2

В прежнем борделе в комнату Эйды часто забегали другие девушки. Просто поговорить. Почему-то им нравилось изливать душу именно ей.

Странно. Прежде бывшая графиня и не подозревала в себе талантов интересного собеседника. А уж тем более — способного раздавать советы. Хоть на что-то годные.

Раньше Эйде вообще казалось, что девицы легкого поведения — намного умнее и опытнее ее во многих жизненных вопросах. А как выяснилось — только в постельных.

Может, потому, что хозяйкой своей судьбы не стала ни одна из них. И зависимость от чужих людей — ничуть не легче, чем от семьи.

И как, оказывается, много среди жриц любви наивных и чистых по своей природе девушек. У каждой — своя история. Настоящая или — как потом выяснялось из обмолвок или сплетен ее товарок (а то и из собственных оговорок) — придуманная. Полностью или наполовину.

А какая разница? В мечтах мы — те, кем хотим быть. Кто-то — домашней тихоней-скромницей, а кто-то — стервой, разбивающей в день по десятку хрупких мужских сердец. Для одной «настоящая несчастная любовь» — это роковой соблазнитель, для другой — трагически погибший верный и преданный возлюбленный.

Эйда даже не пыталась отличать правду от лжи. Сама сочинила бы другое прошлое — если б умела.

Скорее всего, счастливую, но вдруг оборвавшуюся любовь. Лучше короткое счастье в прошлом, чем никакого никогда. Но, увы — саму себя не обманешь, так какой смысл лгать другим?

В прежнем заведении Эйда редко оставалась одна. Девушки вертелись в ее комнате, делились счастьем и горечью, умилялись Мирабелле. А порой пытались «изменить» облик новой подруги — красили, иначе причесывали. Переодевали в более соблазнительные наряды.

А потом она смотрела в холодную гладь зеркала. Если особо не вглядываться — принцесса, куртизанка, бродячая банджарон, нищенка. Если молчать и не шевелиться. Потому что слова, жесты и движения в любом наряде выдадут ее саму.

А если не двигаться — выдадут глаза. Хоть что на себя напяль — глубина зеркал с беспощадной точностью отражает взгляд бывшей графини Эйды Таррент. Глупой, наивной и бестолковой.

И даже это осталось в прошлом. Зеркала и случайные подруги. Там, где Эйда сейчас, ее не наряжают, не красят и не причесывают. И уж точно не делятся несчастным настоящим или вымечтанным прошлым. Вообще не разговаривают.

Это заведение — даже богаче предыдущего. Тот же шелестящий шелк простыней и роскошный бархат гардин. Больше зеркал в золоченых рамах, откровеннее и смелее девицы, надменнее бордель-маман.

Только если прежде Эйда еще могла понять, почему девушки зовут хозяйку «мамой», то на новом месте — точно нет. Здесь всем заведует прожженная стерва. И ее ремесло и циничный нрав не скрыть самым богатым нарядам. И самому респектабельному выражению лица — даже вздумай она изобразить такое. Но обычно хозяйка замораживает одним взглядом — не хуже Полины.

Эйда от природы боялась многих — особенно тех, от кого зависела. Боялась смены их настроения, вспышек гнева, холодности или раздражения. Нынешняя бордель-маман — как раз из тех, кто страшил бывшую графиню особенно. Но меньше, чем жрецы с кривыми ножами. Или тень змеи в Зерцале Истины.

Хозяйка может принести зло лишь самой Эйде, но ее жизнь — не так уж ценна. А вот змеепоклонники жуткого подземного культа навредят Мирабелле!

Значит — надо терпеть. Могло быть и хуже. Намного!

И всё же девушка мерзла здесь — до льда в крови. Каждый миг пребывания в этом доме. Здесь нет доверия никого и ни к кому. Зато давно и прочно поселились лицемерие, наушничество и страх.

Когда той весной Эйду везли в Лютену, на одном из привалов ревинтеровский каратель-мародер избивал сапогами пойманного в ближайшем лесу крестьянского мальчишку. Под насмешки приятелей — столь же пьяных от пойла и безнаказанности.

А потом тот же мерзавец униженно валялся в ногах у какого-то трезвого капитана. Сам принимал сначала пощечины, а потом и пинки.

Вот такого же «вояку» и его приятелей напоминают и девицы этого борделя. Да и сама бордель-маман, в общем-то.

На третий день Эйда сумела перестать бояться предательства. Почему эта насквозь подлая баба в мехах и перьях вообще согласилась принять абсолютно бесполезную девицу — неизвестно. Но можно догадаться. Скорее всего — банальный шантаж со стороны прежней хозяйки. И, судя по всему, та вместе с гостьей и угрозами передала и опасность для жизни «лишних свидетелей».

Использовать Эйду как других девиц новая бордель-маман тоже не пытается. Похоже, получила указания и на сей счет.

Собственно, здесь гостье велено соблюдать только три правила. Не выходить на улицу никуда, кроме сада. И то — желательно через черный ход. Не спускаться вниз, когда там клиенты. И вообще не выходить из комнаты каждый пятый день недели. До самого утра. А утро — это не рассвет, а когда просыпаются девочки. Работающие далеко за полночь. У которых одна радость в жизни — кое-как выспаться и тайком наесться сластей.

Эйда с детства не привыкла задавать вопросов. Не ее дело. Так же она собиралась поступить и на сей раз. Вот только не учла, что за последние месяцы проблемы окружающих перестали быть ей «чужими».

Впрочем… а были ли они таковыми хоть когда-нибудь? Полтора года от восстания до обвинения Ирии — не в счет. Эйду мертвую привезли из Лютены, мертвую конвоировали в монастырь и обратно в замок.

Но она не смогла смолчать, когда Ирию заточили в аббатство. Когда приехал Алан Эдингем. Когда рванулась за Мирабеллой в столицу — к Ревинтеру, к Змею на рога. Когда решила скрываться от церкви.

Эйда разучилась молчать — и сама не заметила, как и когда. Бояться правда не перестала… но иногда приходится действовать вопреки страху. Просто стиснуть зубы — и идти вперед. Потому что иначе — нельзя. Иначе сам не сможешь себя потом простить.

Да и просто — не выдержишь. Будто тебя несет вперед — как море штормовую волну, или туго натянутая тетива — стрелу. Ни волне, ни стреле не изменить своей судьбы — как бы им ни было страшно.

Интересно, Ирия, когда рисковала, влезая на самые высокие деревья или переплывая бурную реку, действительно чувствовала тот «пьянящий восторг», о котором говорила? Или просто каждый раз заново преодолевала страх? Что-то доказывала сама себе?

Пятый день недели совпал с шестым днем пребывания Эйды здесь. Она и прежде предпочитала есть у себя, вдвоем с дочерью. А свободное время, когда Мирабелла спит, проводить за чтением Артура Ленна. Или Эжена Лансена. В родном замке Эйду пугало пристрастие сестер к эпическим трагедиям, где положительных героев или перебили в первых главах, или можно искать днем с толпой слуг, и все с факелами. И не найти. Потому что авторы любят «жизненные» сюжеты и «неоднозначных» персонажей.

А в последнее время Эйда сама пристрастилась именно к таким книгам. Только Мирабелле их не даст никогда. Девочка и так видела зла куда больше, чем следует в неполных два года.

Сегодняшний вечер планировался таким же, как пять предыдущих. Эйда, Мирабелла, скромный ужин, сказка на ночь дочери, Артур Ленн для себя. Краткие раздумья перед сном, и — здравствуй, ночной отдых.

Сказки Ирии бы сюда… но теперь их сочинять некому. Эйда помнит почти все… но ей их так не записать. Никогда не выходило. Вроде, смысл — тот же, а слова — как пустая обертка.

Конечно, без тревог о будущем лучше бы обойтись. Но жить сегодняшней минутой выходит только в течение дня. Кров и пища есть — и хорошо. А вот ночью оживают все тревоги — хоть какая скопится усталость. Даже если уже руки-ноги не шевелятся.

А сегодня еще Мирабелла капризничает — несмотря на все уговоры и сказки. Хоть Ленна ей читай.

— Здесь плохое место, — наконец изрекла она. Впервые за всё время. — Мама, нам надо уйти отсюда.

К столь связным и серьезным речам дочери Эйда уже привыкла. И даже к тому, что малышка часто права.

Но уйти? Куда — на улицу? К бродягам, убийцам и насильникам? Или в то самое заведение ' с необычными вкусами'?