взгляд господина. С ложки потек соус, его тут же слизала кошка. Дар прищурился на воровку, она принялась умываться. – Вот такие высокие идеалы.

Действительно, полный мрак, угрюмо подумал Дар. Даже кошка отказывается проявить уважение.

* * *

Память моя… Она и есть, и ее нет. Что-то стоит перед глазами, как туман, из которого вырывается кусочек того, частичка другого. И я знаю, что было, но в то же время не могу рассмотреть детально. Все это ставит под сомнение, в своем ли я уме иногда бываю. Может, это какая-то ловушка, которую мне нужно преодолеть самому, загадка, решив которую, я искуплю содеянное?

Меня не прекращает мучать вопрос – помнит ли кто-нибудь из нас то место? Хотя… Нет, не так. Сможет ли кто его отыскать? Потому что я так и не смог.

Он поднял голову и медленно оглядел людей, собравшихся у наспех построенного помоста: горы из тюков соломы и сверху уложенных досок. Позаботились, чтобы оратора видно было всем.

Жители города, деревень, поселений собрались в одном месте послушать проповедь белого странника, причем места этого катастрофически не хватало. По причине чего нагнали еще повозок, облюбовали все деревья вокруг площади, и на заборах птице сесть было негде. Тишина стояла как покойника провожали, ловили каждый вдох и выдох святого человека.

Заканчивать такие собрания неподготовленным он уже опасался, поэтому проверил в который раз наличие у братьев мешков с хлебцами, и наличие самих братьев, стоявших неподалеку. В то время как они начнут раздавать угощение, ему нужно будет скрыться с глаз, чтобы остаться в целостности.

Люди зверели в определенные моменты, прекрасно это знал. Причем их готовность к групповому помешательству носила некий мистический характер. Любопытно было и то, что одержимыми их мог сделать любой повод, будь то драка, пьянка или свадьба. И однажды он попал в эти жернова, едва спасся от желающих получить кусочек, любой, волосы то или палец.

С тех пор опыта прибавилось. Встреч с людьми искать не перестал, но меры предосторожности предпринял и стал заручаться поддержкой преорхов городов, в которые заходил. Его с радостью принимали в любой обители, зазывали остаться, предлагали условия, достойные, по мнению людей, самих королей. Только цель он преследовал иную, не стал бы ради сытой жизни в четырех стенах тревожить Порядок бытия.

Время шло, и, как казалось, оно ускорялось, хотя глупо было подозревать его в этом. Однако мысль не отпускала: вначале оно тянулось до невозможности, как ленивая черепаха, минутой заменяя годы. А после начало шевелить лапами, быстрее, быстрее. И вот уже все минуты сравнялись, потекли теперь синхронно. Белый странник приметил у своего отражения несколько морщин.

Сколько еще мне будет отпущено времени, подумал, неотрывно глядя в окно, впиваясь острым взглядом в каждое лицо. Помнит ли кто о моей просьбе, держит ли в уме мое обещание? Или все мои скитания пройдут впустую? Отыщу я ту девушку, при мысли о которой заходится сердце, смогу изменить кошмар? В этой ли эпохе она живет? Родилась ли, лежит в земле давно, иль только пишется ее судьба?

Преорх обители также поглядывал на толпу, только с сочувствием, ведь ей не довелось, как ему, насладиться видом, достойным ангелов. Лицом белого странника. Наставника, как он себя называл. Чистым, открытым ликом, тонкими чертами, которым отстраненность придавала некую завершенность, окончательную безупречность. Мягкий, задумчивый взгляд, устремленный на собеседника, таил в себе непостижимость, древность, а голос способен был перешептать самый громкий ор. Наставник появлялся в разных местах, ходил пешком, не имел спутников. А, остановившись где, сразу собирал вокруг себя людей всякого возраста, завороженно внимающих всему, что говорил этот человек. Благо, призывал он к нужным поступкам и правильным деяниям, иначе беды не миновать. После таких собраний в поселениях царила идиллия. Недолго, правда, пока не спадал эффект, но месяц все друг друга просто обожали. А потом потихоньку принимались вспоминать, кто кому что сделал. Поэтому власть держащие и уговаривали странника остаться.

– Господин, – преорх рискнул отвлечь наставника от созерцания площади под окном. Ощущение создалось, что тот задремал, прикрывшись от закатного света ресницами. – Куда вам подать трапезу?

– Я поем с братьями, – с улыбкой отозвался наставник совершенно несонным голосом. – Не нужно из-за меня нарушать распорядок.

– Но… – вечерняя трапеза в обители состояла из каши и вареной репы. Угощать этим гостя стало стыдно. А гость повернул голову и смотрел так, будто знал, что у преорха на уме, отчего стыдно стало вдвойне. Волосы его сверкали серебром и вызывали благоговение и желание их потрогать, сбивали с мыслей. – Господин, библиотека открыта. Может, там удобнее будет? Вы ведь рукописи хотели почитать?