Для Тани этот риск существовал всегда. Она в мельчайших подробностях описывала мне чувства, которые испытывала, когда ей было больно и когда к ней прикасались против ее воли. Она вспоминала застоявшийся запах тела и секса, видела покрытое синяками и перекошенное лицо матери, слышала плач младшей сестры. Такие воспоминания хранятся не только в голове. Травмированный человек вроде Тани не просто вспоминает, что произошло, но и заново проживает это за счет активации телесной памяти. Таня будто возвращается в комнату, где с ней жестоко обращался значимый взрослый с алкогольной зависимостью, где били мать или где ее изнасиловали. Она может видеть пятна на стенах, чувствовать запах спиртного, исходящий о насильника, слышать музыку, которая играла на заднем плане.
Одно из самых глубоко травмирующих воспоминаний Тани было связано с событием, которое произошло вскоре после разлуки с матерью. В 12 лет, будучи в первой приемной семье, Таня познакомилась с ребятами постарше и пошла с ними на вечеринку – так ей казалось. Вместо этого парни отвезли ее в пустой дом и изнасиловали, удерживая в заложницах в течение нескольких часов. Ее принудили к оральному сексу, процесс сняли на видео и выложили в социальные сети. Когда Таню отпустили, она вернулась к приемной матери, но слишком стыдилась произошедшего, поэтому ничего не сообщила об этом ни взрослым, ни полиции. Пока Таня рассказывала о произошедшем, казалось, что она переживает все заново: девушка дрожала, краснела и даже прикладывала руки к горлу, будто вновь испытывая рвотные позывы. Первый сексуальный контакт и связанные с ним чувства вины, стыда и отвращения к себе преследовали девушку до сих пор.
В подобных ситуациях психотерапевт может помочь пациенту заземлиться: напомнить, что человек сейчас не в той комнате, а в этой; не попался в ловушку прошлого, а живет в настоящем; ему больше не угрожают те, кто подвергал насилию. Психотерапевт создает надежную, комфортную и безопасную атмосферу, возвращая пациента в текущий момент. После такой стабилизации человеку легче переносить боль от возврата к травмирующим воспоминаниям, с которыми необходимо разобраться для успешного лечения.
Сессии с Таней приходилось часто прерывать, потому что ее обуревали эмоции или возникал риск диссоциации. Мы использовали технику заземления: я просила назвать пять вещей, которые она видит, четыре – слышит, три – может потрогать, две – попробовать на вкус и одну, чей запах чувствует. Базовые упражнения такого рода напоминают страховочный трос: это путь обратно в настоящее, с помощью которого пациент может исследовать прошлое, но не заблудиться в нем и не угодить в ловушку травм. Вместе с этим психотерапевт должен оценить, как глубоко и как часто погружать человека в глубины памяти. Контроль всегда остается у пациента: у него должна быть возможность остановиться и сделать перерыв, если это необходимо.
Для таких пациентов, как Таня, процесс повторного проживания прошлого может быть мучительным, но он служит важной цели. В ходе психотерапии она смогла связать отдельные случаи пережитого насилия с разрушительными чувствами и моделями поведения, которых она продолжала придерживаться. Девушка стала осознавать, что булимия – это ответ на травму и крайняя форма контроля над телом, которое подвергалось такому обращению. Таня вызывала рвоту, чтобы удалить из организма то, чему там не место. Таким образом она возвращала себе контроль, которого ее лишили. Булимия также была символической формой очищения, воплощением веры в то, что она каким-то образом виновата во всем плохом, что с ней происходило. Частые чистки стали инструментом, помогающим стереть каждое яркое воспоминание, навязчивую мысль и болезненное ощущение, которые тянулись из детства. Для испуганного ребенка под маской взрослой женщины они казались способом наказать себя (Таня считала, что этого заслуживает) и обрести контроль над жизнью, который постоянно ускользал.
Нетрудно понять, почему Таня хотела причинить себе вред. От такого разрушительного хода мысли мы старались избавиться в процессе психотерапии. Мы отслеживали, откуда берутся эти чувства и что вызывает острые воспоминания, а затем старались находить более здоровые способы справиться с ними. Более сложный вопрос заключался в том, почему Таня, будучи семнадцатилетней девушкой, решила причинить такой ужасный вред человеку, которому симпатизировала и доверяла.
Со временем Таня смогла обсуждать эту тему, почувствовала себя в достаточной безопасности и не побоялась того, что ее захлестнет ужас от произошедшего. Это само по себе было достижением, и я понимала, насколько деликатно мне нужно подойти к вопросу.
Все начиналось как обычно: они с Аланом выпивали и курили травку – ничто не предвещало беды. Затем Ли ушел за выпивкой, и Таня осталась одна с Аланом. В этот момент (и, видимо, впервые) Алан начал к ней приставать, пытаясь обнять и потрогать грудь. Когда Ли вернулся, он застал их лежащими вместе на диване.
Именно слияние двух эмоциональных реакций – двух всплесков страха – превратило обычный день в тот, который определил следующие семь лет жизни Тани. Во взгляде Алана девушка увидела то, что к семнадцатому году жизни видела на лицах многих мужчин, желавших взять у нее что-то, но ничего не дать взамен. Она начала дрожать и мысленно перенеслась в комнату, где ее насильно удерживали и надругались. Ужас усилился, когда Таня прочитала обиду и гнев на лице Ли, вернувшегося в квартиру и увидевшего их вместе на диване. Ли пробудил страх быть покинутой, что ощущалось более остро: девушка рисковала потерять единственного человека в ее жизни, который был источником любви и защиты.
Семь лет спустя, по мере того как мы неделя за неделей работали над пониманием последовавших событий, некоторые вещи прояснились, в то время как другие оставались в тумане двусмысленности. Таня с легкостью признала: она сделала с Аланом то, что сделали с ней за пять лет до этого. Девушка лишила человека свободы, подвергла физическому насилию, а затем унизила в социальных сетях, предав это нападение огласке. Она поняла, что повторение одного из худших дней в ее жизни, но в другой роли, дало ей ощущение огромной силы и свободы. Она также вспомнила, что часто видела, как ее матери причиняли боль мужчины, с которыми она спала, и какое возмущение и беспомощность чувствовала маленькая девочка, ставшая свидетельницей подобных ужасов. В процессе все более жестоких издевательств над Аланом в голове всплывали не только изнасиловавшие ее парни, но и эти безликие тени.
Теперь безнаказанностью, с которой когда-то издевались над ней другие, пользовалась уже Таня. Ей было страшно вспоминать масштаб тех изощренных и продолжительных издевательств. Девушке было тяжело думать о зеркальной смене позиции – о переходе от жертвы к преступнице. Потребовались месяцы психотерапии, во время которой мы обсуждали детство девушки, прежде чем стало возможным хотя бы заговорить о том, что произошло между ней, Ли и Аланом.
Другие обстоятельства того дня оставались более расплывчатыми. Да, прошлая травма могла послужить толчком для инстинктивной реакции, однако вспышка страха и гнева не объясняет то, как развивалось нападение на Алана. Издевательства длились несколько часов и приняли расчетливый и безэмоциональный характер, из-за чего их трудно списать на момент кратковременных возмездия и эмоциональной разрядки. Воспоминания Тани оказались противоречивыми. На одних встречах она предполагала, что из-за алкоголя и наркотиков не понимала, что происходит. На других сеансах объясняла все влиянием Ли и желанием заслужить его одобрение. Иногда она рассказывала, как лицо Алана стало приобретать черты тех парней, которые ее изнасиловали, поэтому она не понимала, где она, кто перед ней и грозит ли ей опасность. Прошлое будто вторглось в настоящее.
Одним из аспектов, который не давал Тане покоя, стала видеосъемка нападения: девушке пришлось посмотреть ее в суде во время судебного разбирательства. Просмотр записи оказался настолько болезненным, что после этого Таня предприняла попытку самоубийства, вскрыв вены. Мы провели несколько трудных встреч, исследуя вопрос, почему они с Ли решили снять свое преступление на видео. Мы пришли к выводу, что для этого не было никакой причины, кроме импульса, инстинктивной потребности, которая усиливала возбуждение от захватывающего события. Подобно солдатам, совершившим военные преступления после потери моральных и этических ориентиров, Таня и Ли утратили связь со своей человечностью. В те часы Алан стал для них не более чем объектом – чем-то, что можно избивать, мучить и унижать ради удовольствия. Неосознанное решение снимать видео дополнило процесс объективации, в котором насилие стало почти безличным – простым развлечением для других, которым можно поделиться и в котором можно виртуально участвовать, подпитывая и восхваляя насилие.
