История Эмбер подтвердила, что, даже когда вскрываются случаи сексуализированного насилия женщин над детьми, люди часто обращаются к идее, что преступница преимущественно действовала по принуждению подельника-мужчины. Общественному сознанию трудно принять, что женщины сами могут совершать сексуализированное насилие над детьми. Ему проще усвоить указанную модель, чем признать личную ответственность этих женщин и сложное взаимодействие, где человек может быть одновременно жертвой и преступником. Самой Эмбер было гораздо проще сказать, что ее принуждал и контролировал Кори, чем сознаться, что жестокое обращение с детьми под ее опекой возбуждало и доставляло удовольствие.

Ее синдром жертвы лишь подчеркивал силу нарратива, определяющего секс-преступниц не как непосредственных виновниц сексуализированного насилия, а как пассивных соучастниц. Такое представление способствует укоренению пагубной лжи, которая скрывает сексуализированное насилие со стороны женщин. Такой же эффект и у паттерна, в котором раскрытых насильниц публично осуждают так, что нельзя достичь никакого понимания.

Эмбер была жертвой. Сначала – нерадивых и бессердечных родителей, затем – сексуализированного насилия со стороны брата. Но она также несет ответственность за выбор дальнейшего пути, за безразличие к последствиям своих поступков, за насилие над многочисленными детьми и жестокость по отношению к дочери. Широко распространенное игнорирование обществом таких секс-преступников, как Эмбер, привело к тому, что действия девушки оставались незамеченными более десяти лет и вскрылись благодаря случайной находке ее партнера.

Меня в равной степени напугало и огорчило, что Эмбер злоупотребляла доверием и властью с такой непринужденностью и что она продолжила все отрицать даже после того, как ее привлекли к ответственности. Она заслуживала того, чтобы ее услышали и поняли как жертву. Это могло стать основой для лечения, которое в теории помогло бы ей противостоять деструктивному шаблону любви и отношений – и в итоге его разрушить. Но для этого прежде всего потребовались бы ее готовность признать тяжесть собственных злодеяний, личную ответственность за них и психологические силы, которые вынуждали их повторять. Я провела с ней много часов и с грустью осознала, что такое признание маловероятно.

Я никак не могла помочь Эмбер, поскольку она отказывалась делать первый и самый трудный шаг: признать, что она поступала плохо. Я все еще лелею надежду, что однажды это изменится. Мой опыт показывает, что преклонный возраст и меняющиеся жизненные обстоятельства заставляют некоторых пациентов отказаться от некогда непоколебимых убеждений. Как бы то ни было, дело Эмбер навсегда останется со мной: и потому, что оно жуткое, и потому, что это пример ограниченной эффективности психологического лечения людей, которые не могут или не хотят принимать реальность или последствия своих действий.

Работа с Эмбер временами пугала и разочаровывала, а еще она вынудила меня столкнуться с ограничениями психотерапии. Было трудно и смириться с неудачей, и провести столько времени с женщиной, которая боится познавать себя, отказывается признавать свои преступления и не считает своих маленьких жертв за людей. История Эмбер – это история жестокого обращения и стыда, где единственный выход нашелся в повторении преступлений. Кроме того, это иллюстрация того, насколько сильна бывает зависимость от токсичных отношений, в данном случае с Кори. Эмбер с таким безразличием применяла насилие ко множеству детей отчасти для того, чтобы ублажить, задобрить и удержать единственного человека, который дарил ей хоть какую-то любовь и заботу.

Похожие отношения были у другой моей пациентки – Тани. Ее жестокое нападение на мужчину, связанное с травмирующим опытом сексуализированного и домашнего насилия, было вызвано наличием партнера, которого она одновременно боялась и любила. Так она хотела доказать ему свою преданность. Ее история и история Эмбер всегда напоминают мне, что женское насилие редко можно понять в отрыве от контекста. Это почти всегда отражение отношений, которые складываются или не складываются с другими людьми – с партнерами, которых женщины выбирают, и родственниками, которых выбрать нельзя. Только исследуя динамику, последствия и нередко травму таких отношений, можно понять и в итоге вылечить такую пациентку, как Таня.

Что заставило ее так поступить? Я познакомилась с Таней, когда ей было 24. На первую встречу она пришла в джинсах и розовой кофте от спортивного костюма из велюра. Она напоминала мне мою дочь-подростка. Мне было сложно понять, как эта миниатюрная и хрупкая девушка, чью уязвимость не удавалось скрыть за аккуратно нанесенным макияжем, могла совершить столь жестокое преступление. Насколько мощным оказалось сочетание травмы, провокации и страха, что оно превратило встревоженного человека в садиста и мучителя?

Несколько месяцев ушло на то, чтобы подобраться к правде, слой за слоем убирая физическую и психологическую защиту, оберегавшую Таню – напуганного ребенка, прятавшегося под маской взрослого. Еще несколько месяцев потребовалось, чтобы отделить прошлое от настоящего (травмированную девочку от девушки, которой она стала) и убедить пациентку, что пережитое в детстве не обязательно будет влиять на всю оставшуюся жизнь.

Внешний вид и манера поведения дают психотерапевту первые подсказки о новом пациенте. Таня сказала, что внутри нее шла борьба: избавиться от груза травмы или запереть ее подальше, скрыть стыд из-за чувства вины или ощутить свободу из-за того, что ее поймали и привлекли к ответственности за поступки, вред которых она осознавала. Длинные накладные ресницы и ногти, похожие на когти, были символами гламура и служили для нее щитом, но броня давала трещины. Босоножки на высоком каблуке, казавшиеся на размер больше, открывали голые ступни с браслетом на щиколотке и изящной татуировкой. Смелый, почти воинственный наряд контрастировал с неспособностью поднять на меня глаза.

Наши сессии с Таней начались сразу после того, как ее выпустили из тюрьмы. Там она отбывала срок за незаконное удерживание человека, нанесение тяжких телесных повреждений и ограбление мужчины по имени Алан, который был на 20 лет старше нее. Преступление девушка совершила вместе со своим парнем Ли. Они пытали и унижали жертву в течение четырех часов: мужчину связали, после чего стали обжигать его зажигалкой, пинать и обливать голову мочой. Часть пыток пара сняла на видео и поделилась с друзьями через Snapchat. В кадре Таня и Ли смеялись и спрашивали, что им делать дальше.

Из показаний свидетелей я узнала, что издевательства прекратились только после того, как в дверь постучал сосед снизу: его встревожили звуки, которые доносились из квартиры поздно ночью. Ли и Таня испугались, что он вызовет полицию, поэтому оставили Алана истекать кровью в луже мочи. Мужчина лежал на полу почти без сознания, а преступники убежали в парк неподалеку и стали пересматривать снятые ролики. Они все еще испытывали эйфорию из-за ночных событий. Сосед вызвал полицейских, которые по прибытии обнаружили стонущего Алана с серьезными травмами. Когда мужчина пришел в сознание в больнице, он назвал имена нападавших, после чего Ли и Таню арестовали.

В основе сложной и тревожной истории лежат отношения между этими тремя людьми. Для Тани Алан был кем-то средним между другом и поклонником. Он был уязвим, сталкивался с трудностями при обучении и, как и она, злоупотреблял наркотиками и алкоголем. Его интерес к ней был в основном платоническим, и раньше они часто проводили время без каких-либо эксцессов. Ли, третья вершина этого рокового треугольника, встречался с Таней в течение полугода. В детстве Таня неоднократно подвергалась насилию, и в Ли девушка увидела кого-то более уверенного и решительного, чем она. Парень стал источником сексуального влечения и защиты. Ли – трансгендерный мужчина, которого Таня называла «мой парень» или «партнер». Его маскулинность транслировала спокойствие и защиту, но в то же время не вызывала в памяти Тани образы мужчин, которые жестоко с ней обращались.