Мы вошли в тот же кабинет, где работали в течение предыдущих девяти месяцев, при этом Паула стала осматривать его так, будто помещение было ей незнакомо. Она разглядывала стены и потолок, и складывалось впечатление, что она ищет жучки. Она заметила, что вообще-то не хотела приходить, но Рубен настоял: она вела себя «странно» и беспокойно по отношению к мужу и сыну, хотя с ребенком она обычно была терпелива и заботлива. Паула сама сняла очки, но я вздрогнула, когда она резко захлопнула пластиковый футляр: неестественный треск напомнил звук ломающихся костей – неприятный, но ей, казалось, он нравился.

Стараясь успокоить ее, я спросила, что, по ее мнению, выбило ее из колеи и стало причиной недавних изменений в поведении. Она вздохнула, а затем рассмеялась: «Специалист здесь ты, а не я. Откуда мне знать?» Я предположила, что причина – невозможность проводить психотерапевтические сессии в течение трех недель. Было ли у нее чувство, что я ее бросила? Взгляд, блуждавший по кабинету, остановился на мне: «Но ты же так и сделала. Ускакала в свою идеальную жизнь».

Она немного смягчилась, когда мы стали разбираться с причинами появившихся проблем. Сын Александр, его жена и маленькие дети остановились погостить и заняли спальню, в которую Паула частенько уходила, когда ей мешал храп мужа. Теперь же она спускалась в гостиную и включала телевизор – делала что угодно, чтобы отвлечься от тревоги: она переживала из-за того, что нужно выполнять роль хозяйки дома, продумывать меню, а еще что повсюду скапливается грязь, ведь она боялась разбудить детей и поэтому не пылесосила. Я кивнула, чтобы она продолжала, но она вдруг замолчала. Она засомневалась, может ли поделиться со мной программами, которые стала смотреть по ночам в одиночку. При этих словах я стала лихорадочно перебирать в уме возможные варианты. Это точно не порно, потому что секс вызывал у нее отвращение, и не кулинарные передачи, которые могли заставить ее почувствовать себя неполноценной. Я была уверена: она стесняется признаться, что смотрела мультфильмы, ведь отсюда вытекают ассоциации с уязвимостью.

Я подтолкнула ее к продолжению рассказа, напомнив, что моя задача – помогать, а не осуждать. Самую большую работу мы проделали как раз через обсуждение тем, которые вызывали у нее дискомфорт. Она уступила и рассказала. Новый интерес Паулы – документальный сериал о Третьем рейхе. Ее не просто увлекла, но и взволновала информация о том, как вел себя Гитлер, каким харизматичным он ей показался и сколько всего хорошего нацисты, по всей видимости, сделали для Германии. Кроме того, она решила углубиться в тему: нашла дополнительные сведения о Дэвиде Ирвинге и его опровержениях размеров и сути концентрационных лагерей. Она соглашалась с отрицателем холокоста в том, что масштабы преследования евреев наверняка были преувеличенны.

Паула рассказывала об этом с нарастающим воодушевлением, а я чувствовала, как быстро бьется сердце, пока я изо всех сил старалась сохранить невозмутимое выражение лица и спокойный голос. Знала ли она (возможно, поискав информацию обо мне в интернете), что я еврейка и что мои родители были австрийцами, бежавшими от нацистского режима? Намеренно ли она затронула одну из самых чувствительных и глубоко личных тем, чтобы еще раз попытаться выбить меня из колеи и наказать за то, что она посчитала пренебрежением в течение нескольких недель? Это было искреннее признание встревоженной пациентки или уловка манипулятора и абьюзера, воспользовавшегося самым мощным из имеющегося оружия? У меня в голове сразу возникло опровержение ее слов, но я сдерживалась, чтобы не озвучить его. В памяти всплыли рассказы мамы и бабушки о жизни при нацистском режиме. Это был один из тех редких случаев, когда я почувствовала сильную уязвимость и незащищенность, находясь в одном кабинете с пациенткой. Сложно было спокойно отреагировать на то, что казалось целенаправленной атакой.

Я заставила себя прекратить внутренний монолог, который раскручивался по спирали, и вернуться к началу. Цель наших сессий – позаботиться о нуждах Паулы, и мои чувства не должны были на это повлиять. Не важно, насколько неприятным мне казался разговор. Моя обязанность как терапевта – рассмотреть смысл и важность сказанного, а не судить об этом, опираясь на свои потребности и ощущения.