– Он скоро уснет, – сообщил брат через дверь. Преорх встал.

– Спасибо, брат. Вы все хорошо потрудились, теперь идите отдыхать.

Уилу ничего не оставалось, как плестись за стариком, почти наступая на полы его длинного облачения, и быть благодарным, что о его увлечениях уже не понеслись докладывать куда повыше. Разглядывал плиты на полу и все вздыхал, на самом деле не зная, что должен сделать с больным душей, как описал благодетельный преорх. Простодушное лицо его все мрачнело.

– Не уверен…

– Никто в этом мире не может быть ни в чем уверен, – философски заметил преорх и остановился у клети Аскета. Открыл дверь, заглянул первым. Удовлетворился тем, что руки у человека связаны за спиной, а сам он лежит неподвижно. В углу братья оставили свечу, крохотное жилище освещалось прыжками неровного света. – Прошу.

Уил заставил себя переступить порог. Лицо горело, то ли от понимания своей никчемности в данном случае, то ли от боязни вывести несчастного из прострации. Каменные стены угнетали, сужали клеть вообще до размера тесной норы, отчего знахарь поймал себя на мысли, что не так уж и плоха его деревянная лачуга, как думал. Сделал еще шаг и остановился. Прокашлялся.

Человек, лежа на полу, казался огромным, и страшно было представить, какой он в полный рост. Если разозлится, то худо станет всем.

– У вас что-то случилось? – спросил, на деле же робко просипел. Прикрыл глаза и едва не шлепнул себя по лбу. За спиной преорх что-то пробормотал нелестное. Уил покраснел еще сильнее, начал надеяться, что больной уснул. Но нет.

– Ты готов все бросить и помочь мне? – произнес голос. Спокойный, глухой, как неподвижность слоев океанских вод на самом дне.

– Э… нет, я…

– Тогда не спрашивай.

Уил судорожно сглотнул и повернулся к своему сопровождающему.

– Он не хочет! – выпалил поспешно.

Преорх ступил в клеть.

– Аскет, – произнес укоризненно. – Прошу, поговори со знахарем.

Фигура зашевелилась, и тут только Уил увидел связанные запястья человека, исключающие его активность. Это должно было ободрить, только вот привело в волнение. Вытянул шею в вопросе.

– Дитя трясется от ужаса, отец, – пояснил Аскет, недоумевая, как преорх может не слышать колебания спертого воздуха. – Отпусти его. Мне в любом случае не стоит здесь оставаться. Вы все были добры ко мне. Несмотря на это, – пошевелил головой.

Тогда только знахарь разглядел помимо пут виток косы на полу, поползшей при движении. Удивился такой длине, подошел ближе.

– Ого! – Казалось, они вызвали у него восхищение.

Человек повернул к Уилу лицо. Устремил на него глаза, смутно блестевшие в полумраке. И, разглядев стоящего у его тюфяка человека, напрягся, приподнялся, выворачивая локоть. Знахарь отпрянул назад.

Запутался в тунике, свалился на пол, настороженно глядя на искру оживления, преобразившую больного как луч солнца темную поляну. Проследил за его взглядом и машинально прикрыл родимое пятно, уродующее лоб.

Преорх бросился между ними, не зная, чего ожидать.

– Я знаю тебя, шаман, – прохрипел Аскет, прежде чем упасть на спину.

* * *

Знал ли я, что так все сложится? Конечно же, нет.

Я часто задаю себе вопрос: что заставило меня обокрасть саму Смерть? К чему нужны были мне эти волосы, утратившие свое значение в тот момент, когда покинули своего носителя? Теперь выглядят они иначе, предназначены для других целей.

Загубленные души, отрезанные от Вечности.

Не сказал бы, что у меня много времени, напротив. Кажется, теперь его стало совершенно не хватать. Ни на что. Иногда мне даже некогда подумать о своем грехе.

В первый раз попался в окружение лютой зимой, когда уставший, голодный, замерзший, едва волочил ноги по обледеневшему насту снега. Одежда из чудесной мягчайшей шерсти в условиях подлинной зимы оказалась бесполезной; высокие сапоги хороши были скользить над землей, однако все изодрались о корку льда.

Никогда не думал, что так выживают. До недавнего времени и слова-то такого не знал: выживание.

Лес шептался недобро, казался чужим и не принимал его больше. Скрылся, затаился, как выжидал, чем закончится этот путь. Разбегались цепочки следов, по которым человек легко определял их хозяев. Только вот встреч с ними хотел бы сейчас избежать.

Ноги растапливали снег и проваливались. Конечности жгло ледяным огнем онемения.

Привалился к забеленному дубу, сполз по коре вниз, на снег. Сжал кулаки и сунул под мышки в попытке их согреть. Над головой свисали с веток целые сугробы; казалось, тронь их – и путник исчезнет бесследно под белой горой.

И что мне делать, подумал отрешенно. Судя по ощущениям, имел все шансы замерзнуть здесь же. Руки медленно покрывались синевой.

Волчий вой застал его врасплох; подскочил, озираясь. Потерял бдительность, что было непростительно, в то время как стая подобралась совсем близко.

Ноги человека не спасли бы.

От трех волков убегал уже олень, крупное благородное животное, сбивая мощными рогами комья снега с кустарников, с низко клонившихся хрустальных ветвей. За ним взлетали сверкающие мерзлые фонтаны, осыпая иглами хищников, жадных до теплой крови.

Олень дрожал, заглядывая назад. Он задыхался. Слезящиеся глаза не разбирали дороги.

Зацепился за толстый сук, рванулся вбок. Резкой болью взорвался череп.

Упал на передние колени, на миг ослепнув.

Смерть дышала ему в спину, чуял ее так остро. Ее близость гнала подниматься; копыта заскользили.

Чуть поодаль послышалось ржание лошади. И голоса. Людские.

Беглец рухнул, не находя сил более, морда пригнулась к земле. Белые облачка дыхания со свистом вырывались из ноздрей.

Прикрыл удивительные для животного глаза, яркую зелень весны. Готов ли?

Услышал детский смех, сварливую отповедь старших; в этом царстве льда прозвучали голоса двух мужчин. Притихли волки. Ушли или затаились – ничем себя не выдали.

Олень перевел дух. До нервно трепетавших ушей донесся радостный возглас своих спасителей, заметивших тушу на снегу. Рога, завопили они.

Животное продолжило гонку.

* * *

Второй раз был попросту неосторожен, хотя уже должен был поумнеть. Жара стояла невыносимая, короткую шерсть облепили мухи, разъедая шкуру до гноящихся язв. Язык распух в пасти, вот-вот вывалится.

Не раз мелькала мысль, что ловушки будут преследовать его остаток жалкой жизни. То ногу подвернет в яме, то рогами зацепится, шею потянет. Возможно, в облике человека было бы проще выжить, только леса покидать опасался. На людей и их повадки насмотрелся вдоволь, а животные оставались понятными и простыми.

Пить хотелось безумно, понадеялся на покой леса, хоть и знаком был с его фальшью. Вышел к озеру, к воде. Мотнул головой, фыркнул, готовый бежать при малейшем шорохе.

Было тихо. Тогда рискнул, подошел к самому берегу, сунул морду в воду, млея от удовольствия.

Скрип, треск ветки; зверь насторожился, весь подобрался. Мгновение размышлял, в воду нырять или скрываться по суше. Побежал по берегу, подозрительно тихому. Может, и зря сорвался, думал, всего лишь птицы резвятся в ветвях.

Чуть поодаль колыхались жесткие былки сорняков, прыжок в которые завершился металлическим лязгом. Олень заревел.

Забился, упал, проехавшись по колючкам брюхом и протащив за собой капкан. Передняя нога сломана, понял сразу. Затих, боясь привлечь того, кто поставил ловушку, спрятал голову.

Пережидая первый приступ боли и чувствуя свое колотящееся сердце, не мог не подметить злую иронию происходящего: на него всем плевать и каждый встречный стремится убить. Поразмыслил бы дальше, где оно закончится, то наказание, и позволено ли ему будет сделать выводы, только в голове все путалось. Воды захотелось до ужаса.

Звук голоса – и моментально притворился мертвым.

Шелест травы расслышал, рука потрогала его рога. Кто-то подышал на морду, погладил. Ребенок, понял по голосу, начавшему причитать. А где ребенок – там и взрослые особи. Начал стараться окаменеть усерднее, а пережатая железными клещами нога дернулась. Почуял запах воды точно у своих губ.