Рей, подумал Дар.

Рей, заподозрил Кай. Наставник тоже оказался здесь со своим интересом.

Вам не постичь ценность жизни, произнесла Смерть и отпустила Лесного охотника. Ни одному из вас. Вы пусты.

Дар пошатнулся и упал на колени, не в силах удержаться на ногах, зарылся пальцами в ледяной пепел. Коса Смерти, она устилала равнину, нежнейший шелк вдавил собой в землю. И разом на него снизошел покой.

Кай боролся с собой, с желанием узнать отмеренное ему время. В этом ли дело, думал, глядя на мерцающие пряди, в них ли сокрыт ответ.

Рей раздвинул собой белесый морок.

Договоримся, предложил, напряженно вглядываясь в облик Смерти.

Договоримся, спокойно она согласилась.

Девушка, продолжил Великий наставник, из моего видения. Смертная. Она в моих мыслях постоянно. Я постигну ценность жизни, взамен ты не тронешь ее.

Смерть долго молчала.

Ты просишь невозможного, одаренный Вечностью, наконец, ответила. И напомнила о Порядке бытия, который нарушаться не должен. Участь смертных известна. И связь их с иными недопустима.

Кай очнулся, расслышав просьбу о милости. Изумился. Любовь, заметил пренебрежительно.

Любовь, произнесла Смерть. То, что наполняет светом и придает ценность жизни.

Любовь, твердо возразил Кай, является инструментом для продолжения жизни смертных.

Любовь, попробовал слово Дар. Незнакомый и чуждый ему элемент. Это ли в укор ему было поставлено?

Любовь. Слегка растерянно Рей оглядел косу Смерти, туго заплетенную у начала и свободно стелющуюся по земле. Похожа. Она ли прервала жизнь той смертной?

В низком небе сгустилась ночь, заволокла все темным куполом. Очнулись птицы, вспомнили о своих крыльях.

Равнина, до этого покрытая тишиной, вдруг обрела голоса. Тоскливый, молящий, полный страданий шепот, достигший покойного ранее слуха. Его было много, без счета те песни, скорбящие по погибшим. Среди них пробивался зов забытого хозяином скакуна.

Яркий блеск молнии ослепил, взорвался над могилой, выбелив искаженные ужасом лица Первых и фигуру, окутанную плащом. Кучу трупов в различных позах, остекленевшие глаза, поднятые к небу.

Ты будешь найден. Ты получишь свое сполна.

Лишь спустя время Первые смогли двинуть онемевшими конечностями. Обещание ослепило, поразило, подавило пониманием сотворенного.

Каждый утратил нечто.

Смерть лишилась своей косы.

Никто из общины не обрадовался лишнему рту. Когда охотники притащили обмороженного человека, перекинув через круп лошади, старейшины немедленно велели выбросить его обратно.

Стояли лютые морозы, полегла большая часть коз, а оставшихся загнали под крышу хижины, и они жались к огню вместе с людьми. Тяжело было прокормить детей и женщин, скулили голодные собаки, раскапывая в углах землю в поисках старых запасов. Поэтому еще один человек, к тому же требующий ухода, оказался ни к чему.

На защиту его встала девочка, напомнив о духах зимы и их подарках. На милость Богов обмороженный мало походил, но упоминание духов заставило совет все же засомневаться.

Человек был благодарен этой крохе, высказавшейся наперекор всей общине. От всего сердца пожелал ей счастья.

Так остался среди людей.

Поправил здоровье он на диво скоро, и уже через неделю, завернувшись в наспех сооруженную одежду из шкур, собирался на охоту вместе с мужчинами.

Прожил в общине до самого лета и за это время к нему успели привязаться все, от детей, висевших на его ногах, до стариков, охочих до долгих бесед. Дал немало ценных советов, указал места сбора трав и ягод, был тих и доброжелателен со всеми без исключения, будь то старуха или девица, заглядывающая из-под ресниц.

Пока ему не начали сниться сны. И ночь не стала ему врагом, а чуть погодя – и ужасом для остальных людей.

Вначале будили, успокаивали. А спустя время, пряча глаза, попросили спать отдельно. Тогда он уходил в ближайший пролесок. Но и оттуда слышны были его кошмары.

Он начал вспоминать. И ничего не мог поделать, выпадал из мира смертных и оказывался во власти своих видений.

В одну из ночей он исчез. Без следа. На месте его ночевки обнаружился ворох огромных перьев, принадлежать которые не могли ни одной известной людям птице.

* * *

Свалился в воду точно перед носом шлюпки, подняв фонтан брызг. Лодочка шла против ветра, потому гребцы просто бросили весла, перегнувшись через борт, и посудина закачалась, замедлилась, а после потянулась обратно, управляемая течением и ветром.

На волнах спиной, обращенной к жарившему солнцу, переваливался человек. Верх, вниз, с головой уходил под воду и вновь показывался на поверхности. Не двигался, не пытался барахтаться. Утонул, решили моряки и невольно подняли глаза кверху, так и не поняв, с какой такой высоты тот летел, что залил все дно шлюпки соленым дождем. Облачка, небольшая тучка, которая быстро унеслась дальше. И слепящий жар. Более ничего над головами не происходило.

Человек тем временем дернулся, взмахнул руками. Гребцы, уже его похоронившие, оживились. Веслом зацепили за длинную косу и подтянули ближе к шлюпке. Поднатужившись, перевалили через борт, и чужак шлепнулся затылком о просоленное дерево ближайшей банки. Резко вдохнул, согнулся, закашлялся.

Рассмотрев добычу, распахнув его порядком изодранную одежду, моряки заметно повеселели.

Боцман распорядился обрезать волосы морскому подарку во избежание различных насекомых, дать отлежаться, а после заковать в цепи. Места гребцов пустовали, рабов косила непонятная хворь, так что пара крепких рук оказалась как раз к месту.

Косу, однако, обрезать не вышло, будущий раб озверел, стоило только поднести нож к его волосам. Пришел посмотреть капитан, чего орут под палубой. А, увидев пятерых своих матросов раскиданными по веслам и лавкам, приказал принести ружье. Буйному прострелил ногу, его сразу и усадили на ту же лавку, куда упал.

Соседи его по веслу уверены были, что помрет, ночь не пройдет. К их изумлению, утром раб не только не отдал концы, но и выглядеть стал получше.

Он работал как вол. Судя по шрамам на его теле, не впервой столкнулся с плетью и острием железа. Довольствовался морской водой для купания и, в отличие от других гребцов, ни на что не жаловался. Лишь с тоской смотрел на людей и выслушивал насмешки тех, кто замечал это непонимание злобы, беспричинной по сути.

Пока ему не начали сниться сны.

Тогда стали жаловаться его товарищи по несчастью. Раб получал все больше ударов, все чаще его спина кровоточила, а корка, не успев еще подсохнуть, начисто срывалась плетью надсмотрщика. Просыпался от тычков соседей. И смотрел в звездное небо, пытаясь понять, почему именно туда он стремится. И что тянет вниз.

Исчез он так же, как и появился. Даже сидящие рядом с ним гребцы не могли пояснить, куда делись тяжеленные цепи с лавки, и что за перья усыпали пол.

* * *

Слишком красив, физической силой он обладал невероятной, противоестественной, а потому его не мешкая признали одержимым духами и приговорили к чудесному исцелению. Думалось, что в свете непрекращающихся бед, засух и голода селянам требовалась отдушина, какой и стали прилюдные пытки во имя исцеления.

Чужак же, не свой, таких не жалко. Сам приплелся по дороге и попросился на ночлег. Остался помогать. Работы не чурался никакой, жилье принял с благодарностью, хоть и были то четыре покосившиеся стены да худая крыша на окраине.

Село жило своими порядками. Отказ приносить жертвы перед кривыми столбами, установленными на небольшой площади, стал для пришлого ошибкой. Еще и на девок не смотрел, одну краше другой, что ходили рисоваться под крыльцом его лачуги, от реки прогонял, когда купаться ходил. Знай хмурил свои черные брови, да взгляд его, вызывающий дрожь, устремлялся не на прелестниц, а мимо, сквозь них.

Подозрительный оказался. Селяне начали его побаиваться. Еще и стоны жуткие по ночам стали доноситься из его жилища.