Шуршание листов, запах чернил, скрип пера и бокал вина. На миг Рей прикрыл яркие голубые глаза.

– Благодарю. – Но в то время вернуться не мог. Запахнул туже ворот длинной туники, чувствуя небольшой озноб. Пища, еще одно непременное условие для поддержания энергии, которой ранее было переполнено его тело, и она вливалась отовсюду; а сейчас приходилось добывать ее примитивным способом. – Я поем с братьями, отец.

За оставшиеся полчаса до ужина чуда сотворить со скудными продуктами никто не смог бы. Преорху пришлось смириться, но уже жмурился, представляя наставника жующим репу.

Белый странник вновь отвернулся к окну от назойливого стремления угодить, которое его сильно напрягало. Преорх, не отыскав более повода задерживаться, оставил его одного размышлять. Или отдыхать от суеты.

Думы Рея вновь вернулись к той, кого искал. Осторожно приложил руку к груди и убедился, что сердце стучит так же часто, разочарованное тем, что и этот день прошел впустую – она не появилась. Сколько мест обошел, уже и сам не посчитал бы. И в каждом одно и то же – тщетные надежды, подавленность и грядущая дорога вдаль.

Вначале три сотни лет поставили его в тупик, но постепенно, роясь в записях и разбирая по буквам истории, ворохи слухов и обрывочные приписки, начал понимать, откуда они взялись – пошатнулся Порядок. Людям этого понять не дано и они, сознавая все же, что случилось нечто, отчего мертвые начали метаться, придумали свою версию, налепили подходящие объяснения для каждого случая, а за тем, что вовсе в голове не уложилось, обратились к шаманам. Шаманы видели и знали больше, однако кто станет слушать о вещах, вызывающих ужас? Их объявили лжецами и буквально за несколько лет эти люди перестали существовать, под разными предлогами прекратили свою жизнь и, следовательно, учения.

Шаманы сказали, что потерянные души, отрезанные от Вечности, трепыхались в последней своей агонии, ища любое вместилище, прежде чем успокоиться. Эти слова были записаны самим шаманом и сохранились в библиотеке. Может, кто поленился разобрать пыльные древности, уничтожить тексты; так и достиг укор своей цели.

Вот что они сделали. Чему поспособствовали. Рей опустил взгляд на свои руки в перчатках, пошевелил пальцами и невесело искривил губы, понимая, что после такого вряд ли Смерть вообще соизволит задуматься о нем, не то чтобы исполнить просьбу. В которой отказала, к тому же.

Не будь он таким упертым… Не застрянь та девушка так в мыслях… Подумай он хоть о чем-то кроме вдруг возникшего желания… Вместо того, чтобы вставить в колесо еще одну палку, уговорил бы Кая и Дара уйти, ведь он мог.

Вынужденный помимо истории знакомиться с прелюбопытнейшими измышлениями различных авторов, Рей начал понимать. И хоть он лишился титула Великого и, судя по обретенной способности стареть, даже благословения Вечности, двинулся к постижению ценности жизни. Жить ради жизни? Ради того, чтобы дышать, потреблять? Он задумывался, зачем тогда человек обладает развитым сознанием. Если во всем ищет смысл, то он не может жить как зверь. Дошел до того, что жизнь ценна не тем, чтобы просто подчиняться животным инстинктам, а тем, чем человек ее сам наполняет, лелеет, дорожит. А еще до принятия того, что чужая жизнь имеет такую же ценность и так же важна, как и собственная.

О таких вещах он не задумывался до того. Не было надобности.

Теперь мог оценить свое потрясающее заявление, что постигнет ценность жизни – он просто не представлял, о чем говорит. Его добровольные проповеди не придадут его жизни ценность, ведь его легко можно заменить другим талантливым оратором, который поведет толпу в противоположную сторону. Да и сам страдать не станет, лишившись слушателей. А вот отыскать девушку стало навязчивой идеей. И спасти ее. Еще желал видеть ее каждый день. Знать, что она счастлива. И представлял ее улыбку, обращенную к нему, отчего сердце замирало. Чтобы найти ее, готов был бродить по земле, пока не упадет.

Была у смертных одна хворь, под описание которой подходили все эти симптомы. Кай пренебрежительно обозвал ее любовью.

– Ужин! – объявил лысый брат, заглядывая в покои, выделенные гостю. И замолчал, застав его в интересной позе: белый странник так и стоял, прижав руку к сердцу, как в одной из драматических постановок, словно ждал аплодисментов.

Брат на всякий случай оглядел вдоль стен, после чего вопросительно поднял брови, и Рей поспешно отдернул руку и разгладил тунику. Рука предательски дрожала. Заметил на лице брата белую пудру, решил, что тот участвовал в приготовлении того ужина.

– Иду, – проговорил.

Выйдя в коридор, уже хотел подсказать, что неплохо бы умыться, но по мере рассмотрения оказалось, что пудра нанесена слишком уж ровным слоем. Тогда начал подозревать, что это один из подражателей. Знал бы брат, что у наставника еще и кожа светится, потому и перчаток не снимает, потому и закутан в одежды с головы до ног.

Сияние понемногу утихало, но не так быстро, как хотелось бы. И доставляло массу неудобств. Осталось ненужное, а таланты полезные растерял, к примеру, рисовать стал на уровне ребенка. Скорее всего, так и было задумано.

Рей промолчал, шагая под полукруглыми сводами; не стал смущать доброго человека замечаниями. Пусть думает, что это незаметно. Хотя про себя потешился: одно дело, дети в простынях носятся по улицам, играя в странников, другое – взрослый, выбеляющий лицо.

– Вы такой светлый, – как бы оправдываясь, пробормотал брат. Рей кивнул. – Вас не то чтобы трогать, и смотреть страшно, чтобы не испачкать взглядом.

Тут уже Рей негромко рассмеялся.

– Уверяю тебя, брат, ни взгляд, ни прикосновение мне не страшны. Вот, – протянул руку. Брат шарахнулся в сторону, чем сильно удивил. – Ну что же ты?

– Не смею, господин!

Рей почувствовал себя заразным, глядя на брата, ставшего белее своего грима: в желтом свете лампы на щеках отчетливо зашелушилась пудра. Представил обстановку в трапезном зале, после чего быстро изменил свои намерения.

– Я поем в библиотеке, – сообщил. Иначе все население обители спать сегодня отправится голодным, потому что вряд ли кто посмеет шевельнуться в его присутствии. – Укажи мне дорогу.

Брат потер гладкую лысину, вытер пальцы о свой балахон и остановился. Поднял повыше фонарь, стало лучше видно его лицо, довольно молодое, как отметил наставник про себя. Вспомнил еще раз о детях, играющих в переодевания.

– Тогда нам в другую сторону, к лестнице. Библиотека наверху, – сказал брат. И осторожно добавил: – А отец знает? После недавнего пожара туда никто не ходит.

О пожаре Рей не слышал, это досадное препятствие к получению знаний преорх почему-то решил скрыть. Может, опасался, что тогда и странник не задержится. Наставник даже задумался, как повлияла бы эта информация, преподнесенная перед встречей с жителями, на саму встречу. Долго копаться не стал.

– Много сгорело?

– Считай, все рукописи, – взмахнул руками брат и огонек лизнул стекло, метнувшись в сторону. Поплыли длинными лентами тени. Как те, что из кошмара, только много чернее, заставившие Рея передернуться. – А что осталось, так нечитаемо почти. Что-то определенное ищете, господин? Я там иногда прибирался, подскажу, в уцелевшей части осталось или нет. Ну а если время убить – то без разницы.

– Что ты знаешь о шаманах? – прямо спросил наставник. Штукатурка с щек посыпалась живее, осев на братском балахоне желтоватым песком.

– Шаманах? – брат неуверенно глянул на странника, шутит или нет? – Это призраки, отмеченные печатью разложений. Лжецы, коих свет не видывал. Предрекали жуткие вещи умершим. А вон ничего… – запнулся, подыскивая аргумент. – Все умирают, как и прежде.

Рей вздохнул и подавил желание смахнуть пудру.

– Лжецы, значит… – повторил, мрачнея. Тана он бы не стал звать лжецом. Кем угодно, хитрецом, мудрецом, трусом, может, даже завистником, ведь при каждом удобном случае пел хвалы его нелюдскому сиянию. Но на лжи шаман не специализировался. – Это известно из свидетельств древности, верно?